«И что это за жизнь?»

После съемок «Калины красной» Шукшин месяцами находился то в больницах, то в санатории. Из больницы отпускали нечасто, он дорожил редкими часами общения с дочерьми. Он любил их исступленно: тот самый комок в горле, с которым он смотрел на девочек, совсем маленьких, не проходил, даже когда они взрослели.

В феврале 1974 года Маша в детском саду упала, рассекла лоб. Забинтовав рану, ее привезли домой. Надо ехать в больницу, а Шукшин не может: «Я так и сел, говорить ничего не могу». В конце концов, конечно, отец взял себя в руки, отвез к врачу, рану зашили, но он снова переживает — как же шрам на лбу у девчонки? Сейчас, кстати, шрама совсем не видно.

В сентябре Маше идти в школу, ей еще в июне купили портфель, она радостно носится с ним по квартире, Оля ревнует и при любой возможности тырит портфель у сестры. Машу отдают в английскую школу и в музыкальную. Василий стесняется, что Маша не умеет читать: «С одной стороны, вроде неловко — все дети будут читать уже, а с другой — мне ее жалко: прямо уж до школы давай читай. Что-то и детства никакого не получается...» [Шукшин 2009: 8, 273].

В беседе с Лидией Николаевной Федосеевой-Шукшиной я спросил, был ли доволен ее муж тем, что у него дочери, и по ее болезненной реакции понял, что нет, не был, мечтал о пацане. В августе 1974 года он писал матери из станицы Клетской: «Не хочется загадывать, и не буду, но есть желание — уговорил Лиду — "купить" им братца, даст Бог. Пока я буду заниматься разным, он успеет и родиться, и подрасти маленько. В тесноте родили двоих, а в такой квартирище — ни одного, несправедливо. Так что вот — знай» [Шукшин 2009: 8, 276]. Со слов матери Мария Шукшина рассказывала, что сына он собирался назвать Макаром в честь отца или Степаном в честь Разина.

В июне начались съемки фильма «Они сражались за Родину», и Маша пошла в школу с мамой. Но в сентябре Шукшин все-таки приехал в Москву на три дня. и вдруг увидел: дочь растет, а он никак не надышится ее детством. «И радостно, и грустно. Какая она еще школьница! Целыми днями играет с Ольгой да с зайцем (заяц в квартире живет), а про домашние задания забывает», — написал он матери. Ему оставалось жить четыре дня.

В 1999 году, когда Мария Шукшина приехала в Сростки на 70-летие отца, мне довелось поговорить с ней. «У меня все воспоминания относятся к годам шести-семи. Он вечно был в командировках, дома он писал по ночам, я помню, я лежала у мамы в спальне и видела через стеклянную дверь, как у папы в кабинете горит свет. Он пил кофе, курил и писал. При таком режиме невозможно было должное внимание уделять детям. Единственное, что он делал: когда он уезжал в командировки, писал нам письма. Были такие рукописные открыточки с рисунками, картинками».

В сентябре 1974-го провожала его именно Маша: «Получилось так, что я была единственной, кто пошел его провожать, когда он уезжал на съемки "Они сражались за Родину". Мама была в командировке, Ольга играла во дворе, бабушка спала. И я пошла провожать его по двору, мы с ним дошли до конца дома, он отпустил мою ручку, говорит: "Ну, все, Машенька. Я пошел, пока". Он прошел еще несколько шагов, повернулся ко мне — у него в глазах слезы... Эти слезы до сих пор в моем сердце. Я их никогда не забуду, как бы ни старалась, да я уже и не стараюсь. Раньше вообще тяжело было об этом говорить. Предчувствие было. Он интервью давал для телевидения: "Хочется успеть, хочется успеть..." Предчувствие скорой смерти — было. Маме он говорил: "Времени мало"».

«И что это за жизнь такая — что-то надо все делать, куда-то уезжать», — задавал он вопрос в последнем письме Лидии Федосеевой [Шукшин 2009: 8, 275].