Судак. Море. Лето. Василий. Лидия

Лидия Федосеева родилась в Ленинграде. Она моложе Василия на девять лет — на момент встречи ей двадцать пять. Мне довелось однажды беседовать с ней. Она рассказывала о том, как стала актрисой: «Школе я уделяла внимания мало, в отличие от кружков — всех, которые только существовали. Я была, как Любка-артистка в "Молодой гвардии". Меня звали Лидка-артистка. Закончила девятилетку и, будучи ленинградкой, собиралась поступать там. Но в Москве ехала с родственниками в автобусе, и они показали в окно: это ВГИК, и я, конечно, вышла. Я была такая смешная: длиннющие косы, веснушчатая, непосредственная. Несмотря на многочисленные кружки, во мне не было театральности. Читала некрасовских "Русских женщин" и так плакала, что экзаменаторы никак не могли меня успокоить. Сейчас думаю: чего рыдала?»

Сейчас в справочниках пишут, что Лидия училась на курсе Сергея Герасимова. Это не совсем так: поступила она на курс Ольги Ивановны Пыжовой. Педагоги по-разному относились к съемкам студентов в кино, Пыжова запрещала. Федосеева поехала на съемки фильма «Сверстницы», которые затянулись. Лидия начала пропускать занятия, и ее выгнали. После восстановилась, но уже на курс к Герасимову. Так она потеряла год, зато сыграла в «Сверстницах» (интересно, что в этом фильме свою первую роль исполнил Владимир Высоцкий). Больше 30 миллионов зрителей — это очень хороший результат для СССР.

В 1959 году вышла замуж за Вячеслава Анатольевича Воронина, на тот момент уже окончившего ВГИК и много снимавшегося. В 1960-м у них родилась дочь Анастасия. Воронин жил в Киеве, где после фильма «Иванна» стал звездой — поклонницы писали ему, ходили за ним толпой. Лидия хотела учиться. В результате он остался в Киеве, она поехала в Москву, а маленькую Настю отправили к бабушке в Ленинград. Семейная диспозиция ничего хорошего не обещала.

На роль матроса Жорки, которую сыграл Шукшин, первоначально пробовался другой артист. Когда Лидия узнала, что взяли Василия, расстроилась: «Не нравился он мне как актер. Я своему педагогу Тамаре Федоровне Макаровой сказала: зачем Шукшина берут, ведь прекрасный актер был до него. А она ответила, что я дурочка, не понимаю ничего, что это наш Чаплин. Это я запомнила, на всю жизнь запомнила. "Он что, еще и музыку пишет?" — спрашиваю» [Воспоминания о Шукшине: 11].

Съемочная группа погрузилась в поезд и поехала. Федосеева — в купе, Шукшин как актер повыше рангом — в СВ. Но там ему, видно, было скучно, и он пришел в купейный вагон с бутылкой портвейна. Была ли Федосеева его целью изначально, неизвестно. Но когда она начала петь «Калина красная, калина вызрела, я у залеточки характер вызнала»... «Он вдруг странно посмотрел на меня и подхватил», — рассказывала Лидия Николаевна.

И тут она увидела другого Василия: «Шукшин, которого я прочла, которого я видела в институте, и тот Шукшин, с которым я познакомилась, это были совершенно разные Шукшины». Он пел, рассказывал, расспрашивал. Очень удивился, когда Лидия напомнила ему про накачку по комсомольской линии — он не помнил ее. «А мне было странно — казалось, я такая заметная, с длинными косами...» Потом Шукшин ушел, все легли спать, и тут он вернулся: «Давай выйдем в коридор, и ты мне все о себе расскажешь». Они вышли.

«Я и правда рассказала ему всю свою жизнь: что замужем, что дочка с мужем в Киеве... Не стала скрывать, что притягивает он меня чем-то. Стали целоваться... В коридоре поезда между нами все и случилось. Да, все!» [Заозерская: 17.12].

Когда они приехали, он предложил в автобусе сесть вместе. На одной из остановок вернулся, что-то тая под курткой. Оказалось, нарвал цветов. «Потом узнала, что это были первые цветы, которые он подарил женщине. Я долго хранила их», — рассказывала Лидия Николаевна.

Он поймал ее на подтекст: внешне я рубаха-парень, а ты внутрь загляни... Однажды Лидию поразил писатель Шукшин, и она в нем искала этого писателя, а кто ищет, тот всегда найдет: «Он любил с рыбаками выпить белого винца и был для всех Васькой. Но не для меня. Для меня он уже был писателем, потому что в любую свободную минуту он что-то писал». Она, в общем-то, сама себя в него влюбила. Так бывает, это неудивительно. Удивительно, что эта любовь не умерла ни в следующие десять лет, ни потом.

На съемки в Судак Лидия взяла с собой четырехлетнюю дочь — когда еще представится возможность за казенный счет свозить ребенка на море? Шукшин тоже воспользовался моментом и выписал сестру Талю и племянников. Казалось бы, как в такой ситуации крутить романы? Но Таля всегда принимала сторону брата, а дети ничего не понимали, просто радовались морю и солнцу.

«Жили, как и члены съемочной группы, в частном доме. Виноградники нас поразили. Выйдешь на улицу — виноградные гроздья висят на веранде, возле дома, везде. Можно было срывать и есть виноград, во что нам сначала даже не верилось. Тогда ведь в деревнях вообще виноград не продавали. Еще запомнилось, как плавали на катерах. Дядя Вася утром уходил на работу, а мы — на пляж. Он прибегал к нам — во время обеда, в перерыве между съемками. Вместе плавали. В общем-то, он и научил нас с сестрой плавать — сначала на кругах, а потом самостоятельно...» — вспоминал Сергей Зиновьев, сын Тали [Ащеулов, Егоров: 107—108].

Четырехлетняя Настя, дочь Лидии, из той поездки почти ничего не запомнила, кроме красного кожаного ремня на платье матери и суматохи на съемках. Видимо, Федосеева опасалась оставлять ее одну, брала на съемочную площадку.

В детстве единственной подругой Лидии была глухонемая девочка, для общения с которой ей пришлось освоить язык жестов. Шукшин, узнав об этом, заинтересовался: «А ну, скажи чего-нибудь». Она показала ему жестами: «Я тебя люблю». Но вслух не призналась.

Они не считали нужным скрывать свои отношения. Довольно быстро Лидия с дочерью перебралась в дом, где жили Василий, Таля и ее дети. Поэтому Воронин, приехав в Судак, сразу все понял.

«Позже из папиных интервью я узнала, чего стоил ему тот визит в Судак — он узнал, что у жены роман с Шукшиным, а его брак — не более чем формальность», — рассказывала Анастасия.

Воронин забрал дочь и отвез ее в Ленинград, к своим родителям. Дальше начался мексиканский сериал, с той лишь разницей, что все было по-настоящему. В следующий раз Федосеева увидит дочь только через год — на сутки. Через два года они встретятся в суде, когда Лидия Николаевна попытается получить право на опеку дочери. Еще два года спустя ей это удастся, но Анастасия не захочет к ней и уговорит отца взять ее к себе в Киев. Федосеева-Шукшина рассказывала, что прошла тринадцать судебных заседаний. Но, в конце концов, суд передал девочку под опеку родителей Воронина. Лидия Николаевна считает, что тут дали себя знать связи свекра и свекрови в высоких партийных кругах.

В девочке жила обида. «Только когда на экраны вышли фильмы "Печки-лавочки" и "Калина красная", я узнала, что моя мама — тоже известная актриса. Однако в культпоход с классом не пошла. А когда эти картины показывали по ТВ, выключала телевизор. Мой протест был таким сильным, что даже любимую песню я пела на свой лад: "Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет папа и бабушка-а-а!.." Да что там песня, до сорока пяти лет я даже не произносила слово "мама". А когда ночью снились кошмары, сквозь сон кричала: "Бабушка!"», — рассказывала Анастасия Воронина [Мальчик].

Ее история известна: она вышла замуж за учившегося в СССР офицера из Анголы, родила от него дочь Лауру, уехала с мужем в Африку. Но в Анголе началась война. Анастасия с дочерью вернулись на Украину. Это были 90-е — самый пик кризиса. Ради заработка Анастасия была готова на все и однажды согласилась провезти два термоса из Пакистана, хотя и понимала, что там наркотики. Ее поймали, осудили к трем с половиной годам колонии, она отсидела три. Выйдя на свободу, вернулась к нормальной жизни. Воспитала дочь, сейчас у нее уже внуки. С матерью Анастасия общается по телефону, да и то крайне редко.

Фильм, разбивший одни судьбы и намертво спаявший другие, вышел на экраны в августе 1965 года, собрал 35 миллионов зрителей и занял девятое место в прокате. Если начнете смотреть его, то довольно долго не будете понимать, что же 35 миллионов человек разглядели в этом фильме.

Главный герой картины — Сашук, мальчишка лет пяти. Он познает мир. Берег, пристань, рыбацкая артель, в которой работает его отец. (На борту фелюги, на которой они рыбачат, можно разглядеть название «Новый мир», это явная шукшинская усмешка.) Веселый матрос Жорка учит Сашука плавать и дарит ему чудо из чудес — стеклянный шар-кухель, поплавок для сети. Мир Сашука становится еще волшебней, когда появляется Звездочет, и они ведут разговор о звездах.

— Правда, что у каждого человека есть своя звезда, а когда он умирает, она падает?

— А ты, пожалуй, прав, у каждого человека должна быть своя звезда.

— А вы мне ее покажете?

— Каждый должен сам найти свою звезду...

У Звездочета есть дочь Ануся, бойкая девочка в круглой островерхой вьетнамской шляпе. Они с Сашуком носятся по берегу. Вдруг мальчик видит большой белый блестящий «Москвич» — оказывается, на нем Ануся с отцом и матерью приехала на море. Но у детства свои дебет и кредит: Сашук достает из кармана дохлого краба, и вот уже они с Анусей на заднем сиденье автомобиля из ракушек и камешков выкладывают морское дно.

Думаешь, что это? И вдруг понимаешь: Маленький принц! У Сашука есть его планета, Ануся — капризная роза, Звездочет — король, которого Маленький принц встретил на одном из астероидов, считавший, что правит звездами, а море — та же пустыня. Если режиссер Эдуард Бочаров и правда запараллелил сюжет своего фильма с сюжетом печальной сказки Экзюпери, то Жорка-Шукшин ближе всего к образу Летчика. Он пытается примирить Сашука-Маленького принца с миром людей, который Жорке, как и Летчику, и самому-то не очень по душе. У Летчика не получилось, Маленький принц ушел, то ли умер, то ли улетел. У Бочарова Сашук остается: в финальных кадрах он выходит из хаты, видит море, облака, косые тени дождя вдали и говорит: «Ух ты...» Красота примирила Маленького принца с миром людей. За красоту он готов простить миру его несовершенство.

При всей образованности тогдашнего советского зрителя вряд ли он угадывал в Сашуке Маленького принца. Но есть знание, и есть чувство. С какого-то момента фильм завораживает. Жорка-Шукшин — тот, кем обречен быть Сашук, когда повзрослеет. Жорка сидел за то, что однажды «врезал одному чернильницей» — заступился за бессловесных женщин-работниц. И вот заболела мать Сашука Настя, ее надо везти в город, машин нет, и тут отец мальчика Федор видит какого-то начальника на легковушке, просит подвезти жену, но тот бросает: «Не могу!» И в тот момент, когда машина осыпает их пылью из-под колес, мальчишка выкрикивает услышанное от Жорки слово: «Самодуй!» («Самодур!») и запускает вслед огрызком яблока. «Тише, тише», — останавливает его отец. Но ведь он не всегда будет рядом и, может, когда-нибудь не сумеет перехватить.

Почти все, что происходило в жизни Шукшина, становилось семенами, которые потом прорастали в его рассказах и повестях. Чернильница из картины «Какое оно, море?» проросла в рассказе «Ноль-ноль целых». Это рассказ-азимут, по нему, как к полюсу, выходишь к самой сути Шукшина.

Коля Скалкин приходит в совхозную контору за расчетом и нежданно налетает на «самодуя» Синельникова. По описанию можно понять, какой типаж Шукшин не переносил на дух: «средней жирности человек, с кротким лоснящимся лицом, белобровый». Синельников принимается воспитывать Скалкина, слово за слово, обещает вписать в трудовую книжку Коли статью, да еще и дерьмом его называет. «Колька взял пузырек с чернилами и вылил чернила на белый костюм Синельникова. Как-то так получилось. Колька даже не успел подумать, что он хочет сделать, когда взял пузырек».

Но Синельников той породы, которую чернилами не перешибешь. Он ставит Колю перед выбором: либо тот оплачивает химчистку, либо идет под суд. «Ты же первый начал оскорблять», — говорит Колька. «Я словами, а ты — действием», — отвечает Синельников. И это, извините за каламбур, мат. Шукшин показывает, что если совести нет, то человек всегда прав. Хотя само слово «прав» придумано совсем для других людей и ситуаций.

Колька — деваться некуда — пишет расписку на 25 рублей. С другой стороны, хоть удовольствие получил и расплатился за него относительно недорого. Это один из рассказов-слепков, из которых уже довольно скоро (рассказ опубликован в 1971 году) отольется вопрос: «Что с нами происходит?» Следующий вопрос «Что делать?». На первый взгляд, ответа на него нет, но это не так. Нужно не быть Синельниковым, а быть человеком. Проблема одна: Синельникову и другим «самодуям» и так хорошо, они вопросом «что с нами происходит?» не задаются. Они всегда в белом, а если их кто и обольет, почистятся за чужой счет.