Пропал на три месяца

Если сопоставить воспоминания («прокатиться на ногах по гладкому, светлому, как стеклышко ледку») и факты (Шукшин устроился в трест в мае), то получается, что он ехал до Москвы как-то слишком долго. Да и по сведениям Натальи Макаровны он не давал о себе знать три месяца.

Это заметил еще Владимир Коробов, автор книги «Василий Шукшин: вещее слово». Он считал, что Шукшин по дороге в Москву связался с уголовниками и эти два или три месяца промышлял с ними. Коробова на эту мысль натолкнуло письмо преподавателя Казанского университета Бориса Никитчанова, рассказавшего, что в конце апреля 1946 года он на рынке Сорочка натолкнулся на шайку шпаны, которая оттеснила его в сторону. «"Писатель, это для тебя", — крикнул один из них с сухим и жестким лицом. Ко мне направился невысокий парнишка, одетый в чистенький лыжный костюм, как будто он собрался на лыжную вылазку, а не на базар, скуластый и какой-то смущенный. "Натаскивают новичка", — подумал я».

Парнишка подошел к нему, но совершенно не знал, что делать, и тогда Никитчанов спросил его: «А почему ты писатель?» На что тот отвечал: «Потому что я писатель, причем, большой писатель». На вопрос, зачем он тогда с жуликами, парнишка ответил: «Я у них учусь играть, да и хороший литературный материал можно получить». Эти слова, особенно «литературный материал», поразили преподавателя, он меньше всего ожидал их услышать от базарной шпаны. Парнишка заверял, что у него еще «огромный талант артиста». Они присели, начали беседовать, парнишка «стал развивать мысль о необходимости странствий, напомнил о моем земляке-волжанине А.М. Горьком и его "университетах"», рассказал, что он из Сибири, с реки Катунь. Назвался Васькой. В конце этого разговора он попросил у Никитчанова денег, хоть сколько-нибудь — предъявить шайке. Никитчанов дал ему три рубля (в те времена — на булку хлеба), и, уходя, парнишка прокричал ему: «Шукшин моя фамилия, Василий Макарович, не забудь! Может, еще услышишь», — именно так, с отчеством. Никитчанов вспомнил эту историю, увидев портрет писателя.

Владимир Коробов поначалу отнесся к этим воспоминаниям скептически: «Уж больно все это смахивало на какую-то "новеллу"». Но потом, при личной встрече, решил, что Никитчанов, человек серьезный, выдумывать бы не стал.

Он обратил внимание на воспоминания сценариста и режиссера Игоря Хуциева. В 1957 году его отец, Марлен Хуциев, снимал в Одессе фильм «Два Федора», в котором Шукшин играл одну из главных ролей, и взял с собой пятилетнего сына. Снимали долго — около года. Маленький мальчик видел дядю Васю постоянно и запомнил татуировку на левой руке — «финский нож клинком к запястью». Коробов отметил: «Татуировка! И не какая-то флотская — якорь, чайки, что для Шукшина-моряка было бы логично — а финский нож!» Хуциев-младший часто болел, и дядя Вася однажды спел ему песню: «Грустная история, о тюрьме. О том, как мать-старушка принесла сыну передачку». Эту песню — «В воскресенье мать-старушка к воротам тюрьмы пришла» — Коробов потом обнаружил в рассказе «В воскресенье мать-старушка» про слепого певца Ганю. И задался вопросом: «Откуда, откуда вообще у него было знание подобных блатных и тюремных песен?!» И откуда у Шукшина «такой стойкий интерес к людям, преступившим закон»?

«Чем больше и внимательнее я вчитывался в шукшинские тексты и воспоминания о нем, тем отчетливее убеждался: к свидетельству Б. Никитчанова необходимо отнестись самым серьезным образом», — писал Коробов. По его мнению, в «Калине красной» для создания образа Егора Прокудина Шукшин густо использовал свой казанский криминальный опыт, причем в книге больше, чем в фильме.

Владимиру Коробову явно понравился этот сюжет — Шукшин среди жуликов! Однако его версия имеет несколько слабых мест. Никитчанов относит свою историю к 1946 году, а Василий поехал в Москву в 1947-м. Песню «В воскресенье мать-старушка» Шукшин выучил не у жуликов, ее в Сростках пела Мария Сергеевна и другие бабы-сибулонки на своих тоскливых вдовьих вечерах, о чем есть свидетельство Надежды Ядыкиной: «Вскоре они запели. Старинные песни я тогда все знала. А поэтому, видимо, поняла, что пели они тюремные: "А в Барнауле тюрьма большая", "В том саду при долине", "В воскресенье мать-старушка" и другие» [Ащеулов, Егоров: 94].

Коробов считает, что в «Калине красной» Шукшин показал свое знание криминального мира. Но мы-то, зрители и читатели, не знаем, каков он в действительности. Может, на самом деле жулики в 70-х совсем не походили на Губошлепа? Может, малины выглядели иначе — мы вынуждены все принимать на веру. Может, и криминальные обычаи были другие? Шукшин рассказывал, что после выхода фильма получал письма от воров о том, что в реальности никто Прокудина за уход убивать бы не стал. Он ведь и сам, получается, ушел из шайки — и ничего.

Чтобы узнать об уголовниках побольше, Шукшину не требовался собственный опыт, у него имелись отличные «консультанты». «Дядя из тюрьмы не вылезает, двоюродный брат — рецидивист в строгом смысле этого слова», — рассказывал он Василию Белову в письме [Шукшин 2009: 8, 264]. Ему было вполне достаточно просто наблюдать, а Шукшин, как мы знаем, делал это всю жизнь. «Мне пишется легко. Я помню многое» [Шукшин 2009: 8, 124].

Если говорить о татуировке, то Владимир Коробов, скорее всего, переоценил ее значение. У Игоря Хуциева сказано: «простенькая, традиционная наколка». Тут важно слово «традиционная» — мальчишки в те времена часто делали такие, чтобы казаться взрослее. Обычно выбирали не самое видное место — чтобы хвастать перед дружками, но тайком от родителей. Так и у Шукшина наколка была «видная, только когда рукав рубашки завернут». Василий мог сделать ее в техникуме, в Калуге, на флоте — может, ему не хотелось накалывать чаек? С другой стороны, кроме Хуциева эту татуировку никто не помнит. Коробов предполагает, что Шукшин ее позднее свел. Но она вполне могла быть лишь фантазией пятилетнего мальчика.

Странной выглядит и фраза встреченного Никитчановым парнишки: «Я писатель, причем большой писатель». Шукшин всегда был человеком скромным, стеснительным. Он не называл себя писателем, и, тем более, большим даже годы спустя, когда имел для этого все основания. Может, Никитчанов по наивности понял это прозвище буквально? На жаргоне жуликов «писать» — резать карманы. Так что слово «писатель», если и было сказано, могло иметь совершенно другой смысл.

Безусловно, с историей Бориса Никитчанова виражи шукшинской судьбы делаются еще круче. Думаю, поэтому Коробову так жаль было расставаться с этой историей.

Но тогда где он пропадал два или даже три месяца? Проще всего предположить, что Шукшин добрался до Москвы и в попытках устроиться на работу скитался по столице. Он сам рассказывал о том, как ночевал в Москве на лавочке: «Помню, нужно было мне где-то переночевать, а денег не было. Пристроился я на скамейке на набережной. Вдруг около меня остановился какой-то человек, покурить, видно, вышел. Познакомились. Оказалось — земляки. Он тоже из Сибири, с Оби. Узнав, что я с утра не ел, повел меня к себе. До утра мы с ним чаи гоняли и говорили, говорили... Это был режиссер Иван Александрович Пырьев» [Шукшин 2009: 8, 163].

По Москве долго не поскитаешься — столица, режимный город, милицейские патрули. Василий перемогался в Подмосковье.

В 1964 году в городе Судаке Шукшин снимался в фильме «Какое оно, море?». Лето, море, солнце — он пригласил в Судак сестру с детьми. Обратно вместе ехали на поезде. Наталья вспоминала: «На одной из подмосковных станций — название я забыла уже — Василий показывает в окно и говорит: "Видишь скамеечку? Я ведь спал на ней когда-то"» [Ащеулов, Егоров: 27].

В рассказе о встрече с Пырьевым обращает внимание фраза «Денег не было». Как? А три тысячи за корову? По тем временам это немалая сумма. Да, Василию восемнадцать лет, но, думаю, бытовой смекалки должно было хватить на то, чтобы снять комнату или койку. Логичнее всего предположить, что по дороге его обчистили жулики.

Губошлеп, главарь шайки в фильме «Калина красная», вспоминая, как впервые увидел на вокзале Егора Прокудина, говорит: «Сидел он на своем деревенском сундуке и думал горькую думу». Это Шукшин вспоминает самого себя. Город обманул, посмеялся над ним.

В рассказах «Алеша Бесконвойный» и «Материнское сердце» писатель использует один и тот же сюжет: деревенский простак встречает в городе на вокзале красавицу, они знакомятся, она ведет его к себе, потом провал, и парень приходит в себя неизвестно где с гудящей головой и пустыми карманами. Шукшин мог знать об этом воровском приеме как по рассказам, так и по личному опыту.

Возможен другой вариант. В рассказе «Залетный» председатель колхоза спрашивает кузнеца Филиппа Наседкина: «Тебе после войны не приходилось на базаре в карты играть?» И рассказывает, как он, возвращаясь с войны с трофеями, во время пересадки в Новосибирске взялся на базаре играть в три карты. Это старая жульническая схема: сначала жертве дают немного выиграть, а потом обчищают до трусов. Шукшин мог об этом узнать откуда угодно, но не так ли он остался без своих трех тысяч? Да, об этом матери не напишешь.

Не удивительно, что он дал о себе знать родным, только хоть как-то устроившись.