Паспорт. Перемена фамилии

Мать говорила, что не удивилась, когда, придя с работы, увидела сына дома, сказала, что давно надо было бросить, — чувствовала, что не лежит у Василия душа к автотранспорту. Деньгами попрекать не стала. По ее словам, тогда же, в день возвращения, сын признался в намерении «пробиваться к Москве». «Писать буду. Буду близко, там меня заметят, там столько специалистов. Остановлюсь в пригороде», — из этих слов понятно, что он уже все обдумал. Реакция семьи видна в воспоминаниях сестры Тали: «Мама очень переживала. Зачем? Для чего? У нас же там ни родных, ни знакомых. Да и время-то какое трудное — послевоенные годы. Вот сейчас бы меня коснулось — моих детей отпустить, я не знаю, что бы я сделала. Как он мать уговорил, до сих пор не знаю» [Ащеулов, Егоров: 26].

Мария Сергеевна о своих переживаниях не рассказывала. «Мама отчаянная в этом отношении была, сама поняла, сердцем почуяла: не удержать парня дома». Но нужны были деньги. «Думаю, а что же нам продать-то? Прямо головушка у меня болит», — вспоминала мать. Из ликвидных ресурсов семья имела баню и корову (Марию Сергеевну за два года до того за ударный труд премировали теленком). Мать решила продать корову. Василий возражал: «А вы-то с Талей как?» Но она уверила его, что и корова плохая, и молоко от нее нехорошее, и уж на литр-другой им денег хватит. Шукшин поверил или сделал вид, что верит. За корову Мария Сергеевна выручила три тысячи рублей.

Встала новая проблема — получение паспорта. Колхозникам паспорта не давали — государство боялось, как бы народ не сбежал от счастливой колхозной жизни за 11 копеек на трудодень. По той же причине не давали их учащимся техникумов. Шукшину паспорт выправили в Сростках, когда он вернулся из Бийска. Помог секретарь райкома Федор Иванович Доровских, Мария Сергеевна его уговорила. Районное партийное начальство, директора совхозов и председатели колхозов, собираясь после уборки урожая на совещание, обязательно приходили в парикмахерскую. Мастеров было двое (второй — Иван Григорьевич Тюрин), но большинство, особенно мужчины, предпочитали стричься у Марии Сергеевны. Она брала хорошим инструментом, вниманием к клиентам, обходительностью. Наверняка знала, с кем и как говорить. (Василий Шукшин не зря говорил, что, несмотря на два класса, мать понимала больше министра.) Возможно, вот так, за стрижкой, она и сказала Федору Ивановичу, что сын собрался в Москву. Доровских понимал, конечно, что это не паспорт, а «вольная» для советского крепостного. Но то ли он был «добрым барином», то ли просто хорошим человеком — помог. (В память об этом секретаря райкома из рассказа «Леля Селезнева с факультета журналистики» писатель назвал Федором Ивановичем Дорофских.)

Именно тогда Василий Шукшин родился во второй раз. Андрей Леонтьевич Шукшин рассказывал: «Когда Васе исполнилось 16 лет и нужно было получать паспорт, он спросил [у матери]: "А как фамилия моего отца?" Мария Сергеевна ответила: "Шукшин". — "Вот и я буду оформлять в паспорте фамилию Шукшин"» [Ащеулов, Егоров: 35].

Правда, Алексей Варламов, автор биографии «Василий Шукшин», считает, что юридически никакого Василия Макаровича Попова и не было: «...фамилия Попов была записана в школьном журнале лишь с ее [матери] слов» [Варламов: 48]. Однако в Бийском автотехникуме учился именно В.М. Попов. Так или иначе, Василий жил под этой фамилией почти треть своей недолгой жизни. Можно предположить, что так он отсекал прежнюю жизнь от новой. Да и Попов — фамилия куда более распространенная. (Через много лет Шукшин напишет статью о рассказах Евгения Попова. Наверняка ведь думал, что мог быть его однофамильцем, вышло бы смешно — Попов пишет о Попове!)

Весна — время надежд. Днем Василий пишет, вечерами с другом-соседом Александром Калачиковым уплывает на Поповский остров и ведут там долгие беседы. Калачиков тоже хочет ехать в Москву. Полные предчувствием новой жизни, они боятся и в то же время желают ее. Но паспорт есть только у Василия.

Когда мне довелось беседовать с Александром Калачиковым, ему было уже семьдесят семь лет. Он прожил большую жизнь. На вопрос, нет ли обиды, что друг уехал один, он просто пожал плечами: «Это его судьба. Если бы он остался, ничего бы этого не было, и люди не знали бы Василия Макарыча».