Маша. Техникум

В 1944 году в Сростки переехала семья Шумских. Маше Шумской было четырнадцать лет. «Нежная кожа лица с легким розовым румянцем на щеках, зеленоватые открытые глаза с пушистыми ресницами, ровные красивые зубки и светло-русые волнистые волосы чуть ниже плеч. Стройная, нарядная, красивая. <...> Всегда смущенная, застенчивая», — так описывала ее Надежда Ядыкина [Каплина, Брюхов: 174].

Отец Маши работал в торговле, поселились они среди зажиточных, на Баклани. Маша одевалась хорошо, нарядно, на зависть девчонкам. «Ходила она в черной юбке в складку и в темно-синем шевиотовом пиджаке, хорошо сидевшем на ней. На ногах — добротные хромовые сапожки».

Девочка дружила с Талей, сестрой Василия, и часто бывала в доме Шукшиных. «Я ему нравилась... Моя длинная коса...» — рассказывала Шумская годы спустя. Искра, очевидно, проскочила уже тогда. Но пламя разгорелось намного позже.

Весной 1944 года Василий окончил семь классов. Требовалось решить — работать или учиться дальше? Скорее всего, Мария Сергеевна понимала, что если Василий пойдет сейчас трудиться, то так и останется в колхозе. Колхозная жизнь только в 60-е стала сколько-нибудь сносной, в 40-е же колхозники жили намного хуже царских крепостных. Мария Сергеевна надеялась, что дети вырвутся из деревни: «Я всю жисть пласталась, чтобы только довести своих детей до ума», — говорила она [Ащеулов, Егоров: 14]. «Ты что, Мария, генерала, что ли, хочешь вырастить из него?» — спрашивали односельчане. «Выше!» — отвечала она, и сколько в этом было шутки, а сколько надежды — поди измерь.

Мария Сергеевна хотела, чтобы Василий учился дальше — шел в десятилетку (мы же помним, «ученые шибко хорошо живут»). Но его друзей больше манил автомобильный техникум, открытый в Бийске в 1943 году на базе автотехникума, эвакуированного из Новочеркасска. Они жили на Чуйском тракте, их герои — водители. Как мальчишки в портовых городах мечтали стать моряками, так сростинских пацанов влекла романтика дорог. Имелся и расчет: водитель, механик — квалифицированный труд, хороший специалист всегда найдет работу. «Я против сразу была», — вспоминала мать, чувствовала — какой из сына механик?

Однако вопрос, идти в техникум или нет — не только философский или мировоззренческий, а еще и экономический — образование в старших классах и техникумах тогда было платным (150 рублей в год). Мария Сергеевна работала в райисполкоме (Сростки с января стали райцентром) техничкой и истопником. Чтобы прогреть здание к утру, уходила из дома к полуночи. Кроме того, подрабатывала шитьем. Так что решила, что вытянет и в конце концов согласилась.

Это вторая попытка Шукшина покорить город. «Я был взрослее и немножко смелее, но и тогда он напугал меня», — признавался Василий Макарович. Он приехал в Бийск один, без родных. С одной стороны, взрослый работящий мужик, но в то же время, ему всего пятнадцать лет. Деревня — замкнутый мир, там все свои, даже тот, кто пропорол Райке брюхо вилами. А в городе все чужие, там холод и голод. Но главное не столько в материи, сколько в духе события. «Слишком далеко раздвигался горизонт, и жизнь оказывалась большая и сложная. Слишком много надо было понимать заново», — вспоминал Шукшин двадцать лет спустя [Шукшин 2009: 8, 143].

Техникум располагался в зданиях бывшего женского монастыря. Жили мальчишки в общежитии. Сростинские ребята попали в комнату № 8. «Самая большая и самая холодная», — вспоминал о ней Александр Павлович Борзенков, тот самый Шуя из рассказа «Самолет» [Ащеулов, Егоров: 74]. Спали на двухъярусных кроватях. Шукшин придумал бросить на второй ярус доски и застелить их тряпьем — получились полати, на которых спали вповалку, чтобы не замерзнуть. Топили печку, за дровами ходили на Бию, по которой с верховьев к зиме гнали плоты. Разбирать их и таскать бревна приходилось по колено или по пояс в воде.

Мальчишкам всегда хотелось есть. «Голодные были, как волчата. По карточке 600 граммов хлеба выдавали да в столовой трижды в день — мисочку баланды из гнилой картошки с капустой. А мы ведь росли», — рассказывал Александр Борзенков Василию Гришаеву [Гришаев 1987: 78]. За еду кололи дрова учителям, убирали снег, топили бани.

Как-то раз на Бие разбило плот, на котором везли сыр. «Мы, прослышав об этом, как тараканы, к берегу», — с горькой усмешкой вспоминал Борзенков. На лодках и плотиках выбрались к месту крушения, цепляли сыр баграми, крючками, палками. Запасов хватило до апреля.

По выходным и в праздники ходили к Дарье Жариковой, тетке Александра Борзенкова, которая жила в Бийске, отъедались и отогревались. «Наварит тетка Дарья картошки, и на стол. Соли, лука да молока...» — вспоминал Борзенков. Жарили ландорики. Это нынче существует множество рецептов этого блюда, иногда его готовят даже с мясом, а тогда была только мерзлая картошка. Когда в 1946 году техникум перевели в Бийск (на улицу Льва Толстого, 148, с 1948 года — улица Льва Толстого, 140), мальчишки поселились у Дарьи Жариковой. Денег она с них, односельчан, не брала.

В Сростках открыли парикмахерскую, Мария Сергеевна решила освоить новое ремесло. На селе парикмахер в те времена большой человек! Да и работа не за трудодни, а за деньги. Но поначалу это, видимо, не давало существенных заработков. Чтобы поддержать Василия, мать продавала вещи. В конце концов пришлось продать даже гармонь, подаренную Иваном Поповым: «Гармошку эту я продала, кажется, за пуд муки. Я ему кренделюшечки из нее пекла. Настряпаю крендельков и отсылаю ему. Он рад был!» — вспоминала Мария Сергеевна [Слово о матери Шукшина: 22].

Оборваны были все, но даже на общем фоне Шукшин выглядел как бродяга. Как-то зимой он остался без варежек, да еще и в фуфайке с короткими рукавами. Вдобавок посреди зимы развалились валенки.

На помощь пришла учительница английского языка Нина Семеновна. Обратив внимание на бедственное положение Василия, она предложила сшить ему напульсники, вроде тех, что носили бедняки в Англии.

«Вечером, уже поздно, сидим у себя в комнате (у нас самая большая комната была, четырнадцать человек жили, и самая холодная), слышим, в коридоре — тук-тук. Чьи-то каблучки. Не иначе, думаем, дежурная учительница с проверкой. Они нас не забывали. Но вот открывается дверь и входит Василий. Глянули на него — мать честная! К рукавам фуфайки этакие приставки пришиты из красной шерстяной кофты, а на ногах — дамские войлочные боты на высоких каблуках! Мы за животики схватились», — вспоминал Александр Борзенков [Гришаев 1987: 78].

Смех смехом, а ничего другого у Василия не было, «так в напульсниках и ботах он зиму и обманул». Только каблуки товарищи обрубили топором. У Шукшина в «Выдуманных рассказах» есть запись: «Туфли на высоком каблуке. Не в чем было ходить, она отдала свои». Только почему-то здесь он называет учительницу немкой. Забыл или посчитал, что так интереснее?

Время от времени парни ходили в Сростки — в баню, за продуктами, за табаком, на вечерки. Прямая дорога занимала пять-шесть часов, но шла через лес. Однажды друзья отправились туда после занятий, в ночи. Увидели странные огоньки. Подумали, что это какое-то село, но потом поняли, что это горящие волчьи глаза. Звери преследовали их около часа. «Раньше он волков так близко не видел и считал, что это что-то вроде овчарки, только крупнее. Сейчас понял, что волк — это волк, зверь. Самую лютую собаку еще может в последний миг что-то остановить: страх, ласка, неожиданный властный окрик человека. Этого, с паленой мордой, могла остановить только смерть. Он не рычал, не пугал... Он догонял жертву. И взгляд его круглых желтых глаз был прям и прост», — это из рассказа «Волки». Такое не придумаешь, Шукшин описал, что видел той страшной ночью. У ребят были с собой спички (все ведь уже курили), они принялись рвать солому, жечь ее — и таким образом отпугивали волков, пока не вышли к деревне.

В Сростках на вечерках Шукшин снова увидел Марию Шумскую. Она повзрослела и похорошела. Александр Калачиков рассказывал: «Как-то дома у Шукшина я его бумаги перебирал и в дневнике его прочитал про Машу Шумскую — что вот, мол, красивая девушка. Пришлось посодействовать. Позвал Василия к Ольге, своей подруге. А она позвала Машу. Тогда же мы не пили. Сели играть в карты, а Василия с Машей посадили играть в пару. А они не играют — все между собой переглядываются. Я говорю: "Что за игра?!" Мы с Ольгой пошли гулять, ну и они куда-то делись...»