Электричество слова

В школе Василий активист самодеятельности. Валентина Абрамовна Безменова рассказывала, как четвероклассник Шукшин на концерте в честь 1 мая (думаю, в 1940 году) играл Лентяя, у которого от лени подушка приросла к голове: «Он идет к врачу. И врач начинает отрывать подушку. Перья летят. Все хохочут» [Ащеулов, Егоров: 41]. Читал со сцены стихи, причем учил длинные и «рассказывал их с выражением».

О другом театральном опыте Шукшина есть совершенно уморительные воспоминания Леонида Андреевича Чикина¹, учившегося с Шукшиным в одной школе, хоть и в разных классах.

Шла война, школьный драмкружок решил поставить хорошую военную пьесу, «и обязательно со стрельбой». В каком-то журнале Чикин нашел подходящий отрывок. Ролей пять — два красноармейца и три фашиста. Шукшин играть фашиста отказался, тогда ему поручили произвести выстрел за сценой и погасить в финале свет. Выдали настоящее ружье с холостыми зарядами. И вот самый драматичный момент. Немецкий офицер предлагает пленному красноармейцу выступить по радио: сказать, что немцы с ним хорошо обращаются, призвать и других переходить к немцам. Красноармеец соглашается, но, подойдя к микрофону, начинает говорить совсем другое: «Убивайте, уничтожайте фашистов!» Его пытаются оттащить от микрофона, он не дается, немец тянется к кобуре и... кобура не расстегивается! Красноармеец (это и был Чикин) тянет время, крича в микрофон: «Убивайте гадов!» Немец, поняв, что с застежкой кобуры ему не справиться, идет врукопашную — подбегает к красноармейцу и дает ему по лицу. Тот бьет его в ответ, немец делает несколько шагов назад, сталкивает декорацию из столов и брезента и вместе с ней падает. И в этот самый момент заждавшийся сигнала Василий решает, что уже пора, и палит из ружья! Чикин-красноармеец, оставшись один на разрушенной сцене, от растерянности снова кричит: «Убивайте, уничтожайте фашистов!» Сцена разрушена, публика от смеха плачет и валится со скамеек. Но пьесу надо доиграть. Немец все же расстегивает кобуру и достает пистолет, Василий перезаряжает ружье, картинка и звук наконец сходятся — выстрел гремит, красноармеец героически погибает. Шукшин гасит лампу, зал погружается в темноту, разрываемую истерическим хохотом зрителей [Ащеулов, Егоров: 178—181].

Зимой 1943 года в Сростки приехала концертная бригада, из тех, которые, по воспоминанию Александра Григорьевича Куксина, формировали по госпиталям из выздоравливавших солдат. Завуч школы Анна Андреевна Соломина попросила нескольких «наиболее рослых пацанов», в том числе Куксина и Шукшина, подготовить зал — соорудить сцену, расставить скамейки, сходить в МТС за керосином для ламп. За это на концерте им выпали почетные места — в третьем или четвертом ряду.

Деревенским все в диковинку. Куксина, например, поразил сверкающий перламутром концертный аккордеон. Самодеятельные артисты пели «Синий платочек», играли комические сценки. Но потом ведущий начал читать поэму Константина Симонова «Сын артиллериста». «Я что-то хотел сказать Васе, и тронул его за колено. Васю трясло мелкой дрожью, он весь был во внимании, ничего не слышал и не видел кругом, кроме происходящего на сцене», — вспоминал Куксин [Ащеулов, Егоров: 44]. В слове, оказывается, есть электричество! Он почувствовал его! Но откуда оно берется и как его приручить?! Василию об этом спросить было некого, всю литературную теорию ему предстояло открыть самому.

Он слышал больше других. Магия слова раз за разом открывалась ему. Александр Григорьевич Куксин рассказывал, что Василия восхитило описание природы в рассказе Максима Горького «Счастье»: «Нет, ты заметь, как это здорово: "из хрустальной чаши неба, опрокинутой над нами, изливалась хмельная влага лунного света"».

Так он учился всматриваться в природу, в небо, в землю до тех пор, пока в словах не проступят краски и запахи, пока от слов не пойдет тепло. Образы детства, как семена, погружались в душу и ждали своего часа. Художник пишет эскизы с натуры, а потом, дома, создает полотно. У Шукшина все эскизы в голове — он был готов написать свое полотно в любой момент. Он запоминал не глазами — сердцем.

Леонид Чикин рассказывал, что при подготовке к публикации в «Сибирских огнях» романа «Любавины» в 1965 году потребовалось добавить описание места действия. Шукшин отошел и через несколько минут вернулся с отрывком:

«Сразу за рекой начиналась тайга — молчаливая, грязно-серая, хранившая какую-то вечную свою тайну... А дальше, к югу — верст за сорок — зазубренной бело-голубой стеной вздымались горы. Оттуда, с гор, брала начало бешеная Баклань, оттуда пошла теперь ворочать и крошить синий лед.

Безлюдье кругом великое. И кажется, что там, за горами, совсем кончается мир. У бакланских бытовало понятие — "горы", "с гор", "в горы", но никогда никто не сказал бы: "за горами". Никто не знал, что там. Может, Монголия, может, Китай — что-то чужое».

«Это ты сейчас написал?» — спросил его потрясенный Чикин.

«Да», — ответил Шукшин. Он даже не понял вопроса, подумал, не понравилось. Умение обращаться со словом, делать так, чтобы оно вызывало не только мысль, но и чувство, у него родом из детства.

Примечания

1. Леонид Андреевич Чикин — писатель, ответственный секретарь журнала «Сибирские огни» в 60-е годы. Во время войны жил в Сростках.