Вселенная Сросток

Сростки, как всякая русская деревня, — и целая планета, и коммуналка одновременно. Разные края деревни имели свои названия. Баклань, основанная первопоселенцами Сросток, рыбаками-поморами — зажиточная. Другой полюс — Дикари и уж тем более Голожопка. (Последнее название, кстати, появилось как раз в 30-е годы: в бабьем деревенском скандале Марфа Фонякина в знак презрения к оппонентке задрала подол и показала голый зад. Сын ее, Алексей Фонякин, в войну стал полным кавалером ордена Славы, и теперь в Сростках есть улица его имени.) Низовка, Мордва, Кудель-кина Гора — серединка наполовинку. Особняком стоит Мандюрино, название которого происходит от неприличного слова.

То одно, то другое — названия мелькают в рассказах Шушкина (кроме наиболее веселых). Считается, что так он пытался заслужить расположение земляков, но, возможно, просто полагался на слова, проверенные временем и людьми. Тут ведь каждое название — особое: какое с усмешкой, какое с насмешкой, а от третьего душу щемит, живее не придумаешь.

Быт Сросток тогда, в конце 30-х — начале 40-х — особенный, ныне неизвестный. Перед самой войной произошло событие: Татьяна Куксина, учившаяся в Бийске в педагогическом училище, привезла патефон! «Весть о том, что Куксины купили патефон, сразу разнеслась по всей Низовке. Прибежали не только пацаны, но и взрослые. Татьяна вынесла табуретку в ограду. И пошло: "На закате ходит парень", "Шли по степи полки со славой громкой" и так далее», — рассказывал Александр Григорьевич Куксин [Ащеулов, Егоров: 46]. Шукшин больше всего любил танго «Рио-Рита» и «У водопада», фокстрот в исполнении оркестра Генри Холла.

Когда началась война, пересекающий Сростки Чуйский тракт объявили военной дорогой. По нему гнали из Монголии табуны лошадей, шли караваны верблюдов с грузами — металлом, коровьими шкурами, шерстью для солдатских шинелей (был даже термин «верблюдоходки»). Ходили зимой, когда замерзали реки. Монголы, пройдя тысячи километров, преодолев перевалы, появлялись в Сростках как люди из другого мира. О них рассказывали страшные геройские были — например, как один караван, застигнутый бураном на перевале Чике-Таман, замерз почти полностью. Можно только представить, как смотрели сростинские пацаны на этих людей и на «корабли пустыни», неторопливо движущиеся сквозь белое безмолвие алтайской зимы.

Местные жители выменивали шерсть у монголов-погонщиков, которые особо ценили советские серебряные полтинники времен нэпа. Из шерсти вязали варежки, носки, а иногда хватало даже на пару валенок.

Еще одни герои времени — шоферы. Машины забрали на фронт, они были большей редкостью, чем верблюды. Дорога — грунтовка без ограждения, с одной стороны гора, с другой — пропасть, езда по ней, особенно зимой, требовала недюжинного здоровья, мастерства и хладнокровия. О тех, кому не повезло, напоминали фанерные пирамидки-обелиски. Шоферы для ребятни были кем-то вроде богов. Они грелись в чайных, говорили в махорочном дыму, подбадривали себя появившейся еще до войны песней «Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов», она считалась народной¹. Однажды услышанная, она пронзила сердце Шукшина и осталась в нем навсегда — звучит лейтмотивом в фильме «Живет такой парень».

В войну в Сростках заготавливали калину красную: заливали в кадках водой, а зимой сначала парили в русской печи, потом морозили на улице и меняли на соль, спички, керосин или продавали. Калиной лечились, поддерживали силы, да просто радовали себя в те страшные скудные времена. Калина — один из множества круговоротов жизни, простой и символичный одновременно. Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина считает, что подсказала Василию Макаровичу название его самого знаменитого фильма, запев на первом знакомстве «Калина красная, калина вызрела». Но сама по себе эта песня совсем не о том, о чем фильм, она намного проще. Только шукшинская ассоциация, уходящая корнями в военные годы, могла соединить горькую пользу калины красной и судьбу Егора Прокудина.

Собирали облепиху. Надежда Ядыкина вспоминала, как однажды большой компанией, в которой был и Василий, на лодках отправились за ягодой по Катуни. Ночевали на острове, варили суп из подстреленного чирка, сидели у костра, а наутро плыли вниз по течению. «На развороте, где отделяется протока от Катуни, Вася греб веслами, пел: "Из-за острова на стрежень, на простор речной волны!" И такие у него были глаза, с каким-то задумчивым прищуром, устремлены вдаль...» [Ащеулов, Егоров: 89]. Насчет «задумчивого прищура» можно усомниться, но «Из-за острова на стрежень» он и правда часто пел.

На фронт из села ушло 466 человек (вернулось 230 — меньше половины). Остались, как везде, старики, женщины, инвалиды и дети. Сказать «жили трудно» — ничего не сказать. «Ранним утром наши мамы выходили на улицу, смотрели, где идет дымок из трубы, и шли туда с шуфелем (совком) за горящим кизяком, чтобы разжечь свою печь. Ведь спичек-то не было», — вспоминает Надежда Ядыкина.

По утрам пастухи гнали лошадей к реке, на водопой. Школьники старались подгадать, пройти пораньше: лошади неслись, могли затоптать. Надежда Ядыкина рассказывала, как однажды запоздала с выходом и чуть не попала под табун, Василий ее спас: «Вышла я, вижу — по другой стороне улицы Вася идет. И тут мы слышим — гул, скачут, уже близко ! Вася перебежал через улицу, толкнул меня в сугроб и сверху собой накрыл...»

Примечания

1. На самом деле ее написал на свадьбу другу-водителю работавший на тракте бийский механик, а после — писатель и поэт Михаил Михеев.