Книжный запой

Взрослевший Василий читал все больше. Читал по ночам, укрываясь одеялом, при свете самодельной лампы-жировушки (картофелины с вырезанной серединой, которую заполняли свиным жиром и вставляли туда фитилек), и однажды спалился в самом прямом смысле — уснул и прожег одеяло. Летом уплывал читать на острова посреди Катуни, давал о себе знать, только когда мать звала его с другого берега. Ночью пытался читать при свете луны — подсвечивая себе кастрюлей! (В 1967 году на съемках фильма о Бийске в пасмурный день он вспомнит об этом и посоветует применить банки из-под кинопленки в качестве отражателей света.)

Часть дома, в котором жили Шукшины, занимал в то время секретарь райкома Георгий Михайлович Володин (сестра Наталья Макаровна говорила, что он жил у них на квартире [Ащеулов, Егоров: 26]). Видя такой «книжный запой», он дал Василию светильник получше жировушки. Правда, точных сведений о его конструкции нет: Наталья Зиновьева в одном случае говорила, что это была баночка с карбидом [Гришаев 1987: 65], в другом — баночка с карболкой [Ащеулов, Егоров: 26].

Как-то летом в школе делали ремонт и в коридор выставили книжный шкаф. Василий научился таскать книги, не открывая дверцы: «Я потом приворовывал еще по мелочи, в чужие огороды лазил, но никогда такого упоения, такой зудящей страсти не испытывал, как с этими книгами...» [Шукшин 2009: 3, 155]. Эти книги сдавать не надо было, так что Василий оставлял их у себя — складывал на чердаке. Читал что вытащит, все подряд, «вплоть до трудов академика Лысенко». В конце концов пропажа обнаружилась. Подумали, что плотники извели книги на самокрутки. Плотники отнекивались, но им никто не верил. Тут бы для закругления образа нашему герою выйти и во всем признаться, но нет — он этого не сделал и не мучился: «Раньше всего другого, что значительно облегчает нашу жизнь, я научился врать» [Шукшин 2009: 3, 153].

За чтением не оставалось времени на учебу. Пошли двойки и тройки. Мать узнала об этом. Годы спустя она говорила, что будто бы классный руководитель Полунин успокаивал ее: «Не надо его ругать, пусть читает, у него способности». Но, видно, не успокоил. Вдобавок «некоторые соседи говорили, что Вася может свихнуться от чтения — дескать, такие случаи были...» — рассказывала сестра Наталья [Ащеулов, Егоров: 25]. В конце концов мать объявила чтению войну. Потом Шукшин признавал ее правоту: «Я почти ничего не помнил из прочитанной уймы книг, а значит, зря угробил время и отстал в школе» [Шукшин 2009: 3, 156], но это потом, а тогда исхитрялся как мог: «вырывал середину из задачника, вставлял вместо нее какую-нибудь художественную книгу и так читал» [Ащеулов, Егоров: 25]. Но Мария Сергеевна заметила, что он слишком скоро перелистывает страницы — разве так быстро задачи решаются? «Мама начала немилосердно бороться с моими книгами. Из библиотеки меня выписали, дружкам моим запретили давать мне книги, которые они берут на свое имя...» — вспоминал Шукшин [Шукшин 2009: 3, 155].

У Василия на чердаке имелся запас из книг, натасканных из шкафа. Он начал читать их, но мать обнаружила тайник, и, говорят, сожгла книги.

К счастью, обо всем узнала Анна Павловна Тиссаревская, учительница, из эвакуированных ленинградцев, которых в селе очень уважали. Она приехала в Сростки осенью 1941 года с двумя дочерьми, семи и девяти лет, и двенадцатилетним племянником-сиротой. Эвакуировались прямо из леса, в котором скрывались от бомбежки, так что вещей захватить не успели, только детские пальто, которые в Сростках выменяли на картошку.

«Жили они в малюсенькой комнатке, где даже стол негде было поставить. На топчане спали, ели, уроки готовили. Голодали, видать, сильно. На урок придет — под глазами аж синё, да и по голосу слышно — голодная. Трое детей, дороговизна, а заработки известно какие...» — так Василию Гришаеву рассказывала о Тиссаревской Валентина Николаевна Стебунова, троюродная сестра и одноклассница Василия Макаровича [Гришаев 1987: 60]. В рассказе «Гоголь и Райка» Шукшин пишет о ней, правда, без имени — забыл.

По воспоминаниям Александра Григорьевича Куксина, друга и однокашника Василия Макаровича, Тиссаревская каждое утро перед началом занятий читала школьникам сводки Совинформбюро [Ащеулов, Егоров: 43].

Матери Тиссаревская объяснила, что ничего плохого в чтении нет, а Василию составила список книг — чтобы от чтения был толк. Конфликт разрешился. Мария Сергеевна говорила, что даже выписала сыну по почте двенадцать книг: «Он так рад был, Господи!» [Слово о матери Шукшина: 22].

В 1945 году Тиссаревская уехала, и следы ее затерялись. Но Василий Федорович Гришаев, опытный архивист, во второй половине 80-х годов нашел ее в Ленинграде, списался с ней, спрашивал, что за книги она рекомендовала своему ученику Васе Шукшину. Сюжет закручивался красивый, но не закрутился: оказалась, Тиссаревская ни Шукшина, ни списка не помнила. «В материалах о Василии Макаровиче Шукшине я встречала свою фамилию. Лицо его (фото в газете "Смена") мне показалось знакомым. Но что я могу сказать? Момент помощи Васе по подбору литературы мне не запомнился, так как таких моментов в моей педагогической практике было много» [Гришаев 1987: 62]. Другой бы человек «вспомнил» все и даже больше, но Тиссаревская предпочла не лукавить, ответила как есть: «Никогда от помощи ученику не отказывалась, и разве можно все вспомнить? Да и зачем? Помогла ученику, и чудесно. Так вот, если Васе Шукшину чем-то помогла, что ему пригодилось в жизни, вот это и есть награда моя»¹.

Тут надо понимать, что список одно, а сельская библиотека — другое. Что именно читал Шукшин? Александр Григорьевич Куксин вспоминал, что видел у него «Таинственный остров» и «Дети капитана Гранта» Жюля Верна, прозу Лермонтова, «Маленького оборвыша» Гринвуда Джеймса (очень популярная в те времена книга о детях-бродягах в Лондоне), «Алтайские робинзоны» Анны Киселевой (повесть о детях, волею судьбы оказавшихся в алтайских горах), и что по списку Тиссаревской Василий читал Горького. Сестра Таля вспоминала Островского, Некрасова, Достоевского и Гоголя — «толстые книги, такие теперь не издают».

Примечания

1. Анна Павловна Тиссаревская умерла 18 июня 1993 года в возрасте 88 лет.