Глава шестая. Прокудины

«Помню, как-то приехал Вася домой шибко расстроенный, аж с лица помутнел, — вспоминала мать Шукшина. — Что такое? — спрашиваю. Долго он молчал, а потом рассказал, что был в колонии для малолетних. Что ж, говорю, Вася, переживать-то так — ведь за дело сидят там. Да нет, говорит, мама, ведь дети они почти: скажешь им весёлое — смеются, расскажешь грустное — плачут. Из них, как из пластилина, всё, что угодно, вылепить можно. Кто по глупости своей туда попал, а кого и родители так воспитали. Жалко мне их: не я буду, если что-нибудь для них не сделаю...»

Быть может, здесь они, истоки фильма «Калина красная» — посещение Шукшиным Бийской колонии весной 1967 года? Так соблазнительно и так хочется найти точку отсчёта в судьбе произведения! Многие и называют именно этот момент.

Но если бы всё в душе творца происходило так чётко и поэтапно — можно было бы «выносить» любое детище, «заказывая» впечатления. Впрочем, и заказывают, и вынашивают... Лишь у здорового потомства и сам создатель не угадает «момент зачатия».

Быть может, такая «Калина...» — она жизнью всей предопределялась, тогда ещё постучалась в душу, когда было будущему писателю всего четыре года.

«В 1933 г. отец арестован органами ОГПУ. Дальнейшую его судьбу не знаю, — писал Шукшин в автобиографии. — В 1956 г. он посмертно полностью реабилитирован».

Нигде, никогда, ни письменно, ни в разговорах, не касался Василий Макарович этой темы. Что было в самом тайном, самом болезненном уголке его души? Ведь было же страшно, было памятно!..

«Забрали мужа... Выдумали глупость какую-то. Ночью зашли, он выскочил в сенцы, ну, а в сенцах на него трое и навалились. Ребята перепугались, Наталья дрожит вся, а Василий губу прикусил аж до крови: мама, куда это батю? А самого как лихоманка бьёт...»

Это воспоминание тоже из давних дневников режиссёра Рениты Андреевны Григорьевой. Тогда мать писателя, Мария Сергеевна, рассказывала ей:

«По Чуйскому тракту много заключённых работало. Бывало, им потихоньку то хлебушка, то картошки сунешь. У самих тоже не больно было. Своего всё высматривала. Нет, не нашла».

Об этом же писал и сам Шукшин в рассказе «Чужие»:

«На шоссе (на тракте) работали тогда заключённые, и нас, ребятишек, к ним подпускали. Мы носили яйца, молоко в бутылках... какой-нибудь, в куртке в этой, тут же выпьет молоко из горлышка, оботрёт горлышко рукавом, накажет:

— Отдай матери, скажи: «Дяденька велел спасибо сказать».

С детских лет внимательно и настороженно всматривался Шукшин в тех, чья судьба поломана тюрьмой. Сердце его болело о невинно — он верил матери — пострадавшем отце.

Тогда научился он не сторониться заключённых, а вглядываться в них и пытаться угадать прошлое. Разные варианты судеб проигрывались в воображении и потом, обретя плоть в конкретных людях, становились рассказами.

Даже не задаваясь такой целью, нельзя не заметить, как много у Шукшина героев, идущих по жизни, как по краю обрыва.

В 1967 году разгорелись споры вокруг образа Стёпки в фильме «Ваш сын и брат». Критика вдруг всполошилась, что такой вот бежавший «зэк», воспетый с экрана, непременно кому-нибудь «саданёт под сердце финский нож».

Далеко ещё было до «Калины красной», но посмотрите, как страстно уже тогда отстаивал Шукшин своего героя.

«Я люблю его. Он, конечно, дурак, что не досидел три месяца и сбежал. Не сбежал снова воровать и грабить. Пришёл открыто в свою деревню... Не надо бояться, что он «пырнёт ножом» и, «кривя рот, поёт блатные песенки...» Вот сказал: не надо бояться. А как докажешь? Ведь сидел? Сидел. Но всё равно не надо бояться. Я хотел показать это — что не надо бояться — в том, как он пришёл, как встретился с отцом, как рад видеть родных, как хотел устроить им праздник...»

Всегда Василий Макарович — как потом его Прокудин — «тянулся к людям, очерченным резко, хоть иногда кривой линией, но резко, определённо».

Эта «резкая очерченность», эти удаль и безудержность — глубоко в крови у шукшинских драчунов — потомков тех, кто рискнул когда-то одолеть необжитые сибирские края. Так и передавались, видимо, эти свойства характера по наследству.

«И вот дрались мы — край на край — страшное дело, — вспоминает Максим Думнов в рассказе «Наказ». — Чего делили, чёрт его в душу знает. До нас так было, ну и мы... Головы друг другу гирьками проламывали. Как какой праздник, так, глядишь, кого-нибудь изувечили».

Можно по-всякому отнестись к Максиму Думнову, но вот уж о ком трудно подумать нелестно, так это о Матвее Рязанцеве, председателе колхоза, герое рассказа «Думы».

«Хорошо ещё, что не дерутся теперь из-за девок, — думает он, — раньше дрались. Сам Матвей не раз дрался. Да ведь тоже так — кулаки чесались и силёнка опять же была. Надо же её куда-нибудь девать».

Та же буйная кровь текла и в шукшинских жилах. Вспоминают, что Василий Макарович рассказывал «о старом своём деде, который подбадривал кулачных бойцов, а потом, не выдержав, сам ввязался в бой на кулачках и одолел противника».

Большинство героев Шукшина выясняет отношения при помощи кулаков. Давайте проследим.

Вот Костя Худяков из рассказа «Други игрищ и забав» отправляется к родителям «жениха» мстить за поруганную честь своей сестры. Вместо того чтобы объясниться словами, он «...прошёл мимо тумбочки, неслышно вынул пестик из ступки и сунул во внутренний карман пиджака; пестик был небольшой, аккуратный, тяжёленький».

Сашка Ермолаев из рассказа «Обида». Спущенный хамом с лестницы, он ринулся домой за молотком — отомстить. Только жена и удержала, а то бы!..

Помните, во что превращается Генкина беседа с дядей Гришей в рассказе «Гена Пройдисвет»? Начали они с рассуждений об истинности дядиной веры в Бога, а потом — «дядя Гриша загрёб ногой его стул, и Генка упал...»

Даже робкий старик Максимыч из рассказа «Ночью в бойлерной» умудрился получить десять суток — угораздило его вмешаться в чужие семейные дела!

Два года условно присудили Веньке Зяблицкому из рассказа «Мой зять украл машину дров!» За измывательства над тёщей, так сформулировали.

А «Танцующий Шива»? «В чайной произошла драка», — так сразу и начинает Шукшин. «Ванька закусил удила. Швырнул одного, другого...»

Однако драки эти, как ни странно, мы понимаем и принимаем — потому что в них всегда сцепляются два мировоззрения, два взгляда на жизнь и мораль. Не каждый человек умеет словами сформулировать своё отношение к подлости и низости. Но и не высказать его — пусть кулаками! — герой Шукшина не может.

В одном из последних рассказов — «Боря» — Василий Макарович ещё раз расписался в поддержке тезиса о том, что добро должно быть с кулаками.

«Когда вот так вот является хам, крупный хам, и говорит со смехом, что он только что сделал гадость, то всем становится горько. И молчат. Молчат потому, что разговаривать бесполезно. Тут надо сразу бить табуреткой по голове — единственный способ сказать хаму, что он сделал нехорошо».

Того больничного подонка из рассказа, в конечном счёте, и побили — благо располагалась лечебница в лесочке. И только после этого испытали люди, придавленные хамством, нечто вроде удовлетворения. Потому что защитили своё и чужое человеческое достоинство.

Вот и получается, если вглядеться, что подравшийся — не обязательно хулиган, а посаженный — не обязательно конченый человек.

Хочу быть правильно истолкованной. Шукшин, как я его понимаю, отнюдь не оправдывает всех осуждённых и всех потенциальных преступников. За каждым преступлением должно следовать наказание. Но. Во-первых. Во-вторых. И в-третьих.

Есть на свете «материнское сердце» — его обобщённый образ предстал в одноимённом рассказе. И он не отпустит того, кто прочитает эту маленькую поэму о материнской жалости.

Нет, не освобождения от наказания ищет мать, когда идёт от начальника к начальнику с верой, что «добрые люди помогут». Об одном она мечтает: чтобы при решении судьбы её Витьки все эти начальники, прокуроры и судьи — «народ тёртый, до жалости не охочий» — были бы жалостливы. Ведь кто, кроме матери, знает, что Витька, «он тверёзый-то мухи не обидит», что он «работящий парень-то, а женился бы, он бы совсем справный мужик был», что ввязался он в драку потому лишь, что его обворовали — отомстить решил «городским прохиндеям».

И кто, как не мать, знает, что — хоть есть закон и есть люди, которые следят за его соблюдением, — есть среди этих людей и такие «представительные мужчины», как тот, в сером костюме и с ямочками на щеках, который чуть было не засудил Веньку Зяблицкого из рассказа «Мой зять украл машину дров!»

«Судья молчит, — пишет Шукшин, — а этот — в который уже раз — встаёт и говорит, что надо посадить, и всё».

Много аргументов у таких «представительных», и главный из них: как «важно на этом примере других научить».

Но ведь этот «пример» — живой человек! И тюрьма — не курорт. Как пел бежавший из заключения Стёпка Воеводин,

«Эх, я думала-а, что тюрьма д это шутка,
И этой шуткой сгубила д я себя-а!»

Вот почему жалость — это не палка в колёса правосудия.

«Жалость — это выше нас, мудрее наших библиотек... Мать — самое уважаемое, что ни есть в жизни, самое родное — вся состоит из жалости, — писал Шукшин в рассказе «Боря». — ...Оставь ей всё, а отними жалость, и жизнь в три недели превратится во всесветный бардак...»

Когда я читаю «Материнское сердце» и то, как мать тайком от милиционера сунула сыну печенюжку и яйцо, — сердце сжимается.

И вспоминаются слёзы маленького Игоря Хуциева над песней «В воскресенье мать-старушка...» Оказывается, задолго до рассказа с таким названием, задолго до первых своих книг болел Шукшин этой историей и пересказывал её приблизительно так, как потом писал: «как мать-старушка подошла к воротам тюрьмы, а в узелке у неё — передачка: сальца кусочек, шанежки, яички, соль в тряпочке, бутылка молока...»

И рассказ «Сураз» вспоминается — про непутёвого красавца Спирьку Расторгуева, который в обиде и недоумении задумал «мокрое» дело. Но перед этим «стал на припечек, нашёл впотьмах голову матери, погладил по жидким тёплым волосам».

И ещё всплывает в памяти то ли Куделиха из «Калины красной», то ли игравшая её белозерская Офимья Быстрова, потерявшая осуждённого сына бесследно. И ясно одно: никто из этих — и многих других — несчастных женщин не сломился в горе.

«...простая русская женщина-мать органически не способна ныть: любую невзгоду она переносит с достоинством — это вновь щемяще точно подтвердил экран», — говорил Шукшин о Куделихе-Быстровой.

А и все мы — такими матерями и бабками взращённые, — что мы без их поддержки, без их веры в нас?! От сумы да от тюрьмы не зарекайся... Не ими ли, мудрыми, сказано?

Параллельно с этой темой существует у Шукшина другая: о доверии к тем, кто сидит или возвратился «из мест не столь отдалённых».

После выхода «Калины...» он искренне удивлялся и радовался:

«Ведь сама ситуация-то в картине взята крайне условная, как любят говорить рецензенты — надуманная. В самом деле: в крестьянском доме (да и только ли в крестьянском?) так просто человека с улицы и ночевать-то не оставят. А тут не с улицы — из тюрьмы! И смотрите: люди естественно приняли невероятно условную ситуацию. Ни у кого не возникло даже тени сомнения насчёт правомерности доверия к такому человеку, как Егор Прокудин. Вот какова сила предрасположения нашего народа к добру, к тому, чтобы открыть сердце всякому, кто нуждается в теплоте этого сердца. Я не мог не знать с самого детства этого качества советского человека, но здесь оно вновь прозвучало для меня как самое дорогое открытие».

В книге отзывов музея Шукшина на его родине есть такая запись:

«А мы из тех же мест, что и Егор Прокудин. Спасибо Шукшину, замолвил слово».

Значит, люди, вновь обретя свободу, не могли не приехать «к Шукшину» — так дорого было им понимание художника, сумевшего заронить во многие сердца веру в оступившегося человека.

Писали бывшие заключённые и матери Шукшина.

«Уважаемая Мария Сергеевна! Воспитывался я в детском доме и за свою жизнь не произносил слова «мама». Я пишу вам как матери. Хлебнул я горя в жизни. Но всё это уже позади. Как говорил ваш Василь, не всегда человеку должно быть плохо. Будет и хорошо. Ваш сын мне много дал для жизни. Нас связала «Калина красная». Он работал как исцелитель зла. Он прожил — и оставил людям самое прекрасное, которое не сотрётся никогда и на граните. Пишу вам — а ком стоит в груди... Целую вашу руку и благодарю за то, что вы дали миру чистого душой человека. Виталий Аникин».

«Очень тяжело, Мария Сергеевна, когда сознаёшь свои ошибки и понимаешь, что исправить ничего нельзя. Но взгляды мои в корне изменились, и большую роль в этом сыграли произведения вашего сына. Я нашёл в них ответ на многие свои вопросы. Я нашёл, что кредо вашего сына — Вера в человека. И знайте, что бы ни случилось со мной, я хочу быть человеком и буду им. Владимир Колчин».

Еще до создания «Калины красной», выступая в Белозерске, говорил Шукшин свои знаменитые теперь слова о том, что «борьба за человека никогда не кончается. Не наступает никогда, не должно наступать никогда то время, когда надо махнуть рукой и сказать, что тут уже ничего не сделаешь. Сделать всегда можно. До самого последнего момента можно сделать. Всё равно как врачи относятся к больному, так, наверное, художники, и в целом всё творчество, к человеческой душе, к человеческой жизни обязаны и должны относиться».

Своей работой Шукшин как раз и являл пример такого творчества. Призывая в наше шумное и скоростное время «про душу не забыть», быть добрее и внимательнее друг к другу, он прежде всего боялся за судьбы молодых.

«...люди недобрые, к нашему стыду живущие, иногда случаются более внимательными, — говорил он в Белозерске. — Они подбирают таких вот неопытных людей и обращают их в свою веру или приобщают к своему делу... А человечек хороший был. Душа у него была добрая».

Да, стояли у него перед глазами эти ребятишки!.. «Скажешь им весёлое — смеются, расскажешь грустное — плачут».

В одном из последних интервью Шукшин рассуждал о причинах столь нелепого поворота в ребячьих судьбах:

«Все родители хотят вырастить хороших людей. Но вот что получается. Отец говорит сыну правильные, хорошие слова. Потом сын выходит на улицу — там свои примеры. И как это ни горько, надо отважиться признать, что те слова, те авторитеты, которые за стенами дома, оказываются сильнее. Нельзя делать вид, что тех авторитетов нет, надо понять, в чём они оказываются сильнее».

Это к вопросу о внешне благополучных семьях. А ведь скольких мальчишек толкает на скользкий путь безотцовщина!

Её и сам Василий Макарович после гибели отчима хлебнул досыта. Один из первых его рассказов — так и оставшийся неопубликованным, а может, и не записанным даже, — рассказ о парнишке-хулигане. Его содержание передаёт по памяти Игорь Хуциев в сборнике «О Шукшине». Слышал он его от Василия Макаровича в пору съёмок фильма «Два Фёдора», то есть году в 1957-м, когда Шукшину не было и тридцати.

Герой рассказа не слушает мать, не моет ноги, курит и пьёт пиво, хочет бросить школу. А однажды случается драка, потому что сын директора магазина хвастает деньгами — нагло и с вызовом выкладывая их. Герой-хулиган ударяет его. Почему ударяет? — переспросил маленький Хуциев. И тогда Шукшин «показал, как вытаскивал деньги сын директора магазина и как он, наконец, выложил трёшку: — Ещё и трёшку! — И понятно стало, что сдержаться при виде её было невозможно, что нужно и даже необходимо было дать по шее сыну директора магазина».

А дальше... дальше хулиган покупает на отнятые у того сынка деньги книгу, читает весь день... А потом моет ноги и — исправляется.

Вот такой незамысловатый и «розовый» в нашем изложении сюжет. Однако, зная писательскую манеру Шукшина, можно вообразить, как убедительно он мог бы быть написан.

Знаменательно, что уже тогда, оглядываясь на собственный путь, Шукшин догадывался, сколь важную роль сыграли в его жизни книги. Позже он скажет вполне определенно: «Книги выстраивают судьбы... или не выстраивают».

Сегодня, когда Шукшина нет, мы можем попытаться проследить, как его книги, его фильмы выстраивают чужие судьбы. Нет у меня свидетельств того, как повлияла на бийских колонистов встреча с самим Шукшиным. Зато есть множество сочинений, писем и отзывов воспитанников колонии, для которых имя Шукшина — не пустой звук.

«Я хорошо запомнил фильм «Калина красная». Его герой, отсидев срок и выйдя на свободу, взялся за честный труд.

Как прекрасно показано в фильме, как он, сидя за рулём трактора, смотрит вперёд, оставляя за собой пласты ровно вспаханной земли. Как прекрасно пахнет эта земля — его земля, земля всех людей его страны. И он горд собой, что сумел вернуться к честной жизни. Когда к нему пришли люди из прошлого, он, смело глядя им в глаза, отказался вернуться к ним.

Шукшина нельзя смотреть и читать равнодушно. В некоторых местах смеёшься до упаду, в других пробивают слёзы.

Когда знаешь о таких людях, которые жили где-то рядом, то чувствуешь такую ненависть к себе, — что я, человек полного благополучия, сижу в местах заключения, когда другие создают великие произведения. Я очень мечтаю вернуться в честную жизнь и быть полезным людям. С. Данилевский».

«В сорок лет Егор понял, что счастье человека измеряется не в деньгах, не в женщинах, а в простом, на первый взгляд, труде. И мне Егор Прокудин нравится не за то, что он сидел и «парень наш», а за то, что он не потерял человечности и смог «завязать» с преступным прошлым. Не беда, что человек понял свои ошибки в сорок лет. Но плохо, когда человек не поймёт их совсем. Владимир Давыденко».

«Прежде всего я вижу в Егоре сильного, волевого человека. Помните, как после отбытия срока он задал себе вопрос: «Как жить дальше?» В нём ещё пульсирует воровская жилка. Но всё, что он делал сразу после освобождения, скорее похоже на браваду, чем на осознанный поступок.

Егор в колонии понял, что настоящего счастья не может быть без семьи. Поэтому своё будущее он связывал с Любушкой. Иногда он срывается на грубость, но она у Егора прорывается как защитная реакция на попытки проникнуть к нему в душу, израненную жестокостью, цинизмом и подлостью «сотоварищей». Он понял, что нет у него больше дороги назад, а поняв, принял твёрдое решение и не отступил от него даже под угрозой смерти. Вот такой Егор, а не тот, который после освобождения пришел на «хазу», нравится мне.

Моя мечта — взять из образа Егора всё хорошее, о чём он болел сердцем, к чему стремился, а главное — силу воли. Уверен, чтобы выработать эти качества, надо начинать задолго до освобождения готовить себя к честной жизни на свободе. Например, не каждый бросит курить, хотя в принципе это очень просто. Но не у всякого хватает характера, силы воли. «Человек без воли — игрушка в руках проходимца». Эти слова, пожалуй, не устареют никогда. И надо стать таким, как Егор Прокудин, — сильным и прямым духом, чтобы идти по жизни своим путём. И. Рученко».

«Мне лично Егор понравился своей самостоятельностью, остротой ума. Но я не могу его простить за отношение к матери. Как можно оставить женщину, которая подарила тебе жизнь? А он это сделал. Да, наступило в его душе раскаяние за такое отступничество, но он всё же пожелал остаться в стороне. Пусть ему мешала объявиться матери любая причина, может, даже мысль о том, что он недостоин матери. И всё равно — мать есть мать. В. Алтухов».

«Слова Есенина «как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок» относятся и ко мне. За свои семнадцать лет я был уже дважды судим. Сейчас отбываю срок по второй судимости. Совсем недавно мне доставляло удовольствие кого-нибудь избить, я мог, не задумываясь о гнусности поступка, ограбить человека. Почему-то в голову не приходило, что общество наше таких «героев», как я, относит к разряду подонков, паразитов.

Но совершенно неожиданно «в душе настало пробужденье», разбушевалась совесть. А началось всё со знакомства с жизнью и творчеством Василия Шукшина. Сборники рассказов «Точка зрения», «Далёкие зимние вечера», роман «Любавины» я читал и перечитывал. Книги, как магнит, притягивали к себе. Почему?

Потому что книги Шукшина — это учебники жизни. Они будили во мне мысль, толкали к размышлениям о новой, честной жизни, заставляли мечтать о своём будущем.

Шукшин открыл простой секрет. У меня никогда не было чувства ответственности ни перед мамой, ни перед обществом, которое предоставляло мне все жизненные блага. А чем же я платил за это?

Не очнусь я сейчас, что ждёт меня впереди? Единственная дорога — дорога Егора Прокудина. Ведь он понял смысл жизни только в сорок лет, а мне всего семнадцать. Не лучше ли одуматься сейчас? И я твёрдо решил: освобожусь, буду честно работать, свои ошибки обязательно исправлю, чтобы стать полноправным членом нашего общества. А. Кузнецов».

«Печальный финал фильма наводит на серьёзные размышления. Всем нам известно, что «воров в законе» давно уже нет: жизнь вышвырнула их за борт, но встречаются еще иногда их «осколки». Только сейчас они стараются завуалировать свою звериную сущность, рядятся работягами и исподволь ведут вредную деятельность. Не каждый разглядит их нутро. Они, как правило, делают ставку на молодых: молодому легче внушить чужие убеждения, с ним легче сыграть на ложном чувстве чести, геройства. На первых порах молодого стараются «облагодетельствовать» — приодеть, подкормить и прочее. Всё делается с дальним прицелом: опутать его, как паутиной, долгами, опекой, внушить ему, что он «обязан».

Всем нам необходимо пересмотреть, переоценить своё прошлое, сделать верный вывод: жить личным трудом, уважать интересы общества. Чтобы не получилось, как у Егора Прокудина, который не смог превозмочь мучительный стыд перед матерью. Мать она мать и есть, она бы поняла, простила, да вот Егор-то сам себе не простил бы прошлого.

Но его, Егора, можно оправдать. Что его толкнуло на преступный путь? Нужда в куске хлеба. Время было голодное, раздетое. Сработало естественное желание жить, а чтобы жить, надо есть, а есть нечего, купить не на что. Пришлось воровать. Сейчас же крадут не ради куска хлеба, а ради удовлетворения желания выпить, обогатиться, красиво, с шиком провести вечер в ресторане. А в результате — серые вечера в течение многих лет в ИТУ. Лично я на этом ставлю точку. Жизнь одна. Свобода и тепло семейного очага — превыше всего! С. Гущин».

Такие вот строки. Можно цитировать ребячьи слова долго. Вот эти, например, не могу обойти стороной:

«Я обязательно прочитаю теперь всего Шукшина. Когда настанет день моего освобождения и я окажусь за этими стенами, я обязательно съезжу в Сростки — на это священное для миллионов людей место. Олег Морозов».

Не знаю, как вам, а мне верится. Приехали же в Сростки те двое, что оставили в музее Шукшина свои автографы освободившихся людей!

Не могу, однако, отделаться от предчувствия, что кто-то вставит здесь памятную фразочку из «Калины красной»:

— Им там делать-то нечего, вот они и пишут!

Но ведь как пишут и что пишут — возражаю мысленно. Как светло вспоминают свои лучшие минуты!

«Когда я вместе с дедом еду на коне проверять лесные угодья, мне хочется петь».

«Как приятно вставать, когда ещё все спят, вдыхать в себя воздух утра, прислушиваться, как просыпается природа.

А еще приятней встречать восход. У нас в Сычевке очень хорошо видны Алтайские горы и вершина Белухи, покрытая ледником. Когда над ней поднимается солнце, вершина переливается множеством разноцветных огней».

«Им там делать-то нечего!..»

А вот послушает такое герой рассказа «Охота жить» и скажет:

«Ненавижу, когда жить учат. Душа кипит! Суют в нос слякоть всякую, глистов: вот хорошо, вот так жить надо. Ненавижу!.. Не буду так жить. Врут! Мертвечиной пахнет! Чистых, умытых покойничков мы все жалеем, все любим, а ты живых полюби, грязных».

Да, я помню:

«Жалеть... — размышлял Шукшин. — Нужно жалеть ши не нужно жалеть — так ставят вопрос фальшивые люди. Ты ещё найди силы жалеть...»

Вот я — пустила бы я, как старики Байкаловы, в свой дом такого незнакомого Егора, хоть и «со справкой»?

Оно красиво, когда на экране да на бумаге. А вот в жизни!..

Каюсь: когда лязгнула за моей спиной дверь в проходной Бийской колонии, студёно стало спине. Когда шла по территории, провожаемая сотнями настороженных глаз, хотелось схватить за руку кого-то сильного, способного защитить. Когда дали мне в зале слово и коричневый мрак одежд был ответом, — каюсь — я не закончила речь, сбилась.

Чего боялась я там, за колючей проволокой? И чего боимся мы, встречая вечерами группы подростков?

Мы сразу им не верим, сразу подозреваем. Как же больно чувствуют это те, кто на многие годы облачён в одинаковую одежду с фамилией на груди! Их связь с миром ограничена, и примеры для подражания — они все тут, в четырёх стенах.

«Для меня примером является Х. Это оперативный работник нашей колонии. Мне очень нравится в нём строгость, твёрдость характера, смекалка. Я не знаю его слишком близко, но, поговорив с ним два раза, я уверен: он настоящий советский человек, без изъянов и погрешностей».

И не приведи судьба оказаться этому человеку — человеком «с погрешностями»! Как долгожданно и страстно возносятся здесь люди на пьедесталы, так мгновенно и падают с них. И тогда снова — крушение всего, что с таким трудом возрождалось в ребячьих душах.

Как же нужны ребятам встречи с хорошими людьми! И в Бийской колонии для несовершеннолетних они нередки.

«Встреча с артистом Алексеем Ваниным произвела на меня огромное впечатление. На примере Шукшина он показал, какой талант нужен для работы в кино и какой талантливый был наш земляк. Раньше в моих взглядах было много ошибочного, фильмы я смотрел бездумно. После разговора с Ваниным я понял, что в каждом фильме надо докапываться до истины».

«Ванин поразил меня своей простотой. Раньше мне казалось, если человек знаменитый, то он должен и вести себя как-то особенно. Теперь я знаю, что ошибался, что актёры — обыкновенные люди, и с ними мне хочется встречаться ещё».

«Самая хорошая черта Ванина это то, что он не курит и не пьёт. В кинофильме «Калина красная» он устроил самосуд над бандитами, которые убили Егора. Этот эпизод говорит о том, что Алексей Захарович готов постоять за своего друга, он готов даже жизнь отдать ради дружбы».

Положительные герои отождествляются с самим актёром — ни больше, ни меньше. Как же велика ответственность тех, кто сумел хоть на миг зажечь в загнанных и отчаявшихся ребячьих глазах свет надежды!

Я видела этот свет, когда выступали в колонии Алексей Ванин и режиссёры Ренита и Юрий Григорьевы, сестра Шукшина Наталья Макаровна и его племянник Сергей Зиновьев.

Бийские колонисты одними из первых увидели оба фильма режиссёров Григорьевых: художественный «Праздники детства» и документальный «На родине Шукшина». Чем это было для ребят, говорят их отзывы.

«Шукшин — это имя я узнал здесь, в колонии, и по-настоящему полюбил его. Когда из фильмов Григорьевых я столько узнал про Шукшина, узнал всю его жизнь, мне стало не по себе. Ведь и я мог бы быть человеком! Я теперь стараюсь прочитать все произведения Шукшина. Н. Целиков».

«Этот жаркий июльский день останется в памяти надолго. Раньше мне никогда не приводилось присутствовать на Шукшинских чтениях. И вот в таком месте, как колония, это было для меня очень важно. Я давно увлекаюсь Шукшиным. После просмотра фильмов о нём у нас с ребятами был очень серьёзный разговор.

Мне доводилось много читать о Сростках, но, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Когда у меня будет возможность, я обязательно съезжу на родину Шукшина и в Москву — поклониться его могиле. Д. Пестриков».

А воспитанник Репин прислал Григорьевым такое письмо:

«Вчера посмотрел ваши фильмы. Детство и юность Василия Макаровича здорово похожи на моё детство и юность. Но только я оказался намного слабее его своей духовной силой.

Из ваших фильмов я понял, что для человека нет неприступной высоты. Наглядный и неопровержимый пример этому — Василий Макарович. Ведь он из крестьянского паренька стал такой вышиной — писателем, актёром и режиссёром. Нужно только поставить перед собой цель и идти к ней, не отступаясь.

Мне восемнадцать лет, пора начать размышлять, подумать над сложными вопросами, кто есть кто. И ваши фильмы помогли мне найти свою дорогу. Конечно, не обязательно быть писателем, можно быть хорошим токарем, и это лучше, чем плохим инженером. Нужно только работать и работать, как работал Шукшин.

И ещё хочу поблагодарить вас за то, что вы постоянно помните об этом необыкновенном человеке. Да, он умер физически, но в наших сердцах, в фильмах и книгах он жил, живёт и будет жить вечно».

Актёр Геннадий Воронин, сыгравший в картине «Праздники детства» роль отчима Шукшина, признавался ребятам: — Я в юности много читал, но как-то без разбора. И случайно наткнулся на Шукшина. Сюда, в родные его места, я приехал работать из-за него! Жизнь моя от Василия Макаровича перевернулась. И я от души желаю, чтобы с каждым из вас случилось подобное! Всегда помните его слова, написанные над входом сюда:

«Труд, труд и раздумья. И борьба, и надежда. Вот удел человеческий. Везде».

После всего сказанного не покажется странным, что именно в этой колонии весной 1983 года открылся единственный тогда в своём роде музей — музей Шукшина. И первым его экспонатом стала фотография от 27 апреля 1967 года: Шукшин выступает перед воспитанниками.

Краевой музей Барнаула во всём пошёл навстречу создателям, предоставил копии документов и рукописей. Появились книги, фотографии, кадры из фильмов, письма, воспоминания. Земля с могил Василия Макаровича и его матери. Газетные заметки воспитанников, их рисунки к шукшинским рассказам, поделки. Лучшие ученики проводили в музее экскурсии.

Это — факты. Перечисляя их, вовсе не хочу подвести главу к мажорному окончанию: видите, благодаря музею и полезным встречам скоро не останется в колонии ни одного не обновлённого человека!

Если бы так... Если бы слова искренние и добрые оказывали мгновенное действие! Увы, лишь падение может быть стремительным. Восхождение всегда длинно и трудно. И в нём, в этом восхождении, так нужны наши всеобщие помощь и доброта.

Слышу реплику Шукшина в общем споре:

«Добрый, добрый... Эту медаль носят через одного. Добро — это доброе дело, это трудно, это не просто».

Да. Потому и преклоняюсь я перед людьми, которые жизнь свою посвятили оступившимся ребятам. Среди них отличник народного просвещения Анастасия Сергеевна Пряхина. Пришла она работать в колонию совсем девчонкой. Была влюблена в литературу и верила: судьбу выстраивают книги. После того, как в 1967 году в колонии побывал Василий Макарович, она решила: её воспитанники должны выстраивать жизнь по Шукшину!

«Здесь, в колонии для взрослых, я встретил парня, переведённого, как и я, из нашей детской, — сообщал в письме Пряхиной её бывший воспитанник. — Разговорились. Спрашиваю: «А ты знал Анастасию Сергеевну?» Он отвечает, что Вы не преподавали в их классе, но иногда подменяли учительницу литературы. «Она читала вам книги Шукшина», — заключаю я. Он удивляется: «Как догадался?» А я-то знаю, что у Вас на уроке он не мог не услышать о Шукшине».

Музей Шукшина — дело рук Анастасии Сергеевны. Почти все отзывы и сочинения, приведённые в этой главе, написаны на её уроках и были сохранены ею. Сберегала она и множество писем, которые продолжали писать ей те, кто стал свободным и честным человеком.

«...недавно бригадиром назначили, а на торжественном собрании в президиуме сидел».

«...девушка понравилась: открыть ей своё прошлое или не стоит?»

Как её хватало на всё и на всех — трудно объяснить. Но только твёрдо знала Анастасия Сергеевна: «борьба за человека никогда не кончается». И по приглашению бывшего колониста летела за тысячу километров на свадьбу — чтобы убедить парня и его избранницу, что он вернул себе человеческое доверие.

«Добро — это доброе дело...»

И это бесконечное дело. Потому что уходят одни ребята — приходят, увы, другие. И многие из них не слыхивали ни о добре, ни о Шукшине.

Но правда его, потрясшая современников, непременно когда-нибудь всколыхнёт несчастливые ребячьи души.

«В рассказе «Охота жить» парень убивает старика, который сделал ему добро. Думаю, что парень поступил, с одной стороны, правильно, может, ему грозил расстрел. И вдруг старик задумал что-нибудь недоброе? В его положении нужно, чтобы его никто не видел. А с другой стороны, погиб человек, хоть и старый. И в душе у меня сталкиваются эти два смысла. И как я поступил бы, не могу решить», — откровенно сознаётся в сочинении один из воспитанников.

Нет, это не просто уроки литературы, это уроки жизни, и каждый день на них приходится взвешивать добро и зло. Что перетянет в душах, доверчиво раскрытых учителю?

«Я киргиз, язык мой беден, и порой я не в силах выразить те чувства, которые питаю к вам, Анастасия Сергеевна. Будь я поэтом, я бы непременно сочинил про вас стихи. Потому что честнее вас я пока никого не встретил. А я люблю, когда торжествует справедливость, и не могу терпеть подлецов и подхалимов — под этими масками скрываются настоящие ничтожества».

«Я долго думал, почему вы пошли работать сюда, в колонию. И пришёл к выводу: для того, чтобы помочь таким, как я, снова почувствовать себя человеком, исправить себя изнутри. Я помню наш классный КВН. Благодаря вам я тогда совсем забыл, что я преступник, и с таким подъёмом отвечал на вопросы, слушал музыку. Вы видите нас насквозь, и хочется оправдывать ваше доверие. Чувствую, что где-то в самой глубине моей ещё сидит тот паразит, который совершил преступление. Но с каждым днём он становится всё хилей и меньше».

«Человек, на которого я хочу быть похожим, это вы, Анастасия Сергеевна. Сначала я хочу описать, как я вас понимаю. Во-первых, вы нравитесь мне тем, что презираете преступные черты в характере людей. Во-вторых, можете найти подход к любому человеку. И моралью своей можете прижечь любого паразита.

Я уже писал вам, что мой любимой предмет — русский язык. Ни по какому предмету я не понимаю так материал, как по русскому. Вы для меня сделали очень многое, очень многому научили. Я впитываю в себя всё хорошее, как губка.

Колония сильно, даже очень сильно повлияла на меня. Я сам себя сравниваю с тем, какой был я три года назад, и что вы думаете? Да, я увидел, что я стал не тем, кем был раньше, и я стараюсь стать ещё лучше. Когда я попадаю в затруднительные положения, я вспоминаю вас и думаю, как бы поступили вы. И это помогает мне не ошибиться.

Если вы хотите, то можете вырвать это сочинение из тетрадки и оставить себе на память. И я прошу вас, когда вы будете объявлять нам результаты, не называть моей фамилии, что именно я написал сочинение про вас. Можете сказать, что нашлись такие люди. Это сочинение я полностью посвящаю вам».

Право же, эти слова сложились не просто.

И это те зачатки добра, которое прорастёт когда-нибудь в смятенных душах.