Вершины

Озарением пришло вдруг понимание великой разницы времён.

Сегодня мы живём в мире, который ежечасно готов и почти жаждет содрогнуться от страшных фактов низости и жестокости человеческой; словно всё, что проходит перед нашим слухом и взором, есть лишь бесконечно растянутый детектив, а мы — его читатели либо зрители, но никак не возможные жертвы.

Прежде же, четверть века назад, наше стабильное общество способны были сотрясти разве что сообщения об уходе из жизни великих людей; никто не мог поручиться, что с годами на смену одной духовной вершине придёт другая, способная так же отразить своё, новое время, как сумели сделать то его великие предшественники.

Ныне от высокогорного хребта властителей дум наших остались считанные пики, и нет уже желающих покорять их, сравниться с ними. Вместо новых горных цепей на бескрайних наших просторах всё чаще обнаруживаются тектонические разломы, и душные испражнения недр прорываются наружу, нарушая экологию не только дикой, но и бесценной от рождения неповторимой человеческой природы.

Сознавать это горько, но ещё горше признаваться себе в бессилии изменить что-либо в сложившемся порядке вещей: мы — из века уходящего, и не дано нам сил для поворота времён вспять, ибо то, что должно стать последствием прошлого, станет им непременно и плоды свои ядовитые принесёт в полной мере.

Есть одна лишь надежда во мраке грядущего завтра: не может жизнь прерваться без подсчёта обретений и утрат, и те души, что заслужили парение в небесах, будут приняты ими легко и безропотно, тогда как падшие поглотит преисподняя, и тем исполнится предсказание, данное многими в разные времена.

И жива ещё вера, что не всё прогнило в этом мире дотла, как не может истлеть всё и сразу бескрайнее полотно, пусть и побиваемое извечной непогодой. Непременно сохранятся в нём островки прочности, о которых не ведал и мастер-создатель и которые живучестью своей даже его поставят в тупик перед заново упорхнувшей загадкой вечности, коей пронизан каждый клочок материального и совсем не возвышенного земного быта. Те нерушимые островки, как ковчег Ноя, станут реальной почвой для завтрашнего мира, и нетленные ростки уже прорвали перемёрзшую оболочку зерна, чтобы стать послезавтра налившейся нивой.

Холить их, удобрять, спасать от сорняков — есть ли занятие более благородное и важное теперь, когда застыли времена и содрогнулись от безмерности бед человеческих? Не кричать вослед обезумевшим толпам о дикости пира во время чумы, не метать бисер перед свиньями, а — открывать двери перед стучащимися, говорить с имеющими уши. Вы ведь слышите нас теперь?

Ну, а иные... Мы протянем им в трудный момент нашу твёрдую руку помощи. Мы же знаем: как в ветхое время, из будущих волн мирового потопа — лишь проглянет во мгле вековечное солнце, — устремлённые к свету, непременно выглянут седовласые вершины прежней жизни. Им от века суждена роль горы Арарат, воспринявшей надежду на завтрашний день. И только им благодаря спасутся избранные...

В той гряде, что почти поглотила стихия, среди пиков великих есть пик Шукшина.

И на небе ночном загорается где-то, вновь открыта, планета — имени Шукшина...

Всё рухнуло в один миг — с сообщением о смерти Василия Макаровича. И словно горные цепи дрогнули и осели, превращаясь в прах. И громовые судилищные раскаты пронеслись в небесах и над водою. Тягостно и сиротливо стало на земле, и потянулись окаменевшие души одна к одной, чтобы сплотиться в горе.

«Сибирь в осеннем золоте, в Москве — шум шин. В Москве, в Сибири, в Вологде дрожит и рвётся в проводе: «Шукшин... Шукшин...» — выдохнула потрясённая Ольга Фокина.

Вслед за угольными рамками некрологов замелькают на газетных и журнальных страницах заголовки статей, пытающихся охватить невиданный доселе всплеск жизни под названием Шукшин. Но можно ли было понять его тогда, коли и теперь, через четверть века, мы не в силах ещё сформулировать своё и его место в той системе координат, которая зовётся вечностью, и лишь обескураженно топчемся у подножия горы, где не ощущается ни поток времён, ни безмерное вокруг пространство. Ему, Василию Макаровичу, с высоты его духа явно виделось такое, к чему мы в большинстве своём никак не можем докарабкаться и вновь и вновь скатываемся вниз.

И всё-таки, всё-таки... Любое приближение к истине начинается с чувства сопричастности, родства, отрыва от твоей плоти — в случае утраты человека — огромной и важной её части, без которой сама жизнь кажется поначалу немыслимой.

Завтра, 7 октября, исполняется 25 лет с того дня, как хоронили на Новодевичьем кладбище Шукшина. В Москве было двадцать градусов тепла, и волосы на обнажённых головах не колебал ветер. Шукшин лежал отрешённый от земных прелестей, и не сожалел о том, и пришедших призывал не сожалеть, но его не слышали...

Нынче летом, достаточно замеченный, миновал 70-летний юбилей художника, и вряд ли кто из официальных органов теперь, по осени, всерьёз отнесётся к «круглой» дате его ухода. Только самым близким в очередной, двадцать пятый раз станет нестерпимо больно, и полыхнёт в сердце кровь, и застелет глаза мокрой тучей. Да лягут на могилу гроздья калины.

Ох уж эти даты, круглые и не очень! Общественная шумиха вокруг них набивает такую оскомину, что сразу после юбилея мы готовы вычеркнуть из памяти и из жизни своей то, что ещё вчера казалось нашей сутью. Кем-то, возможно, надолго будет забыт и Шукшин. Но были люди — несколько поколений, для которых Василий Макарович стал целой эпохой, и никакими силами нельзя вытравить его из судеб. Его чувствами, его взглядами, его тягостными раздумьями поверяют они в жизни каждый свой шаг, а это означает, что Василий Макарович идёт с нами бок о бок и продолжает диалог.

А ещё есть земли, которые были Шукшину близкими и желанными, и наряду с родимым его Алтаем — наша берёзовая Вологодчина, белозерские озёрные края, в которых снимал он «Калину красную». Долго ещё будут жить легенды, правдивые и не очень, о том, каким он предстал человеком перед нашими земляками, о том, что мечталось ему чуть ли не насовсем поселиться среди милых ему северных сельских людей, похожих нравом на его родных сростинцев.

Но 2 октября 25 лет назад остановилось его сердце. И мы остались на этой земле продолжать жить без Шукшина.