Чудики

Летом 1968 года Шукшин снимает картину «Странные люди». Если в фильмах «Живет такой парень» и «Ваш сын и брат» он старался составить из рассказов единый сюжет, то, наученный сопротивлением литературного материала, на этот раз ничего не соединяет, не делает сквозных героев — Новый фильм состоит из трех новелл. По сути, это три короткометражки, объединенных только тем, что они о сельских жителях. В титрах предусмотрительно написано «Странные люди. (Три рассказа)» — явно во избежание обманутых ожиданий.

В новелле «Думы» Шукшин соединил два своих рассказа — «Думы» и «Стенька Разин», в Ваське из новеллы «Братка» читатель угадывал персонаж рассказа «Чудик», новелла «Роковой выстрел» стала впоследствии рассказом «Миль пардон, мадам!».

Герои попадают в разные ситуации. Охотник Бронька Пупков в «Роковом выстреле» рассказывает городским, как в войну ему доверили убить Гитлера, он стрелял почти в упор и промазал! Интересно, что в рассказе отношение Шукшина к истории Броньки неопределенное, читатель остается в недоумении. В фильме шукшинский голос за кадром говорит: «А историю он выдумал действительно странную». То есть точки над ё поставлены, Бронька врун, тайны нет, и ты понимаешь, что Бронька, в общем-то, больной человек, его история сильнее его самого, она как припадок, после своего рассказа он и выглядит, как после припадка, опустошенным, виноватым. Уточнение о том, что история выдумана, лишает ее загадки. Получается, что Шукшин сам высмеял своего героя, хотя ни с кем никогда ни до, ни после так не поступал.

В новелле «Думы» председатель колхоза Матвей Рязанцев, пожилой, с устоявшимися взглядами, слышит, как по вечерам гремит на все село гармонь, и начинает вспоминать, думать: об умершем давным-давно маленьком брате, о том, что будет, когда его, Матвея, не станет. Видит призрак прошлого, разговаривает с ним о любви, представляет свои похороны, на которых корреспондент спрашивает его, как он относится к своей смерти. Он перестал понимать не только себя, но и всех вокруг. Вот кузнец Колька — живи, работай, а он фигурки из дерева режет!

Это философская новелла. Для чего человек живет, что ему дорого, что важно — об этом спрашивает Шукшин. Тут же он отвечает на вопрос, почему народ уезжает из села. Рязанцев спрашивает старичка Захарыча:

— Куда пританцует деревня через двадцать лет? Одни в город уедут, другие на врачей, учителей выучатся. А кто же землю обрабатывать будет? Если они такие теперь...

— Какие?

— Не хозяева!

Вот в чем дело — не хозяева! Сказано сильно, честно. Эти слова услышат, и за них Шукшину достанется по первое число.

В новелле «Братка» деревенский парень Васька приезжает к старшему брату в Ялту. Старший брат погружен в свои думы. Он устраивает жизнь — присматривает невесту. Одна из кандидаток — разведенная Лидия Николаевна. Ее играет Федосеева. Когда к ней гости приходят, она одевает Машу, спрашивая: «А как коровка мычит? А как киска мяукает? А собачка как лает?» (Федосеева в это время беременна, так что можно говорить, что Ольга тоже снялась в «Странных людях».) Девочку уводит гулять соседка, стол накрыт, гитара звучит, но не налаживаются ни разговор, ни веселье. Старший брат думает о квадратных метрах, боится прогадать, раскладывает в голове пасьянсы — а если с этой? а с той? (Примечательно, что охотника за приданым играет Евгений Евстигнеев, похожий образ был у него в фильме «Зигзаг удачи».) Лидия чувствует, что квадратные метры жениху важнее нее, и гаснет. Ваське стыдно за брата. На следующий день он уезжает домой.

Ваську-чудика сыграл Сергей Никоненко. Свое родство с этой ролью он почувствовал сразу, как только прочитал сценарий. На предложение сыграть Ваську Никоненко ответил Шукшину: «Это счастье большое». На съемках он удивился тому, как вольно обращается со сценарием Евгений Евстигнеев: «То паузу задержит, то слова переставит, и мне очень трудно было с ним играть». Высказал это Шукшину и услышал: «Да наплевать на слова! Ты посмотри, как он живет прекрасно в кадре! И ты живи, тянись. А то он одеяло на себя перетягивает, голый будешь» [Каплина, Брюхов: 165].

Это метод работы с актером Шукшина-режиссера — поиск внутри себя, максимальная свобода этого поиска. Никоненко последовал мысли режиссера: «Чувствовал, что мы вживую это делаем, проживаем, а не играем».

В написанной еще до начала съемок аннотации к сценарию Шукшин так объяснял тему «Странных людей»: «...есть жгучая необходимость кричать и кричать слышащим, что можно быть лучше, добрее. Это отнюдь не лживый христианский вопль, это серьезная и трудная работа человечества, лучшей части ее — художников. Не представляю себе коммунизма без добрых людей, не верю в такой коммунизм и не хочу такого.

Как понимаю я свою задачу в данном случае? Надо прежде всего настойчиво указать на таких вот добрых, доверчивых, готовых отдать все, прожить целую жизнь ради общего дела... Надо выявить их красоту, да так, чтобы сытый мещанин не возымел охоту зубоскалить над их "странностями". Наоборот, чтобы он горько почувствовал свою никчемность и хоть на малое время встревожился».

Честно говоря, для разговора о красоте простых людей он мог бы выбрать какие-то другие рассказы, например, «Светлые души», «Артист Федор Грай», «Сельские жители», «Одни». По поводу желания того же Броньки Пупкова «прожить целую жизнь ради общего дела» есть вопросы. Шукшин явно лукавил, и его можно понять — кто бы ему позволил снимать фильм про странных людей, живущих своей жизнью, погруженных в нее так глубоко, что для других их и нет уже?

Фильм без единой сюжетной линии заведомо проигрывает. Но на самом деле таковая есть, надо только ее разглядеть, вернее, расслышать.

В начале фильма Шукшин с Лидией поют «Миленький ты мой» — песню о том, как не совпадают люди. Это разгадка: все не совпадают. Васька-чудик не совпадает с тем миром, в котором вполне освоился его брат. Брат не совпадает с Лидией. Бронька Пупков, тот, который есть, не совпадает с тем, каким он себя видит. Матвей Рязанцев не совпадает с тем временем, до которого довелось дожить. У кузнеца Кольки задуманное не совпадает с получившимся. И Разин — Разин ведь тоже не совпадал, и не только со своим XVII веком, но и, как уже начинал понимать Шукшин, с XX.

В самом начале фильма звучит слово «чудик» — так называют Ваську из первой новеллы «Братка». Это слово кто-то когда-то принял за золотой ключик, которым вот уже полвека пытаются отомкнуть дверь в волшебный мир Шукшина. Поэтому поговорим о нем подробнее.

Шукшин нашел это слово еще до фильма: в 1967 году в № 7 журнала «Новый мир» вышел рассказ «Чудик» — киномеханика Василия Князева так зовет жена, потому что с ним постоянно случается то, чего не может случиться с рассудительным человеком. Он собрался в гости к брату на Урал. Покупая подарки, увидел на полу в магазине бумажку в 50 рублей. «Хорошо живете, граждане! У нас, например, такими бумажками не швыряются!» Он рад и тому, что нашел, и тому, что не присвоил бумажку, оставил у продавца в расчете, что тот, кто потерял, обнаружит пропажу, прибежит, обрадуется, что есть еще в мире честные люди. Его душу греет то, что это вот он и есть честный человек! И тут, выйдя на улицу, он понимает, что купюра — его! Но как теперь вернуться? Как сказать? Не поверят ведь. У чудика выбор — идти в магазин и как-то объясняться с продавцом или вернуться домой и как-то объясняться с женой. Он выбирает второе.

Василий все же летит к брату, но там так же действует не в лад и невпопад и в конце концов возвращается домой. «Чудик вышел из автобуса, снял новые ботинки, побежал по теплой мокрой земле — в одной руке чемодан, в другой ботинки. Он вернулся — не столько телом, сколько душой».

Чудик нелеп, но наверняка узнаваем. Ведь и история с купюрой не придумана — сам Шукшин так же «нашел» свои же деньги, оставил в магазине, а потом посовестился за ними идти. Чудик не совпадает со своей женой, с женой брата, но мы понимаем, что это как раз не его вина, мало кто мог бы совпасть с такими людьми. Шукшин дает понять, что чудик есть в каждом или почти в каждом, надо только не стесняться снять ботинки и побежать по теплой земле босиком. Да вообще не стесняться жить так, как просит душа.

Герой рассказа «Упорный» Моня Квасов, узнав, что вечный двигатель невозможен, «сразу с головой ушел в изобретение такого "вечного двигателя", какого еще не было. Он почему-то не поверил, что такой двигатель невозможен».

Митька Ермаков из одноименного рассказа в своем воображении нашел травку, которая лечит рак, и стал главным человеком на земле. Воображаемая жизнь для него ярче и реальнее настоящей.

Николай Николаевич Князев из рассказа «Штрихи к портрету» пытается постичь, в чем причина несовершенства мира. Он телемастер и философ: чинит телевизоры, но хочет починить государство. Он пишет трактат под названием «О государстве», как у Цицерона. Цицерон, благодаря уму и речам, выбился в большие люди. Князев, скорее всего, тоже не прочь, но одни его не слушают, другие бьют, а когда он решает отправить свое сочинение «в Центр», на почте доходит до скандала и драки. Это тот же Моня Квасов, но уже измученный непониманием.

Ветфельдшер Козулин из рассказа «Даешь сердце!», узнав по радио, что в Кейптауне человеку пересадили сердце, на радостях выбежал на улицу и отсалютовал из своего ружья. Но его не поняли, вызвали в сельсовет, спрашивают — что? Как? Откуда узнал? По радио? А какое это радио работает в три часа ночи?! Показательно, что сразу после это вопроса Козулин говорит: «Я — шизя!» Ночью можно было слушать только «голоса» (так в народе называли западные радиостанции, вещавшие на СССР, по имени главной из них «Голос Америки»). Мгновенная реакция Козулина показывает, что этот чудик — жизнью мятый и ученый.

До Шукшина многие писатели создавали литературного героя, объяснявшего человека и через него — эпоху. В дореволюционной традиции это были либо лишние люди (Онегин, Печорин), либо особенные (Рахметов). В советской традиции полюса изменились: с одной стороны — Корчагин, Маресьев, мудрые партсекретари разных рангов, с другой — Солженицынский Иван Денисович.

Когда эпоху объяснял Корчагин, это нравилось. Ивана Денисовича терпели. Но тут — чудик! Больше пятидесяти лет создавали человека нового типа (одно из условий построения коммунизма), а получился чудик?

Думаю, Шукшин не задумывал диверсию. Его чудики — люди, в которых беспокоится душа. И разве это он виноват, что в 60-е они выглядят странно?

«Нам бы про душу не забыть» — это шукшинская максима, одна из самых известных. Для него с душой — свой, без души — чужой. Шукшин борется с миром чужих тем, что расширяет мир своих. Он населяет мир партсъездов и соцсоревнований вот этими странными людьми.

Рассказы и фильмы Шукшина — это паспорта, раздаваемые «чудикам», не киношным, реальным, которых, он знал, их еще много было тогда на Руси. Он утверждает их в праве жить не как все, идти не в ногу.

Алеша Бесконвойный глядит на горящие в печке дрова и думает: «Вот вы там хотите, чтобы все люди жили одинаково... Да два полена и то сгорают неодинаково, а вы хотите, чтобы люди прожили одинаково...»

Окружающие не понимают чудиков. Старик спрашивает кузнеца Кольку: «Какая тебе польза, что ты эту куклу вырезал? Не можешь ответить?!» Тот и правда ничего не отвечает: если человек не понимает таких вещей, не объяснишь.

Шукшина тоже поняли далеко не все. Чудики для большинства, в лучшем случае, блаженные. Василий Рябчиков, земляк и друг Василия, рассказывал, как уже после его смерти в Сростки приехала студентка из МГУ, собирала материал для курсовой о Шукшине. «Одно мне непонятно: почему-то у Василия Макаровича во всех рассказах герои — чудики», — эти слова девушки показались Рябчикову обидными: «Так она это сказала: "чудики", что я понял так: "ненормальные". Меня это возмутило. Ведь она ничего не поняла в его рассказах: что чудики — это обычные люди, что все мы немного чудики, в то или иное время бываем чудиками». Рябчиков ответил: «А у нас здесь все такие: через дом дурак, через два — гармошка». Студентка не поняла, обиделась и ушла.

Шукшин видит, что тело у народа есть, а души в нем все меньше. На съемках «Странных людей» произошел показательный в этом смысле эпизод. Снимали сцену проводов в армию того самого гармониста, чья игра так докучала Матвею. По задумке, народ должен петь «Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья!» Собрали сто человек массовки, начали, голова колонны поет, а хвост — нет! Оказалось, люди забыли и песню, и чувство, с каким она поется.

Друг Шукшина актер Юрий Скоп, игравший в новелле «Дума» кузнеца-скульптора Кольку, вспоминал: «Макарыч яриться начал... Пленка горит, а в результате — чепуха сплошная. Вот тогда и взлетел Макарыч на пригорок, чтобы все его видели, остановил яростным взмахом движение и как рявкнет:

— Вы што?! Русские или нет? Как своих отцов-то провожали?! Детей! Да как же это можно забыть? Вы што?! Вы вспомните! Ведь вот как, братцы...

И начал:

— Последний нонешний денечек... — зычно, разливно, с грустцой и азартом бесшабашным за всю массовку вложился в голос. Откуда что берется? И вздохнула деревня, и прониклась песней... Когда расходились, сам слышал, как мужики и женщины толковали: "Вот уж спели так спели! Ах..."» [Шукшинские чтения 1984: 89].

Напомнить народу о нем самом — вот чего хотел Шукшин. Его фильмы и рассказы — аппарат искусственного дыхания, реанимация, прямой массаж народных душ и сердец, который он делал год за годом, в надежде, что когда-нибудь душа и сердце проснутся и заработают сами.

Интересно, что первоначально новеллы «Думы» в фильме не должно было быть. «Я искренне огорчался, что рассказ "Думы", который произвел на меня совершенно оглушительное впечатление, не вошел в сценарий. Я долго, как мог, эмоционально и сбивчиво уговаривал Василия Макаровича найти ему место. Шукшин хмуро молчал, вставляя иногда свое постоянное: "Оставь"», — рассказывал Валерий Гинзбург [Каплина, Брюхов: 28].

Но однажды Шукшин был во Владимире и там купил комплект пластинок Федора Шаляпина. В гостинице раздобыли проигрыватель, Шукшин начал слушать. На песне «Жили двенадцать разбойников» его так разобрало, что он не выдержал, позвал Гинзбурга. «Шукшин сидел совершенно потрясенный. Он весь был во власти песни. После того как пластинка кончилась, Василий Макарович снова нервно заходил по комнате. Я не помню сейчас точных слов, которые он буквально выкрикивал, но смысл был таков: "Вот это настоящее искусство! А мы занимаемся черте чем! Хотя бы раз приблизиться к подобному!"», — вспоминал Валерий Аркадьевич.

Ночью он снова позвонил Гинзбургу, попросил разрешения прийти. «Сначала он долго и сбивчиво убеждал меня, что мы делаем не то и не так. Потом, достав из кармана очередную ученическую тетрадь, начал читать заново написанную вторую часть заключительной новеллы. Я сидел потрясенный. Вот они, "Думы"!»

Надо понимать, что сценарий уже был готов, рассмотрен и утвержден. Но Шукшин переделал финал новеллы «Думы». Колька сделал Разина, но не до конца доволен работой. Захарыч говорит ему: «Пойдем, я тебя познакомлю с Мастером». Они идут к нему и слушают «Жили двенадцать разбойников» Шаляпина. Песня сильнейшая, она будоражит, и не только зрителя: Колька бросается домой, хватает фигурку Разина и бросает в огонь.

— Плохо это, Захарыч. Оказывается, не могу! — говорит он.

— Прости, Коля... — отвечает Захарыч.

Это разговор о мере таланта и о честности с самим собой. Вот как много вложил Шукшин в этот фильм.

Съемки велись в селах Порецкое и Мордыш Суздальского района. В фильме обычные для Шукшина долгие планы деревни: идет мужик с удочками, другие мужики играют в карты, зеркальная гладь реки... Снимались многие местные жители. Председатель колхоза в Мордыше Курилов однажды подъехал к съемочной группе, посмотрел, как какой-то мужик в кирзовых сапогах и кепке ругает актера за то, что тот не умеет косить. «Ты вот орешь, а сам-то умеешь?» — спросил Курилов. «Умею», — ответил мужик в кепке. — «Тогда становись!» Они начали косить наперегонки. Вот так председатель колхоза и познакомился с Шукшиным. Закончили косить, сели на краю поля, Курилов посмотрел на большие руки режиссера и спросил: «Ты как в кино-то попал?» А тот ответил: «И сам не знаю!» Зауважал с тех пор председатель киношников. Съемочную группу в колхозе поставили на довольствие: кормили бесплатно, давали лошадей для съемок.

25 июля 2014 года в Мордыше поставили памятный знак с надписью «Здесь, на берегу реки Нерль, Василий Макарович Шукшин в 1969 году снимал фильм "Странные люди"». На открытие знака приезжала Ольга Шукшина, посадила там два куста калины. Но сорока пятью годами ранее никто и не подозревал, что дело дойдет до памятника. Съемочная группа вернулась в Москву, Шукшин смонтировал фильм и — сдавал его восемь месяцев! За это время он успел сняться в фильмах «У озера», «Мужской разговор», «Освобождение» и в советско-венгерской ленте «Держись за облака». А «Странных людей» все кромсали и клеили.

Именно по требованию киноначальства в «Роковом выстреле» подчеркивается, что Бронька рассказывает выдуманную историю. Убрали его фразу «Партия и правительство поручили мне». Из новеллы «Думы» вырезали кадры, в которых Колька топчет пепел сожженного им Разина. Переделки и битва за каждый кадр и каждую фразу опустошили Шукшина. «Устал, изнервничался», — писал он матери и сестре в октябре 1969 года.

Фильм вышел на экраны только 27 июля 1970 года. Повредили ли переделки фильму или его и так было трудно понять? Бронька выглядит деревенским пустобрехом, безо всякой странности, Васька из «Братки» непонятен, неразъяснен, новелла «Думы» получилась как шахта в несколько горизонтов, и не всем хочется по ним плутать. В общем, зрители не разглядели картину. «Фильм плохо смотрели, даже уходили. <...> Я сидел в зрительном зале и казнился», — писал Шукшин. Разругали и критики.

С обычным для него самоедством Шукшин признал свою неудачу в беседе с журналом «Искусство кино»: «Фильм "Странные люди" не принес мне удовлетворения. Я бы всерьез, не сгоряча назвал бы его неудачей, если бы это не сделали другие» [Шукшин 2009: 8, 110].

Он уже жалел о том, что не поселил всех героев в одной деревне. Признал, что Чудик в книге одно, а на экране — другое. «Литературный Чудик оказался в кинематографе попросту невозможен. Как невозможен и Бронька Пупков. В "Странных людях" я потерял их», — говорил Шукшин. Без «незримого, но руководящего читателем отношения рассказчика» герой выглядит совсем не так, как задумывалось. Это урок для Шукшина. Третий фильм — третий урок. Размышляя о трудностях экранизации литературных произведений, он написал: «Отныне я перестану ставить фильмы по своим рассказам, буду пробовать писать литературу только для кино» [Шукшин 2009: 8, 78]. Следующие два фильма «Печки-лавочки» и «Калина красная» он снимет уже по специально написанным для них сценариям.

Впрочем, кое-какая компенсация была: в ноябре 1970 года Шукшин со «Странными людьми» поехал во Францию вместе с режиссером Глебом Панфиловым, который повез «Начало». Фильмы показывали в Парижском киноцентре.

«Начало» — фильм о Жанне Д’Арк. В чистом виде фильм о французской девушке, которой являлись святые и которая умерла за короля, Панфилову снять не дали. Он придумал историю Паши Строгановой, фабричной девчонки, которая вдруг попала в кино и играет Жанну. Французам и в этом камуфляже картина очень понравилась. Панфилов написал, что на следующий после показа день Шукшин принес ему книгу своих рассказов «Земляки»:

— За что? — спросил Панфилов.

— За «Начало». Спасибо тебе. Просто именины сердца. Всю ночь о нем думал... — ответил Шукшин.

Панфилов в ответ мог бы сказать: «А я смотрел твоих "Странных людей". Вася, это так здорово!» Но он ничего такого не упоминает, значит, скорее всего, этого и не было. Также он не упоминает о реакции французов на фильм Шукшина. Может, Панфилов избегает больной для Шукшина темы? Хвалить не может, а ругать не хочет?

В Париже их повели в какой-то ресторан, подали устриц, Шукшин отравился, его полоскало всю ночь. На другой день в другом ресторане каким-то образом прожгли воротник его плаща. Администрация ресторана предлагала взамен дубленку, остальные советские завидовали, жалели, что не их плащи испортили, но Шукшин от дубленки отказался, «так и проходил весь Париж в плаще с прогоревшим воротником».

Для советского человека Шукшин видел много: в 1966 году — Польша, в 1967-м — Куба и Югославия, в 1969-м — Венгрия. Теперь — Франция, капстрана. Такие поездки были тогда знаком особой милости, счастливчики не забывали этим козырнуть: Алексей Варламов отмечал, что Василий Белов, шукшинский друг, свой роман «Все впереди» начал с описания Франции.

Шукшин относится к загранице без трепета: оправят — поеду, оставят — не заплачу. После Югославии написал Белову: «Кажется, это последний раз, когда меня посылают за границу. Я перепутал Белград с Тимонихой. Ну и черт с ними! И в России места хватит» [Шукшин 2009: 8, 237].