Писатель с «корочкой»

В феврале 1965 года Шукшина приняли в Союз писателей СССР. Это событие, в те времена не-член Союза писателей для общества не совсем писатель и даже не литератор, а почти подозрительная личность: мало ли что он там пишет, раз его в Союз не принимают. Билет Союза — это статус, признание своим. Он открывает двери, и не только в ресторан ЦДЛ.

Рекомендации Шукшину дали Георгий Березко, Сергей Антонов и Юрий Нагибин.

Сергей Антонов — тот самый, чей рассказ «Дождь» Шукшин читал в 1957 году в Одессе в ожидании съемок и под влиянием которого написал свой первый опубликованный рассказ «Двое на телеге». Георгий Березко писал книги о войне и в 60-е был уже если не литературным генералом, то уж точно полковником, которому уже шьют генеральский мундир. Так как оба много работали с кино, в их рекомендациях автор шукшинской биографии Алексей Варламов усмотрел «кинематографический акцент», и только за третьей рекомендацией, от Юрия Нагибина, признал литературный вес и авторитет.

Это все же натяжка: паровоз советского кинематографа работал на литературном угле, из писателей редко кто не был сценаристом, у того же Нагибина как раз в 1965 году вышла на экраны снятая по его сценарию картина «Председатель», борьба за которую стоила ему тяжелого инфаркта за два года до этого.

Разлом в другом месте: Антонов и Березко — пролетариат советской литературы, для них Шукшин свой. Нагибин — литературная буржуазия. То охотится на уток в глубине мещерских лесов, то бродит по Парижу. Он из другого мира, параллельного Шукшину. Но женат на Белле Ахмадулиной! По ее просьбе Нагибин однажды прочитал рассказы Шукшина, после чего «написал ему восторженное письмо и помог их напечатать».

«Необыкновенный человек, равно талантливый во всех своих ипостасях: режиссера, писателя, актера...» — так он отзывался о Шукшине. В рекомендации он написал: «Проза Шукшина добра и достоверна, трудна и серьезна, как жизнь людей, которых автор всегда любовно имеет в виду. Шукшин хочет и умеет воспроизвести эту жизнь в совершенной подлинности, в точном соответствии с ее реальной сложностью и живописностью». В словах «любовно имеет в виду» чувствуется ядовитый подтекст. Нагибинская рекомендация — целый сюжет. Шукшин ведь знал, что обманывал Нагибина с Беллой. Сам ли он попросил о рекомендации или через Ахмадулину? В словах «любовно имеет в виду» чувствуется второе дно. Знал ли Нагибин на тот момент или хотя бы подозревал о еще одной ипостаси?

В повести «Тьма в конце туннеля» Нагибин описывает банкет, который был устроен после премьеры фильма «Живет такой парень» (Ахмадулина здесь названа Геллой, Шукшин — Шурпиным). Упоминая, что праздновали на его деньги (у Шукшина денег не было), Нагибин добавляет: «Я еще не знал в тот момент, что он куда комплексное обслужен нашей семьей». И вот банкет закончен, разъезд, пьяный Шукшин, ожидая продолжения, залезает в «Волгу» Нагибина, хамит ему, тот хватает его, чтобы выбросить из машины, «и тут легкую тяжесть его тела я почувствовал как бы через ощущение моей жены и все понял про него и Геллу». То есть он понял! Видимо, подозревал, а тут понял! Нагибин был мужиком с кулаками и характером. Но шесть лет жизни с Ахмадулиной размололи в труху какую-то часть его души, самолюбия, гордости. «Тот человек, который истинно был во мне, мог бы прикончить Шурпина, если б не понял каким-то счастливым, освобождающим чувством, что уже не любит Геллу страстью». Он бросил Шукшина на руки режиссеру Марку Донскому и уехал.

Документы для принятия в члены Союза писателей оформлялись заранее, могли лежать месяцами, возможно, свою рекомендацию Нагибин написал еще до банкета. Но после — почему не забрал?

В природе есть явления, невозможные по законам физики, но при всем том совершенно реальные. Нагибинская любовь к Белле после того как он все про нее понял — из этого разряда.

«Я чувствовал ее как часть самого себя, вернее, как продолжение себя. Совершенно естественно, что это продолжение должно быть наделено всеми моими отвратительными качествами: распутством, распущенностью, склонностью к оргиям и к пьянству, особой бытовой лживостью при какой-то глубинной правдивости натуры, гибельностью, неумением быть счастливым...» Это не любовь, это антонов огонь. Для Нагибина Шукшин и другие любовники жены — симптомы болезни их общего с Беллой организма, как кашель при простуде. Чего обижаться на кашель?

Нагибин писал об Ахмадулиной: «Основа нашего с ней чудовищного неравенства заключалась в том, что я был для нее предметом литературы, она же была моей кровью». Шукшин разглядел эту разницу в системе мер и весов. Через год, в 1966-м, у Шукшина вышла повесть «Там, вдали...». Ольга, в которую влюбляется Петр Ивлев (!), красивая и беспутная, такая, что Петра рядом с ней никто не замечает. Но и она не больно-то замечает его рядом с собой. Ольга однажды поет песню о любви мотылька и огня, любви, которая стоила мотыльку жизни. Это смертельная, но неодолимая тяга — как у Петра к Ольге, как у Нагибина к Белле. Ольга живет, будто заполняет листки судьбы в поиске рифмы: не нашла — порвала листок, взяла новый. При каждом новом витке поиска ей кажется, вот оно, нашла! И через малое время признается: опять не то. Так и идет по жизни, оставляя за собой обрывки своих и чужих судеб-черновиков. «А что если она и впрямь душевнобольная?» — спрашивал себя Нагибин о Белле, но то же хочется спросить и об Ольге.

Рисуя характер Ольги, боль и несчастья, которые она приносит Ивлеву и своему отцу, Шукшин словно рассчитывается с кем-то за что-то, предостерегает других от прекрасного цветка-хищника. Хотя Петр и Ольга помещены в совершенно другую среду, но и там находится место богеме: «неприятные молодые люди с обсосанными лицами, с жиденьким нахальным блеском в глазах, какие-то девицы в узких юбках. Девицы садились с ногами на диван и мучили Ивлева тупыми белыми коленками». Это не ненависть, это гадливость. Не отразились ли тут те дома, по которым водила его Ахмадулина и где он «мрачнел и дичился, не отвечал на любезности, держал в лице неприступно загнанное выражение, а глаза гасил и убирал, вбирал в себя»?

Нагибин не упоминает о своей рекомендации ни в дневнике, ни в повести «Тьма в конце туннеля». Точку в своих отношениях с Шукшиным он ставит другим эпизодом. 1972 год, Шукшин, принятый в состав редколлегии журнала «Наш современник», первый раз пришел на заседание. Главный редактор журнала Викулов знакомит его с членами редколлегии. В их числе и Нагибин. Он видит, что Викулов нервничает, догадывается, что ему рассказали историю в красках, и теперь главный редактор боится, как бы классик советской литературы не сцепился с современником. И вот он называет фамилию Нагибина, а Шукшин в ответ говорит: «Не надо. Это мой литературный крестный». «И поскольку я сидел, он наклонился и поцеловал меня в голову...» — написал Нагибин.

Мизансцена нагибинских воспоминаний полна вопросов. Растерялись ли они оба, или, наоборот, оба нашлись? Нагибин сидел — почему? Хотел ли он этим что-то подчеркнуть? Шукшин поцеловал его в голову — почему? Растерялся? Или, наоборот, нашелся: углядел в том, что Нагибин не встал, какую-то фанаберию, и вот так, свысока, покровительственно, на нее ответил?

Главное, они не подали друг другу руки! Обычно руку подают машинально, а тут, похоже, оба следили — каждый за собой, каждый за другим. На всю жизнь пробежала между ними черная ахмадулинская кошка...