Судьба улыбнулась

1962 год стал в жизни Шукшина особенным. Как сказочного героя, судьба окунала Василия то в молоко, то в кипяток. Думается, именно после этого года бояться ему уже было нечего.

В 1962-м один за другим выходят на экраны фильмы: 22 марта — «Аленка», 26 марта — «Когда деревья были большими», 4 июня — «Командировка», 15 августа — «Мишка, Серега и я». В сентябре картина «Когда деревья были большими» едет на Каннский фестиваль как участник основной программы, что само по себе почет и успех. Думаю, Шукшину доставляло удовольствие сознавать: недавно он с восхищением смотрел на иностранных кинозвезд, а теперь, возможно, они так же смотрят на него.

Летом 1962-го Василий на Украине, на съемках фильма «Мы, двое мужчин» по рассказу Анатолия Кузнецова «Юрка, бесштанная команда».

Это тоже роуд-муви — Шукшин будто притягивает такие истории. У Кузнецова шофер Михаил Горлов, «пьяница, грубиян и циник», едет в район за трансформатором. Льет дождь (!). С ним в кабине — Юрка, сын деревенской учительницы, которая попросила Горлова купить в райцентре для мальчишки костюм к школе. У шофера другие планы — в городе он «полдня посвящал педантичному обходу известных ему пивных». А тут — мальчик, костюм! Горлов про себя костерит и учительницу, и Юрку, и дорогу, и всю эту жизнь. Мальчик чувствует это и, надувшись, молчит. Но на размокшем крутом подъеме машина сползает в кювет. Горлов сначала пытается выбраться самостоятельно, потом Юрка берется ему помогать — бросает под колеса ветки. И когда им наконец удается выкарабкаться, они сближаются. В Горлове просыпается другой человек, и в райцентре он, чтобы найти мальчишке подходящий костюм, заставляет бегать весь универмаг. Костюм в конце концов сдергивают с манекена. Вдобавок шофер покупает Юрке туфли, уже на свои деньги, чего еще за сутки до этого он и представить не мог. Они гуляют по городу, идут в театр, и Горлов только перед сном вспоминает, что так и не дошел до пивной.

Напрашивается хэппи-энд: например, Горлов знакомится с учительницей, они женятся, и все у них хорошо. Но Кузнецов явно понимал, что это уже чересчур, поэтому закончил свой рассказ иначе — Горлов с мальчишкой едут из района, и шофер вдруг видит все вокруг по-новому: «Такой был простор, такие дали, столько в них было свежего воздуха, ветра, запахов, залетавших в кабину... Горлов словно впервые изумленно увидел это и внутренне ахнул».

Интересно, что Шукшин играл Горлова дважды. Первый раз в 1961 году, в дипломной короткометражке Андрея Смирнова, тоже выпускника ВГИКа, ученика Ромма. Работа эта свела Василия с Зиновием Гердтом, игравшим продавца универмага. Позже Шукшин снимет его в «Печках-лавочках». (Зерно короткометражки дало еще один росток: Смирнов в 1963 году намеревался снять Шукшина в главной роли в фильме по повести Сергея Залыгина «На Иртыше» о раскулачивании 1931 года. Шукшин наверняка очень хотел сыграть эту роль, ведь эта история похожа на историю его отца, но цензура закрыла фильм еще на стадии подготовки.)

Судьба дразнила его: в сентябре на Венецианском фестивале Андрей Тарковский получил главный приз, «Золотого льва», за фильм «Иваново детство». Трудно не ревновать к чужому успеху, особенно когда это успех однокурсника. В Москве все поздравляли триумфатора. На застолье у Рениты Григорьевой был и Шукшин: «сидел молча, играл желваками». И вдруг сказал: «Ребята, а я ведь вас всех обойду! И тебя, Андрюха, и тебя, Ренитка, и тебя, Юрка!» Это все та же позиция — один против всех. Тарковский, как отметила Григорьева, опешил, но тут же нашелся: «Вась, да зачем тебе нас обходить? Мы тебя любим. Расступимся и пропустим, проходи, ради бога!» — «Нет. Вы сопротивляйтесь. Я не люблю, когда мне зажигают зеленый свет!», — ответил Шукшин и даже пальцем погрозил: сопротивляйтесь!

Впрочем, даже без «Золотого льва» на кино ему грех жаловаться. А вот личная жизнь — сплошная головная боль. Лидия нашла письма Марии Шумской и поняла, что Шукшин и правда женат. Припертый к стене, он сказал, что расписался «по глупости и по пьяни», а не разводился потому, что боялся Шумского-отца, который, приехав в Москву, будто бы бросался на него с ножом. «Тот ведь уже один раз приезжал в Москву, прямо во ВГИК, поймал Васю за шиворот в коридоре и спросил: "Так что, ты не будешь с моей дочкой жить?" Васька сказал: "Нет". Тогда отец из-за голенища вытащил нож, и если бы сосед по комнате не перехватил его руку, Ваське бы вообще не жить. В общем, угрозами тестя Шукшин был напуган всерьез...» — так со слов Шукшина рассказывала Лидия Александрова [Пахомова 2013: 30.01].

Сравним с рассказом Валентина Виноградова, того самого, у которого играли «свадьбу»: «Это происходило при мне, в Васиной комнате в коммуналке. Отец девушки был маленького роста, поэтому я с интересом наблюдал, как он наскакивал на Васю с угрозами. Мол, сию минуту соберет партсобрание, если Шукшин не вернется к его дочери». О ноже Виноградов не упоминает.

В то же время Лидия поняла, что беременна. Шукшин отнесся к новости без энтузиазма. Предложил ей рожать на Алтае. Он был из тех мужчин, которые прячут голову в песок, ждут, когда все утрясется как-нибудь само по себе. Очевидно его желание спровадить Лидию куда подальше, в деревню, к белью, к печке. Он ей так и сказал: «Зачем тебе актерская профессия?» Лидия ехать в деревню отказалась — две брошенных жены Шукшина на одни Сростки это как-то чересчур. Стала договариваться об аборте. По ее словам, Василий знал об этом, более того, поддерживал. А после операции заявил, что забеременела она от другого. «Я повернулась и ушла. А он все стоял у окна и кричал мне вслед: "Если ты, сука, от меня уйдешь, я вообще тебя убью". Вот в этом весь Шукшин», — рассказывала Лидия Александровна.

Удивительно, но даже после этого они не расстались, еще как-то жили.

Все это время он пытался устроить себе прописку. 4 октября 1962 года вышло постановление правительства, запрещавшее оставлять на работе в Москве молодых специалистов, не имеющих столичной прописки. В ноябре Шукшина уволили с «Мосфильма». Ситуация стала отчаянной. Он ходил по друзьям и знакомым, просил помощи, как милостыни.

В журнале «Октябрь» с 1961 года новый главный редактор — Всеволод Анисимович Кочетов. Под его руководством «Октябрь» вступил в схватку с «Новым миром» Твардовского. Для либеральной части общества это говорило само за себя. Кочетов считался правоверным коммунистом и консерватором. Это соответствовало истине. Но при этом в его биографии был такой эпизод: в войну Кочетов, корреспондент фронтовой газеты на Ленинградском фронте, написал заметку о политотделах и политруках: «В политотделе армии, в политотделах дивизий множество столов. За каждым — человек со знаками различия не ниже старшего политрука. И все что-то пишут, пишут, непрерывно пишут. Нужно покончить с этим канцеляризмом, заставить политаппарат заняться живым делом — прежде всего, бытом бойцов. Той же доставкой горячей пищи. Борьбой со вшивостью. Ведь многие бойцы по месяцу и больше не были в бане. Обстоятельства не позволяют отводить части на отдых — надо организовать санобработку людей. Все эти вопросы — кровное дело политработников». За эту заметку Кочетова исключили из партии и выгнали из газеты, в блокадном Ленинграде он остался без карточек и денег.

После доклада Хрущева ему логично было бы это припомнить, но Кочетов из тех, кто не сомневается в правоте партии. Однажды уверовав, он непоколебим в своей вере. Но после XX съезда его верность линии партии вступила в противоречие с линией партии. (Тогда был анекдот: «"Отклонялись ли вы от линии партии?" — "Только вместе с линией партии"».)

«Он служил — но не прислуживал», — сказал о Кочетове Юрий Идашкин, работавший с ним в «Октябре» [Идашкин: 295]. Когда Хрущев разгромил в Манеже выставку авангардистов, Всеволод Анисимович напечатал авангардную поэму Павла Антокольского «Пикассо».

Рассказы Шукшина вышли в № 3 за 1961 год, а потом в январе и мае 1962-го. В ноябре того же года Кочетов в интервью «Комсомольской правде» сказал: «С отличными рассказами выступает Василий Шукшин. Но мы знаем, что он готовит и крупное произведение». Очевидно, что редактор и автор беседовали — откуда иначе Кочетову знать о этом? Для Кочетова Шукшин свой. Это объяснимо: его рассказы не кондовые, это новый взгляд, новый стиль, новые чувства. Но герои Шукшина верят в коммунизм, строят его, за коммунизм готовы морду набить, как Сеня Громов из «Коленчатых валов». Кочетов, автор романа о трудовой династии «Журбины», надеется, что люди, о которых пишет Василий, и правда есть, и тогда еще не все пропало. Шукшин, на взгляд Кочетова, делает очень нужное дело — оживляет догматы веры.

И Всеволод Анисимович решает помочь нескольким молодым авторам «Октября», в том числе и Шукшину. Он обращается к тогдашнему начальнику московской милиции (паспортные столы подчинялись УВД) Николаю Сизову и получает принципиальное согласие. Но просто прописать нельзя, нужен конкретный адрес.

Шукшин снова бежит по друзьям и знакомым, которые могли бы ему помочь. Среди них Ренита Григорьева, мать которой, Нина Васильевна Попова, — кандидат в члены ЦК КПСС, председатель Комитета советских женщин.

Анатолий Заболоцкий вспоминал рассказ Шукшина о том, как он просил помощи у Рениты: «Когда случилось ему предложение писателя Кочетова в журнале "Октябрь" получить жилье, если он пропишется в Москве, он рысью побежал к Вам, у Вас жилплощадь огромная: "Я не буду у вас ночевать, мне только штамп в новом паспорте поставить, старый паспорт у меня остался в сельсовете в Сростках, его мне не дали. Я без паспорта уехал". Выслушав его жаркую просьбу, вы строго его пожурили и отказали» [Заболоцкий 2011: 16.04].

И тут на помощь приходит Ольга Румянцева. «Он у меня прописался и стал жить... Он у нас жил как родной. Сюда к нам и его мама, Мария Сергеевна, приезжала. Переписывались мы с ней. Как-нибудь покажу ее письма. Вася-то меня второй матерью называл, и я этим очень горжусь», — вспоминала она.

Это чудо. Настоящее чудо. Без него Шукшина могло и не быть. Смог бы он вернуться в Москву, если бы уехал в Свердловск?

Лидия Александрова в своих интервью добавляет к этой истории подробностей. По ее словам, Шукшин, чтобы втереться в доверие к Румянцевой, ухаживал за ее дочерью Ириной. Но когда Румянцевы поняли, что он крутил этот роман только ради прописки, буквально прокляли Василия. Это противоречит словам Ольги Михайловны о том, что он у них жил как родной.

В мае 2016 года на аукционе за 35 тысяч рублей был продан советский плакат «Рак — опасная болезнь картофеля!», на обороте которого Шукшин написал: «Ольга Михайловна, Ира! Спасибо вам за все. Спалось крепко. На душе хорошо. До свиданья. Шукшин». Плакат выпущен в 1962-м, но когда Василий сделал надпись, неизвестно. Однако вряд ли Румянцевы стали бы хранить его, поступи Шукшин так, как рассказывала Лидия Александрова.

Кроме того, в 1962-м или, в крайнем случае, в 1963-м Ирина Румянцева познакомилась с Юрием Лариным, который стал ее гражданским мужем. Вот он, сын ленинского наркома Николая Бухарина, у Румянцевых и жил. Из его рассказов известно, что Шукшин в их квартире только бывал, хотя и довольно часто. Юрий интересовал Василия и по родству судьбы как сын репрессированного, и как художник. Порой они вместе выпивали, Шукшин обнимал Ларина и кричал ему: «Юрка, за что наших отцов расстреляли?» Знакомство это продолжилось. Известен автограф Шукшина на альбоме «Русская деревянная скульптура», который он подарил Ларину в мае 1971 года: «Юрию Николаевичу — в день рождения, с любовью и уважением». Отчество Николаевич подчеркивает близость знакомства — официально Ларин-младший был Борисович, по отчиму [Марьин: 4].

Думаю, если Шукшин и правда обидел Ирину Румянцеву так, как об этом рассказывает Александрова, его общение с Лариным вряд ли было бы возможно.

О многом говорит и то, что в октябре 1974 года Ирина пришла на похороны Шукшина. Ей тогда было пятьдесят, но >пережила она его ненадолго — умерла в 1979 году. Юрий Ларин, ставший большим художником, умер в 2014-м.

Известно, что москвичи бывают двух видов: одни помогают всем, другие не помогают никому. Румянцевы принадлежали к первым, это очевидно из их поступков. Вот и весь секрет. А в Лидии Александровой до сих пор говорит обида, на которую она, что и говорить, имеет право.

Шукшин получил прописку. На «Мосфильм» он возвращаться не стал — возможно, обиделся, и пошел на студию имени М. Горького. Тем более, руководил ею не чужой человек — Сергей Аполлинариевич Герасимов. Есть письмо, датированное примерно ноябрем или декабрем, в котором Шукшин приглашает Рениту Григорьеву во ВГИК, где Герасимов будет «смотреть какие-то работы и обещал посмотреть мою» [Шукшин 2009: 8, 223]. Он показывал «Из Лебяжьего сообщают». Сергею Аполлинариевичу то хорошее, что есть в ленте, очень понравилось. «Ну что, старик... Прекрасно. Афористично. А эпизод у колодца — просто великолепно», — так, по словам присутствовавшего на показе Александра Саранцева, Герасимов отозвался о фильме. Шукшина взяли на студию.

Вместе с вопросом работы решился и квартирный вопрос: на студии как раз создавался жилищно-строительный кооператив «Экран», в который Шукшин и вступил. 1962 год, то ласкавший его, то бивший наотмашь фельдфебельскими кулаками, заканчивался неожиданно хорошо.