«Октябрьская» революция

Итак, Шукшин окончил институт. Профессия у него есть, но нет работы. Чтобы ее получить, нужна прописка, но ее тоже нет. Сейчас в Москве можно годами снимать квартиру, имея паспорт с пропиской где-нибудь в Южно-Сахалинске. Тогда без прописки из Москвы могли и выслать.

В то время только литература поддерживает самооценку Василия. Правда, после первой публикации в 1958 году редакции долго не замечали его. Иногда обнадеживали (в январе 1959 года он написал брату Ивану Попову: «Денег, я думаю, заработаю. Я тут связался кое с какими редакциями. Дело наверно пойдет» [Шукшин 2009: 8, 216]), но кончалось это ничем.

В апреле 1960 года он Шукшин отправляет письмо в журнал «Знамя»: «Два месяца назад посылал вам три своих рассказа ("О матери", "Мужчина и женщина" и "Опоздали"). Я догадываюсь, сколько у вас таких рассказов. Много. Но, пожалуйста, скажите что-нибудь о них. Хоть немного» [Шукшин 2009: 8, 219]. Автор не спрашивает, будут ли рассказы напечатаны, а просит ответить хоть что-нибудь. Он явно в отчаянии. Публикация первого рассказа вовсе не распахнула перед ним двери редакций. История Мартина Идена не повторилась.

По присланной из «Знамени» рецензии, которая хранится в Сростинском музее, можно понять содержание только двух рассказов. Его болезнь, его отчаяние и твердое материнское «вылечим... не такое вылечивают» — это «О матери». В «Опоздали» молодой шофер Иван Новоскольцев влюбляется в приехавшую из города учетчицу Лену, приходит с отцом свататься, а она вдруг говорит, что у нее уже есть жених. Сюжет третьего рассказа «Мужчина и женщина» восстановить по рецензии невозможно. Именно он получил отзыв: «искренний, но и в достаточной степени беспомощный». По поводу других рецензент А. Анфиногенов сказал, что они ближе по тематике «тонкому» журналу, а не «Знамени», да и двух рассказов мало для цикла, «с которым читатель уже привык встречаться в нашем журнале». Но порекомендовал «установить более близкое знакомство с Василием Шукшиным, узнать его творческие планы, поинтересоваться, нет ли у него еще каких-нибудь законченных работ». Однако, судя по всему, более близкое знакомство со «Знаменем» тогда не состоялось.

Осенью 1960 года Шукшин пришел в журнал «Октябрь». Существует две версии этого события. Первая: он явился на литературное объединение при журнале и сказал руководителю Александру Андрееву:

— Принес рассказы. Прошу прочитать и обсудить их сейчас же...

— Что за спешка? — спросил Андреев.

— Тороплюсь на экзамен в институт.

Однако есть рассказ редактора отдела прозы «Октября» Ольги Михайловны Румянцевой: «В один из непогожих осенних дней 1960 года в небольшую комнату отдела прозы журнала "Октябрь" вошел человек среднего роста, неказисто одетый. Его привел в редакцию студент Литературного института Л. Корнюшин.

— Вот, познакомьтесь, — сказал он, — это Василий Шукшин, о котором я говорил с вами. У Васи рассказы, посмотрите, пожалуйста.

Шукшин исподлобья, с каким-то мрачным недоверием посмотрел на меня, неохотно вытащил из кармана свернутую в трубку рукопись и протянул мне.

— Зря, наверное, — сквозь зубы произнес он. А сам подумал (как потом мне рассказывал): "Все равно не напечатают!"»

У Шукшина многие события существуют в двух версиях, а то и больше. Трудно понять, как именно все было, но, так или иначе, Румянцева решила его судьбу. Ей рассказы понравились, а это по тем временам значило многое.

«Мне везло на умных и добрых людей» — это название шукшинского текста о Ромме, но то же самое он мог бы сказать о Румянцевой.

Ольге Михайловне тогда было шестьдесят четыре года. Она родилась в крестьянской семье, в начале 1917-го окончила Бестужевские курсы в Петрограде. После Февральской революции приехала в Москву, работала в большевистской организации. Там и познакомилась со своим будущим мужем Георгием Фельдманом, начальником ЧК в Замоскворечье.

В двадцать один год она стала секретарем по особым поручениям Владимира Ильича Ленина. По легенде, Ильич однажды проводил юного секретаря до дома. Нравилось ли вождю мирового пролетариата общество очаровательной девушки или он правда хотел встретиться с ее родителями, которых знал еще до революции, но Надежда Константиновна Крупская от греха выхлопотала Ольге командировку в дальние края. По возвращении Румянцева окончила Институт красной профессуры и занялась литературой.

Факт того, что она была секретарем Ленина, в 60-е создавал вокруг нее некоторый ореол. Возможно, помог он ей и в 1936-м — когда 20 декабря ее мужа арестовали и в тот же день расстреляли по обвинению в подготовке теракта, ее «всего-навсего» отправили на пенсию. Она перебивалась кое-как. В 1941 году Румянцеву пригласили на работу в этот самый «Октябрь». Ее крестниками в литературе стало огромное количество писателей. И вот осень 1960-го, дождь (дождь!), и в ее кабинет входит Шукшин...

Из воспоминаний Ольги Михайловны известно, что он принес тогда рассказы «Стенька Разин», «Правда», «Светлые души», «Степкина любовь». «Они захватили меня и взволновали, — признавалась Румянцева. — Я сразу поняла, что передо мною несомненный талант, который еще надо открыть. Молодой писатель настойчиво стремился заглянуть в глубины души человеческой и, не отходя от жизненной правды, выявить самую суть этой души».

В рассказе «Правда» разговаривают председатель колхоза Николай Аксенов и директор совхоза Николай Воловик. Аксенов на совещании выдал «огневую речь», а Воловик, хоть и новый человек в этих краях, а знает, что у Николая недавно подохли свиньи, но в своей речи он об этом не вспомнил. Они обсуждают, как жить — по правде или как все? Герои, а вместе с ними и Шукшин, не морализаторствуют, и это подкупает.

В рассказе «Светлые души» водитель Михайло Беспалов возвращается домой после полуторанедельной командировки. Жена Анна пытается сердиться на него — и не может, даже когда он отвлекается: то ищет карбюратор, то спускает воду из радиатора (хотя летом — зачем?) — таким она его и любит. Это удивительный рассказ, кристальный, прозрачный. Ты не читаешь — ты видишь героев, чувствуешь тепло летнего вечера, запах нагретого металла автомобиля, все эти звуки деревенского дома, и воздух — «вольный, настоянный на запахе полыни».

Рассказ «Степкина любовь» — про водителя Степана Емельянова и целинщицу Эллочку. (Интересно, что девушка живет «на квартире у стариков Куксиных» — еще одна сростинская метка). Степка влюбляется, сохнет три дня, а потом решается и идет к Эллочке свататься. Сцена сватовства — смешная, добрая, интригующая. Согласится ли девушка? Читатель взволнован этим вопросом не меньше Степки. И, думается, не меньше Степки удивлен, когда она говорит «да». Тут, правда, есть вопросы — где и когда Эллочка разглядела парня, чтобы вот так, в пять минут, решить свою судьбу?

В этой недосказанности есть хемингуэевская игра с читателем — тот считал себя вправе не раскрывать мотивы персонажей. В тех же «Убийцах» мы не знаем, за что киллеры ищут Андресона и почему он не борется за жизнь, но это только усиливает мрачную атмосферу рассказа. Хемингуэй говорил в одном интервью, что строит свои произведения «по принципу айсберга, у которого на поверхности только одна восьмая часть, а остальные семь восьмых скрыты под водой. Все, что вы знаете, вы можете опустить, и это только усилит ваш айсберг».

Тот, кто думает: «Где Хемингуэй, а где Шукшин», ошибается — американский писатель тогда был в моде среди продвинутой молодежи, в том числе и во ВГИКе. Шукшин читал Хемингуэя. Лидия Александрова писала, что как раз о нем они спорили в Сростках. Да и Непонятно кто, персонаж повести-сказки «Точка зрения», собирается писать что-то «в пику Хемингуэю».

Шукшин использует этот принцип айсберга не раз и не два, иногда это дает совсем не те результаты, на которые он рассчитывал. Так вышло с фильмом «Ваш сын и брат», который не поняли ни критики, ни зрители, и Шукшин даже сгоряча написал разъяснительный текст, но публиковать не стал. Потому что понимал: если зритель или читатель не почувствовали «подводную часть», их вины в этом нет, есть только его вина.

Герой рассказа «Стенька Разин» здоровяк Васёка презирает деньги, меняет места работы как перчатки. Он потому такой, что считает себя талантливым — режет из дерева разные фигурки. Одна из них — Степан Разин, о котором Васёке рассказал когда-то старичок-учитель Вадим Захарович. И вот настало утро, Васёка зовет учителя — закончил! Они смотрят и плачут. Тут писатель сам себя загнал в угол — какие слова найти, как описать Васёкино произведение, чтобы и у читателя тоже встал ком в горле? И он хитрит — вместо описания фигурки появляется целый рассказ о том, как богатые казаки напали на Разина, чтобы его головой выкупить свои: «Хрипели. Негромко и страшно ругались. С великим трудом приподнялся Степан, успел прилобанить одному-другому. Но чем-то ударили по голове тяжелым».

Это тоже айсберг, но как раз его подводная часть, которую Хемингуэй считал возможным опустить. Шукшинская уловка выглядит попыткой разъяснить анекдот — мероприятие грустное само по себе, и чем больше слов потрачено, тем оно грустнее.

В результате именно от «Стеньки Разина» журнал отказался — вторая половина, где Васёка показывает мастеру фигуру Разина, показалась искусственной, недоделанной. А остальные три рассказа вышли в мартовском номере 1961 года.

В числе тех, кому попался журнал с этими рассказами, — Лидия Федосеева, студентка актерского факультета ВГИКа, которую Шукшин как комсорг прорабатывал за несознательность — она не состояла в комсомоле. Федосеева вспоминала: «Стала читать, понравилось. Я обалдела, что это тот Шукшин, к которому я ходила отвечать, почему я не комсомолка». Это «обалдела» важно для понимания Шукшина — вот такой он и был, так много в нем уживалось, за какие-то свои рассказы, слова и мысли в них он бы наверняка сам себя из партии исключил.

Некоторые литературоведы сомневаются в том, что Шолохов написал «Тихий Дон», но, если вчитаться и вдуматься, то не меньшая загадка, как Шукшин написал то, что написал. «Любавины», монументальное, медвежьей мощи произведение о мужике в Гражданскую войну, опубликовано в 1963 году, когда Василию тридцать четыре, а писать его он начал намного раньше. Хрустальные, нежные, трепетные тексты рассказов «Светлые люди», «Сапожки», «Демагоги» и многих других создал все тот же парень, вылезший из кирзовых сапог и гимнастерки телом, но не душой.

В январском номере «Октября» за 1962 год вышел рассказ «Экзамен», в майском — «Коленчатые валы» и «Леля Селезнева с факультета журналистики».

За основу «Экзамена» Шукшин явно взял свою историю. Вместо Ромма — Профессор, вместо «Анны Карениной» — «Слово о полку Игореве», которое, к удивлению профессора, студент-заочник, «рослый парняга с простым хорошим лицом», не читал. Но писатель одним движением, вдруг, превращает свой анекдот в маленькую драму: на вопрос, понимает ли он, как чувствовал себя князь Игорь в плену, студент вдруг отвечает: «Понимаю». Оказывается, он сам был в плену. То есть он выдержал экзамены пострашнее нынешнего. Тут можно сбиться в патетику, но Шукшин явно не хочет этого — поэтому его профессор вдруг говорит, что, снимая часовых, надо их пугать: «Подползти незаметно и что-нибудь очень тихо спросить. Например: "Сколько сейчас времени, скажите, пожалуйста"». Эта комическая интермедия показывает растерянность профессора перед человеком, чей жизненный опыт перевешивает все, что профессор узнал из книг.

Рассказ в то время упрекали в назидательности — а назидательности никакой и нет. Есть ситуация, вполне реальная по тем временам. Взаимная неловкость тоже вполне понятна. Профессор в результате поставил студенту «неуд», а тот даже рад — он не хочет жалости. Это рассказ про то, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. Про тот груз, который давит на многих «рослых парняг с простым хорошим лицом», да и на весь народ. Шукшин не зря добавляет, что война в России — «это почти всегда народная война и народное горе», и слово «горе» тут очевидно главное. В рассказе есть фраза: «Страна наша много воюет». За этим чудится, что воюет она слишком много.

В рассказе есть интересная деталь: профессор вспоминает о том, как в Киеве смотрел с Подола на город: «Удивительная даль открывается. Всякий раз, когда я стою и смотрю, мне кажется, что я уже бывал там когда-то. Не в своей жизни, а давным-давно». Шукшин не придумал это — он побывал в Киеве в 1956 году, проездом на курорт в Трускавце. Тогда и ударила ему в сердце вечность. Эта мысль важна для понимания того, почему так упорно Шукшин шел к Разину — он шел к себе, по крайней мере, так ему казалось.

«Коленчатые валы» и «Леля Селезнева с факультета журналистики» — два рассказа о людях, которым не все равно. Один из первых персонажей Шукшина, фельдшерица Наташа из рассказа «Двое на телеге», была такой же, и позднее писатель будет часто возвращаться к таким характерам. Первый рассказ — это переписанная история Сени Громова из ленты «Из Лебяжьего сообщают». Во втором на реке в разгар уборочной срывает паром, и оказавшаяся в селе Талица журналистка-практикантка Леля Селезнева, «курносая, с красивыми темными глазами, с короткими волосами, в непомерно узкой юбке», взяла на себя организационную и вдохновляющую роль. Оба героя трогательны в своей уверенности, что без них не взойдет солнце, но этим же они вызывают уважение. Они из той породы советских идеалистов, которые до зарезу требовались стране, и которых уже и тогда, скажем прямо, было мало.

Критики, впрочем, не умилились. Обоим рассказам влетело: «Коленчатым валам» за типичного отрицательного героя — некоего Евгения Ивановича, очень напоминающего ильфо-петровского инженера Талмудовского, бесконечно дискутирующего об «окладе жалования». Евгений Иванович заявляет, что валы — не вопрос. Сеня готов молиться на него, но тот вдруг начинает ругать жизнь, законы, равенство. Ради коленчатых валов Громов многое готов стерпеть, однако Евгений Иванович признается, что не верит в коммунизм, и дело кончается дракой. А валы Сеня все же получает — по распоряжению секретаря райкома.

«Лелю Селезневу» критиковали за декларативность. Такую претензию можно было предъявить каждому второму советскому произведению искусства, да и не только советскому. Критики смотрели на рассказ сквозь призму эпохи. А эпоха тут ни при чем — речь шла об отношении человека к своему месту в мире. В известной притче о строителях один на вопрос, что он делает, отвечает: «Мешаю раствор», второй: «Кладу кирпич», а третий: «Я строю Шартрский собор». Леля Селезнева из тех, кто строит Шартрский собор, даже если всего-навсего суетится на берегу и просит плотников починить паром без перекуров. Леля Селезнева — это молодость, не отравленная цинизмом и скептицизмом, выдаваемым за знание жизни, это наивная уверенность в том, что без нее дело не сделается и что только так и нужно жить. «Раньше думай о Родине, а потом о себе!» — да, это декларация, да, Леля живет по такому принципу — но не она одна и не только в СССР.

«Октябрь» в те времена имел репутацию консервативного журнала — вполне вероятно, это задало тональность в обсуждении рассказов Шукшина. Он сам вряд ли тогда разбирался в литературных группировках. Да если бы и разбирался, неужели отказался бы от публикации, которую так долго ждал?