Дела сердечные

При всем том флотская служба явно повысила самооценку Василия. 26 августа 1950 года он пишет матери по поводу Тали, которая поехала в Новосибирск поступать в институт геодезии, аэрофотосъемки и картографии: «Мы-то взрослые люди, должны помочь ей», — а сестра, вообще-то, лишь на два года моложе, и ему самому в то время всего двадцать один. Он даже поучает мать: «Я вот что советую. Если она не выдержит экзаменов и не поступит в другой институт, пусть пробудет год дома. Времени, я полагаю, будет достаточно, чтобы ей самым серьезнейшим образом подготовиться к экзаменам и на будущий год успешно сдать их» [Шукшин 2009: 8, 198].

Это было бы понятно, будь он кормильцем и опорой семьи, но, скажем прямо, в колхозные годы и во время учебы в техникуме мать его содержала, а для поездки в Москву и вовсе продала корову. Но в своих глазах он явно выглядит иначе — видавшим виды, право имеющим. В следующем письме (от 14 сентября 1950 года), он пишет матери о поступлении Натальи: «Наша девочка, на которую мы с тобой так мало надеялись...» [Шукшин 2009: 8, 198].

Тут ему уместнее было бы поскрести голову — Таля, над которой он привык смеяться, окончила десять классов и поступила в институт, да еще в Новосибирске, при конкурсе пять человек на место, а он-то до сих пор с семилеткой, да уже далеко не выпускного возраста. Однако он назидательно поучает Талю: «А вообще у меня есть для тебя хороший совет: смелее во всем, везде и всюду. Побеждает тот, кто не думает об отступлении, кто даже отступая, думает о своем. Итак, спеши, девушка!» [Шукшин 2009: 8, 200].

Все это, особенно «спеши, девушка!», как-то чересчур. И подобных вещей в его письмах к сестре, видимо, много. Наталья терпела, но, похоже, однажды объяснила брату, что еще неизвестно, кто кому советы может давать. Отсюда в письме Василия сестре от 27 марта 1951 года строка: «Разве я не имею права подсказать тебе там, где мне кажется нужным подсказ?» [Шукшин 2009: 8, 201]. Но притормаживает, нравоучений в его письмах становится меньше.

Впрочем, перемена тона в общении с сестрой могла быть вызвана и другим соображением. В Новосибирск Наташа поехала вместе с подругой Машей Шумской! Василий узнал об этом не сразу (в письме матери от 26 августа 1950 года он осведомляется: «Опять я не понял фамилию девушки, с которой она поехала»), да и поступили девушки в разные вузы (Маша — на факультет иностранных языков в Новосибирский педагогический институт), но Шумская манит Василия. «Расскажи, пожалуйста, более подробно о своей подруге. Ведь ты, верно, хорошо знаешь ее...», — пишет он сестре осенью 1950 года. В письме от 14 сентября просит мать за что-то передать «большое спасибо М. Шумской» — именно так, М. Шумской. В декабре напрямую поздравляет Машу с Новым годом. Кроме пожеланий здоровья, успехов, «прочитать 100 полезных книг», здесь есть и назидательные, вполне в духе общения с сестрой, советы «учесть ошибки прошлого года», «оставить всякого рода сомнения». Письмо кончается призывом «не забывать, что на свете есть Черное море» и подписью «Земляк». Это наверняка маска, которая ничего не скрывает, но нужна для придания общению доверительности, интимности. Он явно атакует Шумскую, стремится занять позицию старшего, воспитателя, наставника.

Маше двадцать лет, за нее в деревне дерутся парни, в числе поклонников районная золотая молодежь — сын председателя райисполкома Борис Писарев и сын директора МТС Иван Баранов. Страсти кипят не на шутку: Баранов, не встретив взаимности, пытался отравиться.

Первый отпуск на родину выпал на июль 1951 года. Молодой Шукшин и так видный парень, а в парадной белой форме старшего матроса Краснознаменного Черноморского флота и вовсе вне конкуренции. В 2017 году Мария Шумская в программе «Пусть говорят» рассказала, что Шукшин пред-дожил ей выйти за него замуж через шесть лет после знакомства. По подсчетам получается, что заневестил он ее именно в этот отпуск. «Я была согласна. Бывала у них в доме. Мама его мне запомнилась. Прежде чем что-то он делал, всегда спрашивал у матери — одобрит или нет. Мама была за наш брак. Я ей нравилась», — вспоминала Шумская. Ей оставалось ждать его еще два года.

В сентябре 1951 года Наталья перевелась из своего картографического вуза в педагогический и вместе с Машей поселилась на квартире. Сестра — его глаза и уши. По письмам видно, что Наташе эта роль не нравится, Василию приходится вытаскивать из нее информацию уговорами и хитростью. В сентябре в Новосибирске происходит какая-то непонятная история. Маша, видимо, позволяет себе что-то, чего, по мнению Василия, находясь в статусе невесты моряка, позволять не должна была. Он попытался выспросить у сестры, что именно и как случилось: «Ты говорила, что она виновата совсем немножко. Уж лучше бы она была виновата совсем, полностью. А потом, что такое в вашем (девичьем) понятии — немножко? <...> Это — наверно, пройтись до дома, ну поулыбаться <...> Вот так немножко. Мы-то тут думаем, что нас там ждут, а там, увы!»

Василию обидно: он ей про Черное море, про сотню книг, про «оставить всякого рода сомнения», считал, что она отдала ему сердце, но оказалось, что только немного времени — пока читала письмо и писала ответ. «Она, пожалуй, не умеет верить. <...> Верить в человека надо, не только любить. А любить — очень легко, а вот любить и верить — не по плечу некоторым», — пишет он сестре. Тут непонятно, во что должна была верить Маша Шумская? В то, что Василий ее любит? Фраза «не по плечу некоторым» — вызов, перчатка, брошенная в явной надежде, что уязвленная девушка поднимет ее.

Наталья старается их помирить. В ноябре 1951 года Василий пишет, что не верит в ее объяснения касательно Маши, но в конце добавляет: «Когда увидишь, передай ей привет» [Шукшин 2009: 8, 206]. То есть он не говорит «прощай».