О книгах Евгения Вертлиба (предисловие А.П. Панченко)

Две предлагаемые читателю книги Евгения Александровича Вертлиба были в 1990 г. малыми тиражами изданы в США. Там они и написаны, соответственно в 1977-м и 1983-м гг. (автор, естественно, перед публикацией дополнил и обновил свои тексты). Впрочем, высказанные в них мысли — мысли не постороннего, а своего, находящегося в отлучке. Евг. Вертлиб — из питерской семьи, в Питере он окончил филологический факультет Университета, занимался Достоевским, сочинял стихи и прозу, преподавал, служил в архивах — и эмигрировал в 1975 г.

Его стилистика в общем типична для Самиздата, эмиграции, а также и отечественной продукции после воцарения «гласности». И достоинство, и недостаток этой манеры — в свободе размышления и свободе изложения, когда человек говорит все, что ему заблагорассудится. Свобода, конечно, дело хорошее; но свобода, если к ней нет привычки, опасна, ибо легко впасть в грех многоглаголания, или, выражаясь проще, пустословия, легко «развязаться» и нарушить авторскую самодисциплину. Евг. Вертлиб этого соблазна не избежал. Но пусть бросит в него камень тот, кто без греха (таковых на земле не было, нет и не будет, только Иисус Христос, обладавший полнотой человечества, — без греха). Я — не брошу. Я думаю, что книги Евг. Вертлиба — книга дельные, заслуживающие того, чтобы их прочесть и над ними подумать. О чем они? О России и русском пути. Это вечная тема; о ней писали разные люда — от создателя теории «Москва — Третий Рим» старца Филофея, жившего при первых московских государях, до славянофилов, почвенников и евразийцев. В этом круге, при всех эпохальных, индивидуальных и прочих различиях, есть некая равнодействующая. Это — признание нашей особности, притом особности мессианской. К этому кругу примыкает и Евг. Вертлиб.

Насчет особности сомневаться не приходится. О ней писали не одни апологеты «греко-российства», о ней писали пессимисты, западники (хотя бы почтеннейший Чаадаев), нигилисты, веховцы и проч. и проч., т. е. люди, если Россию и любившие, то «странною любовью». Иначе, впрочем, и быть не может: все люди равны перед Богом, и народы равны перед Богом, однако и люди, и народы не одинаковы. Их формируют обстоятельства — история, пространство, климат, соседство... Проблема состоит в том, чтобы эту особность понять и описать.

Любить и любоваться — что ж, это можно, к этому мы привыкли. Человек без чувства собственного достоинства — не человек, хотя самолюбование нельзя счесть почтенным свойством: вспомним печальный конец Нарцисса. Позволительно и не любить, насильно мил не будешь. Но все это чувства, а как с интеллектом? В «Повести временных лет» сказано, что мы приняли восточное христианство, т. е. то же «греко-российство» за красоту. Действительно, русским в высшей степени присуще эстетическое переживание истории. Если на Западе богословие воплотилось в Фоме Аквинском с его логическими «суммами», то на Руси — в Андрее Рублеве, в его великой «Троице». Так было и потом: у них философы (Гегель, Кант, Шеллинг и tutti quanti), у нас художники (Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой — беру только «людей пера»).

Пристрастие к красоте может обернуться интеллектуальной слепотой и даже темнотой, неумением «аршином общим измерить» самих себя, свою страну, свою историю. Этот приснопамятный тютчевский аршин — в сущности, аристотелевская мера; Аристотель же, как-никак, стал отцом западной, в том числе западнохристианской цивилизации. Пора бы научиться измерять — всем нам, включая Евг. Вертлиба. Даст Бог, научимся.

Хронологические пристрастия Евг. Вертлиба примечательны и не случайны, даже если писатель руководствовался одной интуицией. Первая книга посвящена России последекабристской, когда, по теории этногенеза Л.Н. Гумилева, началась «фаза надлома». Во второй речь идет о России послесталинской, о шестидесятых и семидесятых годах. Те, кто в ту пору был молод, надеялись, что дела идут к лучшему. Но скоро, очень скоро выяснилось: это иллюзия. Симптомом нового надлома стала эмиграция, которая была суждена и Евг. Вертлибу. Эмиграция — всегда беда и горе, ибо от добра добра не ищут. В наши дни всем ясно, каким страшным оказался новый надлом.

Персонажи первой книги Евг. Вертлиба — Пушкин и Загоскин. Сопоставляя концепции двух «Рославлевых», оконченного загоскинского и неоконченного пушкинского, автор предпочитает Загоскина — за смирную благонамеренность и патриотизм. Что до Пушкина, он Евг. Вертлибу не нравится, ему ставится всякое лыко в строку, даже любовь к дамским ножкам, малый рост и эфиопская физиономия. Почему? Потому, что Пушкин — «возмутитель спокойствия». Он «стихи писал да ссорился с царями».

Готов согласиться с Евг. Вертлибом, что именно при Пушкине пришел конец той «органической» России, памятник которой воздвиг в «Войне и мире» Лев Толстой. Вехой можно счесть хотя бы выстрел несчастного «замотал» Каховского, застрелившего не какого-нибудь подлеца Сухозанета, а героя Милорадовича. Но решительно отвожу вину от Пушкина. За «неблагонамеренных» он ответственности не несет, он как раз спокойно смотрел на историю, какую нам «Бог дал», он должной мерой мерил и русскую мудрость, и русскую глупость. Замечу кстати: именно «органичность» Пушкина всегда вызывала ярость разрушителей, от Писарева до Маяковского. Но любопытно задуматься, отчего Пушкин вызывает неприязнь у исполненного благих намерений Евг. Вертлиба?

Быть может, дело в следующем. После того, как Петр I отменил патриаршество, подчинил Церковь государству и «приостановил» русскую святость, нации пришлось искать новых духовных наставников. Ей в качестве «отцов отечества» предлагались императоры, однако она остановила свой выбор на Поэтах — и прежде всего на Пушкине. «Ты — царь...». Он — «наше все», как выразился Аполлон Григорьев, мы на него уповали (я и сейчас уповаю), искали у него ответа на наши проблемы, общественные и личные. Но Пушкин не спас Россию ни от ужасов революции, ни от позднейших ужасов. Теперь, во время новой Смуты, Пушкин как бы снова не пригождается, оттого его снова бранят, и напрасно: он нам помогает и еще поможет. Конечно, и самим нужно не плошать.

Персонаж второй книги Евг. Вертлиба — Василий Макарович Шукшин. Это хорошая, солидная книга, настоящая монография. «Восславим тех, кто перестал врать», — приводит автор слова Шукшина, и в этих словах выражена суть дела. Шукшин-писатель, Шукшин-актер, Шукшин-режиссер пребывал в постоянной тревоге за свою страну и свой народ, хотел их понять и многое для этого сделал. Между прочим, сейчас Шукшин не очень популярен (надеюсь, что книга Евг. Вертлиба сыграет в этом плане благую роль). Видимо, это — следствие его «безлагерности», т. е. внепартийности. Так полагает автор книги, и я с ним всецело согласен. В Шукшине Евг. Вертлиб больше всего ценит правдивость (хотя и не умалчивает о вынужденных компромиссах своего героя, в которых, кстати говоря, тот и сам признавался и винился), а любая «лагерность» неизбежно ведет к коррекции истины. У Шукшина была редкая черта: он не любил заемный ум, не любил схем, глядел на Россию с любовью, но пристально и непредвзято. Изучая ее, он изучал самого себя, т. е. занимался самопознанием — тем, что сейчас нам насущно необходимо.

Книги Евг. Вертлиба, на мой взгляд, — также своего рода пособия по самопознанию. Россия — это страна крайностей. Мы всегда «взыскуем» чего-то несбыточного, и недаром Илья Муромец, витязь без страха и упрека, на распутье едет не туда, где «женату быть» или «богату быть», — а где «убиту быть». Пора одуматься.

А. Панченко