Русская душа — горькая и ПреКрасная

1

Уголовник с душой, причем, душой не менее прекрасной и не менее русской, чем у Андрея Болконского или Андрея Соколова. И это в 1973 году, когда в умах и душах людей царила литература о войне с ее подвигами, с ее бедой. Главный герой литературы того времени — это герой войны, на передовой или в тылу. И вдруг уголовник.

Егор Прокудин — фигура сложная, неоднозначная, и тем не менее, завораживающая, заставляющая чувствовать и сочувствовать, думать и задумываться, верить и надеяться, а главное — гордиться, гордиться русской душой, так мастерски описанной Шукшиным в киноповести «Калина Красная».

2

Повесть не случайно начинается с песни «Вечерний звон», потому что «Так много дум наводит он...», невольно наводя на мысль «О юных днях в краю родном, Где я любил, где отчий дом...», причем, как читателя, так и главного героя, Егора Прокудина — уголовника «со стажем», но любящим и помнящим и родной край, и отчий дом, и старуху-мать. А сам «вечерний звон ассоциируется» с церковным колокольным звоном, символизирующем частицу Бога в каждой русской душе, а еще страдание, очищение и прощение. То есть то, через что предстоит пройти главному герою повести.

В принципе, увидеть отличительные признаки типичной русской души в Егоре Прокудине можно, проанализировав всего одну его фразу, сказанную таксисту, совершенно незнакомому человеку:

«Если бы я жил три жизни, я бы одну просидел в тюрьме, другую отдал тебе, а третью — прожил бы как хочу».

Вот оно — неизбывное желание воли, и широта, глубина русской души. Для чего нужно просидеть в тюрьме, и не год, не два, а целую жизнь? Чтобы в полной мере ощутить желание воли, чтобы сформировать, воспитать, развить его в себе до такой степени, чтобы потом, в «следующей жизни», ценить эту самую волю и насладиться ею до конца. И вот тогда только не жалко еще целую жизнь подарить абсолютно незнакомому, случайно встреченному человеку и подарить ему самую большую радость — саму Жизнь.

«Воля и весна! Чего еще человеку надо!» — это прокудинская характеристика человеческих потребностей.

Не даром, читая таксисту стихи, Егор в образе волка, гонимого, но рвущегося на свободу, видит себя самого: «Егор, сам оглушенный силой слов, некоторое время сидел, стиснув зубы, глядел вперед. И была в его взгляде, сосредоточенном, устремленном вдаль, решимость, точно и сам он бросилпрямой вызов кому-то и не страшился ни тогда, ни теперь.»

Желая показать русское стремление к воле, Шукшин выбрал наиболее подходящий персонаж, хоть и не укладывающийся в общепринятые рамки. Потому что кто, как не заключенный, больше всего любит волю и умеет ее ценить?

— Душа у меня... наскипидаренная какая-то, Михайлыч. Заведет она меня куда-нибудь. Как волю почует, так места себе не могу найти.

При этом речь идет не только о воле физической, но и моральной.

3

Есть еще одна деталь, очень полно и верно отражающая русскую душу Егора Прокудина — его отношения к березам. Березы многократно возникают в киноповести, как бы ставя вехи в становлении, или, скорее, в восстановлении главного героя, в его обретении самого себя, в возрождении его души.

«Останови-ка... я своих подружек встретил.»

Друг — это тот, которому доверяешь, на кого надеешься, кто поддержит и посочувствует, кто никогда не предаст. Для уголовника со стажем, ощущающим себя «Горем», не верящего ни в себя, ни в людей, такой друг — береза. Она приносит утешение и вселяет веру в себя, заставляет искать выход,

«Егор вышел из машины... Вокруг был сплошной березовый лес. И такой это был чистый белый мир на черной еще земле, такое свечение!.. Егор прислонился к березке, огляделся кругом.

— Ну, ты глянь, что делается! — сказал он с тихим восторгом. Повернулся к березке, погладил ее ладонью. — Здорово! Ишь ты какая... Невеста какая. Жениха ждешь? Скоро уж, скоро. — Егор быстро вернулся к машине. Все теперь было понятно. Нужен выход какой-нибудь. И скорее. Немедленно.»

Не зря для Егора береза ассоциируется с невестой — символом зарождения новой семьи, а следовательно новой жизни. Значит живет еще в нем надежда на другую, светлую жизнь.

А еще береза для него — символ детства, родного дома, хотя и отодвинулось все это, осталось за черной полосой воровской жизни: «Я извсего детства мать помню да корову», но воспоминания эти настолько яркие, что до сих пор тревожат душу бывшего уголовника:

«Манькой звали корову. Мы ее весной, в апреле, выпустили из ограды, чтобы она сама пособирала на улице. Знаешь: зимой возют, а весной из-под снега вытаивает, на дорогах, на плетнях остается... Вот... А ей кто-то брюхо вилами проколол. Зашла к кому-нибудь в ограду, у некоторых сено было еще... Прокололи. Кишки домой приволокла.»

Даже выражение нежности связано у Прокудина с коровой, опорой и кормилицей, а потому очень важным в жизни маленького Егора существом: «Ясегодня нежный, как самая последняя... как корова, когда она отелится».

И, возвращаясь к образу березы, необходимо отметить, что это дерево является символом России вообще, а, значит, и для Егора Прокудина символом Родины, большой и малой. И жива в его русской душе любовь к деревне, к полю, к березам:

— Так я же ведь крестьянин! Родом-то. Вообще природу люблю.

Поэтому и тянет Егора не «в люди», а на пашню, в степь:

«Первую борозду в своей жизни проложил Егор. Остановил трактор, спрыгнул на землю, прошелся по широкой борозде, сам себе удивляясь: неужели это его работа.»

«Легче не становилось, только глубоко жаль было всего этого и грустно, и по-иному щемило сердце — и дорого, и больно. И теперь, когда от пашни веяло таким покоем, когда голову грело солнышко и можно остановить свой постоянный бег по земле, Егор не понимал, как это будет — что он остановится, обретет покой.»

Егору дорого все, что связано с деревенским бытом и укладом:

«Медленно прошел по сеням. Остановился около уличной двери, погладил косяк — гладкий, холодный. И прислонился лбом к этому косяку, и замер. Долго стоял так, сжимая рукой косяк, так что рука побелела. Господи, хоть бы еще уметь плакать в этой жизни — все немного легче было бы. Но ни слезинки же ни разу не выкатилось из его глаз, только каменели скулы и пальцы до отека сжимали что-нибудь, что оказывалось под рукой. И ничего больше, что помогло бы в тяжкую минуту: ни табак, ни водка — ничто, все противно.»

4

В минуту, когда беспокойно становится на душе, герои «Калины красной», а среди них, конечно и сам Егор Прокудин, как и многие другие шукшинские герои — носители русского характера — выплескивают это беспокойство чисто русским способом. В «малине», например, не принимают наркотики, не устраивают оргий, там... пляшут. И «таилось что-то за этойпляской — неизжитое, незабытое.»

— Вот какой минуты ждала моя многострадальная душа, — сказал Егор вполне серьезно. Такой, верно, ждалась ему желанная воля.

И полностью осознавая свое положение, как моральное, так и социальное, Егор все равно ощущает внутри себя что-то, что не дает ему забыть его принадлежность к роду человеческому:

— Ну, на злых, Люсьен, мы сами — волки. Но душа-то, душа-то... Плачет.

И, как истинно русский человек, Егор Прокудин чувствует и понимает поэзию:

— Умеешь — радуйся, не умеешь — сиди так. Тут не спрашивают. Стихи, например, любишь?

Или другой пример:

— Стихи надо любить, — решительно закруглил Егор этот вялый разговор. — Слушай, какие стихи бывают. — И Егор начал читать — с пропуском, правда, потому что подзабыл.

5

Не вызывает сомнения еще одна черта, присущая Егору Прокудину как носителю русского характера — естественное желание защитить свою женщину от кого бы то ни было, не считаясь ни с каким обстоятельствами.

С отчаянной решимостью и при этом полной невозмутимостью идет Егор на встречу с бывшим мужем Любы, зная, что на стороне противника значительный численный перевес. Идет, чтобы раз и навсегда оградить любимую женщину от домогательств. Идет один, чтобы доказать сопернику свое превосходство, чтобы сразу расставить все точки. И Петро без слов понимает его и полностью поддерживает, что доказывает, что бывший уголовник и честный работяга думают и чувствуют одинаково, что Егор, пройдя через болото воровской жизни, сохранил в чистоте русскую мужскую гордость.

Точно также пойдет он потом навстречу своей гибели. И только ли желание избавиться от изломанной жизни будет толкать его в спину? Или еще ответственность перед близкими людьми, в первую очередь женщинами: матерью и любимой женщиной, нежелание взвалить на них груз стыда и ответственности за его прошлое?

Уважительно отношение к своей Женщине не позволяет Егору вводить ее в заблуждение, давать надежду на жизнь, о которой сам герой еще ничего не знает:

— Я бы хотел не врать, Люба, — заговорил он решительно. — Мне всю жизнь противно врать... Я вру, конечно, но от этого... только тяжелей жить. Я вру и презираю себя. И охота уж добить свою жизнь совсем, вдребезги. Только бы веселей и желательно с водкой. Поэтому сейчас я не буду врать: я не знаю. Может, вернусь. Может, нет.

Любовь к женщине пробуждает спящую душу Егора, но переломным моментом становится встреча с матерью. Теперь его душа просыпается окончательно и «бьется» и «дрожит» в холодном поту после снившегося много лет кошмара.

«Откровенно болела душа, мучительно ныла, точно жгли ее там медленным огнем», когда вышел Егор из родительского дома. И не нашел он в себе сил вернуться, признаться матери — такой стыд охватил его душу, и такая любовь к матери заполнила его сердце: «Не могу пока — сердце лопнет».

Егор, спокойно идущий на встречу с бывшим Любиным мужем и его дружками, не находит в себе смелости открыться матери, ничего не знающей о его прошлом, и просто беззаветно его любившей:

— Рано! — крикнул Егор. — Дай хоть волосы отрастут... Хоть на человека похожим стану. — Егор включил скорость. — Я перевел ей деньги, — еще сказал он, — но боюсь, как бы она с ними в сельсовет не поперлась — от кого, спросит. Еще не возьмет. Прошу тебя, съезди завтра к ней опять и... скажи что-нибудь. Придумай что-нибудь. Мне пока... Не могу пока — сердце лопнет. Не могу. Понимаешь?

6

Егор Прокудин, как свойственно, наверное, только русскому человеку, не может просто находиться среди людей. Ему необходимо любить их, и чтобы они любили его, не просто терпели, а именно любили, по-человечески, по-доброму. Поэтому он так болезненно относится к тому, как примут его в Любиной семье, осознавая, что человека с таким прошлым как у него непросто не только любить, но и просто по-доброму воспринимать. А кроме любви еще нужно, чтобы окружающие ему поверили и стали доверять. И поэтому он сразу решает «выложить карты на стол» и сам рисует себя таким, каким, на его взгляд его видят люди: «Я потом. Я же из заключения...», «Я подкидыш». И, видя, что Петро не реагирует на его провокации: «У меня справка об освобождении! — чуть не заорал ему в лицо Егор. — Я завтра пойду и получу такой же паспорт, как у тебя! Точно такой, за исключением маленькой пометки, которую никтоне читает. Понял?».

Изболевшаяся душа Егора ждет любви, доверия и понимания. Ждет, но и боится проявления этих таких человеческих чувств:

«...Люди!.. Давайте любить друг друга! <...> Мне жалко вас. И себя тоже жалко. Но если меня кто-нибудь другой пожалеет или сдуру полюбит, я... не знаю, мне будет тяжело и грустно. Мне хорошо, даже сердце болит — но страшно. Мне страшно! Вот штука-то...»

Но и сам Егор готов любить людей. Его душа переполнена нерастраченными добрыми чувствами, и он готов поделиться ими с каждым: «Братья и сестры, — проникновенно сказал он, — у меня только что от нежности содрогнулась душа.»

7

Егор Прокудин, как многие русские люди не любит серых тонов, прямых линий, размытых очертаний: «Не выносил он в людях унылость, вялость ползучую. Оттого, может, и завела его житейская дорога такдалеко вбок, что всегда, и смолоду, тянулся к людям, очерченным резко, хотьиногда кривой линией, но резко, определенно.»

И еще одна чисто русская черта отличает Егора Прокудина — полное презрение к материальным ценностям: «...я эти деньги вонючие... вполнепрезираю». Совсем не из любви к материальным благам становится Егор вором. Его приводит в «малину» все та же душевная неудовлетворенность, жажда нового, неизведанного, чего не могла дать ему родная деревня. Зато она дала ему корни, которые держат довольно крепко и не дают опуститься «на дно», заставляют уводить от воров облаву, «швырять деньги на ветер» и, в конце концов, вернуться к этим самым корням.

8

Лучше любого критика охарактеризовал характер русской души Егора Прокудина сам Василий Макарович:

Странно, ведь вот была же длинная, вон какая разная жизнь, а хорошо помнилось только вот это немногое: корова Манька, да как с матерью носили на себе березки, чтобы истопить печь. Эти-то дорогие воспоминания и жили в нем, и, когда бывало вовсе тяжко, он вспоминал далекую свою деревеньку, березовый лес на берегу реки, саму реку... Легче не становилось, только глубоко жаль было всего этого и грустно, и по-иному щемило сердце — и дорого, и больно. И теперь, когда от пашни веяло таким покоем, когда голову грело солнышко и можно остановить свой постоянный бег по земле, Егор не понимал, как это будет — что он остановится, обретет покой.

9

Символично имя, данное Шукшиным своему герою и прозвище, приобретенное им в воровской среде: «Егор — Горе». Одна буква перемещается из начала в конец. Обрубаются корни, истоки, и жизнь превращается в горе, но корни не исчезают совсем, они просто перемещаются и в конце возникают снова, в конце имени и в конце жизни.

И вот шагает он раздольным молодым полем... Поле непаханое, и на нем только-только проклюнулась первая остренькая травка. Егор шагает широко. Решительно. Упрямо. Так он и по жизни своей шагал, как по этому полю, — решительно и упрямо. Падал, поднимался и опять шел. Шел — как будто в этом одном все исступление, чтобы идти и идти, не останавливаясь, не оглядываясь, как будто так можно уйти от себя самого.

Неразрывная связь Егора Прокудина с родной землей многократно подчеркивается Автором:

Он оглянулся по степи, вдохнул весенний земляной дух и на минуту прикрыл глаза. Постоял так.

Парнишкой он любил слушать, как гудят телеграфные столбы. Прижмется ухом к столбу, закроет глаза и слушает... Волнующее чувство. Егор всегда это чувство помнил: как будто это нездешний какой-то гул, не на земле гудит, а черт знает где. Если покрепче зажмуриться и целиком вникнуть в этот мощный утробный звук, то он перейдет в тебя — где-то загудит внутри, в голове, что ли, или в груди — не поймешь. Жутко бывало, но интересно.

Егор еще раз оглядел степь. Вот этого и будет жаль. «Да что же я за урод такой! — невольно подумал он. — Что я жить-то не умею? К чертям собачьим! Надо жить. Хорошо же? Хорошо. Ну и радуйся». Егор глубоко вздохнул...

— Сто сорок лет можно жить... с таким воздухом, — сказал он. И теперь только увидел на краю поля березовый колок и пошел к нему...

— Ох, вы мои хорошие!.. И стоят себе: прижухлись с краешку и стоят. Ну, что дождались? Зазеленели... — Он ласково потрогал березку. — Ох, ох нарядились-то! Ах, невестушки вы мои, нарядились. И молчат стоят. Хоть бы крикнули, позвали — нет, нарядились и стоят. Ну, уж вижу теперь, вижу — красивые. Ну, ладно, мне пахать надо. Я тут рядом буду, буду заходить теперь. — Егор отошел немного от березок, оглянулся и засмеялся: — Какие стоят! — И пошел к трактору.

Не случайно Егор в переломный момент своей жизни рвется работать на земле.

Неразрывная связь с родной землей очень ярко видна в финале повести: «И лежал он, русский крестьянин, в родной степи, вблизи от дома... Лежал, приникнув щекой к земле, как будто слушал что-то такое, одному емуслышное. Так он в детстве прижимался к столбам.»

Это была та земля, от которой всегда черпал русский народ свою силу, и за что любил ее сыновьей любовью. Эта та земля, вечная и незыблемая — оплот, опора и источник вдохновения русского человека:

«Ничто не изменилось в мире. Горел над пашней ясный день, рощица на краю пашни стояла вся зеленая, умытая вчерашним дождем... Густо пахло землей, так густо, тяжко пахло сырой землей, что голова легонько кружилась. Земля собрала всю свою весеннюю силу, все соки живые — готовилась опять породить жизнь. И далекая синяя полоска леса, и облако, белое, кудрявое, над этой полоской, и солнце в вышине — все была жизнь, и перла она через край, и не заботилась ни о чем, и никого не страшилась».