Мудрость мастера

Редкий дар природы сложил особую энергию личности художника, дал возможность Шукшину органично подойти к осуществлению авторского кинематографа...

Мне выпало счастье быть редактором фильма «Калина красная», принесшего Василию Макаровичу Шукшину настоящую славу, и по окончании «Калины» остаться в числе людей, которых он собрал вокруг себя, приступая к осуществлению грандиозного, главного, как я понимаю, кинематографического замысла его жизни — многосерийного фильма о Степане Разине — могучей личности, казачьем атамане, защитнике обездоленных, вожде русской крестьянской войны XVII века.

Снять этот фильм Шукшин не успел. Но существуют сценарий, созданный на его основе роман «Я пришел дать вам волю», по которым можно судить, какого прекрасного глубокого произведения киноискусства лишила нас смерть. Потеря невосполнима. Мы никогда не увидим Разина — Шукшина. Никогда.

Воссоздать здесь словами облик Шукшина во всем его масштабе, разносторонности, сложности, живом обаянии не только трудно, а, думаю, невозможно. Нужно для этого обладать столь же мощным даром человековедения, талантом, каким обладал сам Василий Макарович.

То, что можем рассказать здесь мы, то, что могут дать любые мемуары, — лишь «штрихи к портрету», более или менее точные.

Сам Шукшин — в своих произведениях. Там его душа, мысли — в смятении и прозрении его героев. Тот, кто, читая или видя на экране творения Шукшина, испытал щемящие счастливые минуты сопереживания — ближе всего подошел к пониманию Шукшина. Те, кого Шукшин, наделенный силой волновать сердца людей, своими фильмами и книгами заставил смеяться, плакать, любить, ненавидеть, — те ощутили, кто такой был Василий Шукшин.

И таких людей, которых Шукшин растревожил, благодарных ему за это, очень много — не сосчитать.

Содержание его творчества: Россия, Народ, Человек, поиск Истины. Все, что он создал, и память о нем — по праву национальное достояние.

К нам на «Мосфильм» в Первое творческое объединение со Студии им. М.А. Горького Василий Макарович перешел в конце 1972 года.

Разговаривать доверительно, «беседовать» (Шукшин употреблял именно это слово) со мной, его новым редактором, Василий Макарович стал не сразу. Приглядывался, что за человек, как работаю. Сдержанность, настороженность определяли его отношение довольно долго. Лишь после экспедиции, по возвращении из Белозерска, где снималась натура «Калины красной», сказал между прочим, но, кажется, даже без моих просьб, что хочет подарить мне свою книгу (это был только что вышедший сборник «Характеры»). Я просияла, поняла, что в его глазах выдержала некое испытание.

Время стирает живые подробности того, что прошло. Очень сожалею, что не вела записей наших частых бесед в павильоне, монтажной, на лестничных клетках, в моей рабочей комнате на студии. От многих месяцев общения осталось ощущение энтузиазма, поглощенности искусством, радостной надежды, что рождается прекрасная кинокартина.

Последние полтора-два года жизни Василия Макаровича, связанные с нашей студией, особые в его судьбе. Он стал настоящим мастером, человеком, осознавшим свое предназначение.

Поражала его собранность.

За это короткое время он успел неправдоподобно много: «Калина красная» (сценарий написан раньше, но он поставил фильм, сыграл в нем главную роль). Сыграл еще в двух фильмах режиссеров, которых уважал: у Г.А. Панфилова («Прошу слова») и Н.Н. Губенко («Если хочешь быть счастливым»). Осуществил сложнейшую актерскую работу в фильме С.Ф. Бондарчука «Они сражались за Родину». Выпустил две большие книги: «Беседы при ясной луне» и «Я пришел дать вам волю», написал десятки лучших рассказов, две пьесы для театра: «Энергичные люди», сказку «До третьих петухов»; очень много сил отдал своему любимому детищу — фильму «Степан Разин» (картина за два-три месяца до его неожиданной кончины была запущена в предподготовительный период).

Если бы все происходило не на наших глазах, в это трудно было бы поверить.

Однажды кто-то сказал Василию Макаровичу: «Вы живете по принципу «ни дня без строчки». Он засмеялся: «Ну если я в день буду по строчке, то не много успею».

Неоднократно приходилось слышать объяснение феномена интенсивности творческого труда Шукшина в этот период: мол, он предчувствовал близкую смерть и стремился выдать все, на что способен. По-моему, формулировка неточная.

Такие раздумья, конечно, слишком глубоко скрыты в душе каждого, но нам, наблюдавшим Василия Макаровича тогда в работе, казалось, что он надеялся прожить еще лет этак 20—25, а темпов деятельности снижать не собирался. Он ощущал внутри себя гигантские запасы материала, идей, намерений; и того, на что был рассчитан природой, думается, далеко не завершил.

Из бесед с ним явствовало — он острейше ощущал, что жизнь человека вообще коротка. Кончина близких и людей, которых он знал, каждый раз ошеломляла его. Он говорил, что смерть — неотъемлемая часть жизни, ее логический конец. А примененная в произведении искусства как художественный прием, может оказаться мощным средством воздействия на эмоции и сознание читателей или зрителей. Пользоваться этим «сильным средством» надо умело и осторожно.

Во время одного из обсуждений материала фильма «Калина красная» в объединении его спросили, насколько ему, как автору, необходимо «убивать Егора Прокудина»? Шукшин ответил: «Смерть взвинчивает в воздухе вопрос о ценности человеческой личности. Что такое тот или иной человек, зачем он родился на свет, мы понимаем только тогда, когда он умирает. Поставлена точка, больше ничего не будет. И я, как автор, могу оценить героя целиком от начала до его финала, осмыслить его судьбу».

Думаю поэтому в прозе и кинематографе Шукшина много пожилых деревенских людей, стариков, естественно подошедших к порогу небытия.

«Суть мудрости в понимании бесценности и одновременно преходящести и самой жизни, не говоря о прочем. Мудрость не вычитаешь непосредственно из книг, ибо таинством мудрости проникнута сама жизнь с ее вековой преемственностью... Оптимизм не ликование, а прозрение, невозможное без грусти и печали», — писал Борис Иванович Бурсов в статье «Несостоявшийся диалог», обращенной к только что ушедшему от нас Василию Макаровичу («Лит. газета» октябрь, 1974 г.)

Шукшин, действительно, в свои сорок четыре много знал о жизни, о человеке. Понимал, что обязан поведать о том, до чего дошел в напряженных духовных исканиях.

Он никогда не поучал своих героев, страдал вместе с ними, отдавал себя им, метался в погоне за нравственной правдой, разгадкой сути бытия.

Писал и снимал только о том, что знал: о настоящем и прошлом российского крестьянина, постигал национальный характер. Раскрывая душу своего народа, поднимался к высотам общечеловеческих художественных открытий. Недаром Шукшина понимают далеко за пределами нашей страны.

Для зарубежных почитателей его творчество (так же, впрочем, как и творчество русских классиков и нескольких современных серьезных писателей) — путеводитель, помогающий понять Россию.

«Человек есть тайна, ее надо разгадать.

И ежели на это уйдет целая жизнь, не говори, что она прошла напрасно. Я занимаюсь этой тайной, значит, я человек», — эти слова Достоевского вполне мог бы применить к себе и Шукшин.

Питая отвращение к назидательности, Шукшин часто вслух рассуждал о том, что не хотел бы, чтобы «Калина» была воспринята как поучение — это «история больной, растревоженной души».

Он неоднократно повторял в наших разговорах, что в сюжете произведения заложена диалектическая схема. Став зрелым мастером, Василий Макарович стремился всегда это преодолевать, создавать «слои более существенные, глубокие, глубинные, в них суть».

Говоря, что сюжет сам по себе стал его ограничивать, собирался, например, написать рассказ о том, как несколько мужиков на проселке «крутятся», пытаясь убрать здоровенную каменюку, мешающую движению. «Придумаю и запишу их реплики, только то, что они при этом говорят, и все. Должно получиться», — и засмеялся, представив, наверное, мысленно смачные выражения персонажей несостоявшегося рассказа. Группа тогда, помню, возвращалась из деревни Садовая, где снимали «двор Байкаловых».

Творческая лаборатория Шукшина-кинематографиста — тема пока мало освещенная в воспоминаниях. Ближайшими соратниками Василия Макаровича во времена создания «Калины» были Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина и оператор Анатолий Дмитриевич Заболоцкий (у которого, кстати, есть прекрасная экранная работа под названием «Мелочи жизни» о том, как снимался эпизод встречи Прокудина с матерью).

Одержимо стремясь к правде, Шукшин отважился на эксперимент: он снял в роли Куделихи — матери Егора — крестьянку деревни Садовая Белозерского района Вологодской области.

Ясно, что старый неграмотный человек не в состоянии был выучить текст сценария. По счастью, в поле зрения Шукшина попала именно Офимья Ефимовна Быстрова, чья судьба в главном повторяла судьбу Куделихи (припоминаю, с каким радостным удивлением Василий Макарович рассказывал мне об этом, вводя в курс уже созревшего решения, когда я на три дня приехала в экспедицию). Кстати, на натуре Шукшин всегда ходил в игровом костюме Прокудина: кирзовые сапоги, телогрейка или кожаная куртка с красной рубашкой.

Офимью Ефимовну снимали в ее избе. Камера включалась в тот момент, когда увлеченная воспоминаниями, женщина не обращала на нее никакого внимания. Вопросы, задаваемые по ходу эпизода Л. Федосеевой — Любой Байкаловой, были заранее продуманы и направляли рассказ в нужное для фильма русло («Ну, бабушка, а про сынов-то теперь расскажи» и т. п.). Остальное довершил монтаж и досъемки реакции Егора — Шукшина.

Офимья Ефимовна охотно, с подробностями, поведала свою жизнь, без актерского «нажима», желания разжалобить.

Тихое робкое горе одинокой старой женщины, родившей сына и брошенной им, достоинство настоящей матери, смело запечатленные кинокамерой, наносят последний удар по разворошенной душе героя фильма. И многие миллионы зрителей, глядя на экран, поверили, что прожженный рецидивист после такой встречи разрыдался, катался по земле: «Тварь я последняя, тварь подколодная...» Эта сцена — важнейший поворотный момент киноповести.

Уже в Москве, когда работа над фильмом завершилась, Василий Макарович признался: «Боялся я, могло ведь и не получиться. А теперь думаю, как бы нам, остальным актерам, дотянуться до такого уровня правды».

Рискнул он включить в ткань своего фильма и пронзительный эпизод из документальной ленты кинофонда МВД, в котором подлинный заключенный поет песню «Ты жива еще, моя старушка» на слова С. Есенина, что не было предусмотрено сценарием. Шукшин вместе со всеми создателями фильма просмотрел из этого фонда огромное количество кинопленки, вглядываясь в лица, проникаясь атмосферой, мало ему знакомой. Кстати, первая сцена «Калины», где Шукшин — Прокудин повторяет «бом-бом» в хоре, исполняющем «Вечерний звон», снята в настоящей исправительно-трудовой колонии под Москвой. В зрительном зале не массовка, а «зеки».

Василий Макарович работал одержимо, обогащая, дополняя картину новыми красками, сочиняя по ходу съемок. Массу подробностей жизни своих героев нашел, импровизируя «на месте действия» (таким образом, например, появилась целая драматургическая линия женщины-следователя).

Как-то кто-то в его присутствии, критикуя материал «Калины», противопоставил правду жизни правде искусства. Шукшин услышанное обдумывал вслух, стремительно проходя по коридорам «Мосфильма», задетый, видно, за живое: «Как это две правды? Нет какой-то отдельной правды искусства. Есть правда и есть ложь».

Спустя несколько лет я с удовольствием прочла в сборнике публицистики В.М. Шукшина под названием «Нравственность есть правда» (М., «Советская Россия», 1979 г., с. 294) отлившуюся в афоризм его мысль: «Сейчас скажу красиво: хочешь быть мастером, макай свое перо в правду. Ничем другим больше не удивишь». Может, эти замечательные слова и родились из описанного выше происшествия? Как знать...

Большая часть «Калины красной» снята на натуре и в естественных интерьерах. На студии было построено лишь три декорации: «Дом Байкаловых», «Малина» и «Квартира официанта».

Обычно на съемках в павильоне «Мосфильма» присутствовало немало публики: мосфильмовцы, свободные от дел, практиканты, корреспонденты и другие — уж очень интересен был сам процесс творчества Шукшина. Василий Макарович обычно разрешал желающим наблюдать за съемками. Но иногда он просил через своих ассистентов всех выйти из павильона. Я помню два таких случая: речь Егора в «Бордельеро» и танец героя в сцене «Малина».

Может, Василий Макарович в те дни был просто раздражен, нервно настроен, а может, испытывал потребность особо сосредоточиться...

Стараюсь вспомнить и записать больше конкретных подробностей: например, как мучительно Василий Макарович озвучивал труднейший эпизод рыданий Егора после встречи с матерью. Но того художественного результата, которого достиг на съемке, повторить не смог. Черновая фонограмма оказалась непревзойденной.

«Калина красная» — В. Шукшин перед съемкой

А как он отбирал дубли смерти Егора?! Был странно бледен, взволнован, увидев себя «мертвым» на экране. Дублей было два. Решил взять в картину тот, где случайно набежавший ветерок пошевелил волосы только что скончавшегося героя...

Вот еще «штрих к портрету». После одного из благополучных худсоветов Шукшин шел грустный, даже подавленный. «В чем дело?» — Василий Макарович ответил: «Меня хвалили, а мне стыдно глаза поднять». Он стеснялся пустословия. Бездумных комплиментов. Требовательно ожидал от людей, которые воспринимали его искусство, ответной работы души и ума. В суждениях искал мысли. Очень ценил тех редких собеседников, которым удавалось открыть в его же произведениях нечто новое для него самого, то, что он подспудно заложил в ткань фильма, но сам для себя не сформулировал.

Помню, каким воодушевлением светился после долгого телефонного разговора с одним из первых зрителей «Калины» — писателем Сергеем Залыгиным. В частности, тогда прозвучала интересная мысль о том, что фильм отражает процесс отчуждения личности от общества и попытку это преодолеть («все мировое искусство сейчас обеспокоено тем же»). Пришлось по душе Шукшину и залыгинское определение последнего прохода героя по пашне навстречу своим убийцам: «Егор идет на цель»...

Обратил внимание Василий Макарович на выступление Л. Аннинского по поводу «Калины» в журнале «Вопросы литературы» (№ 7, 1974 г.), на отрывок из книги Н. Лордкипанидзе, опубликованный, кажется, в «Неделе».

Во время съемок «Калины» печаталась в журнале книга Б.И. Бурсова о Достоевском, которой Шукшин восхищался.

Перечисленное ни в коем случае не исчерпывает всех писателей и критиков, к мыслям которых Шукшин был почтителен. Я пишу только о том, что стало предметом бесед Василия Макаровича со мной, что слышала от него сама.

Василий Макарович был глубоко образован, особенно в области русской литературы, отечественной истории и философии.

Он был честолюбив в высоком смысле слова. К внешним проявлениям известности относился спокойно, не суетился. А если случалось «сорваться», умел посмеяться над собой.

До сих пор не утихают споры, в чем Шукшин сильнее — как писатель, режиссер или актер в своих фильмах?

Странно отделять друг от друга эти три ипостаси Шукшина-кинематографиста, рассматривать их как не связанный между собой перечень способностей литератора и исполнителя. Они слиты воедино. Редкий дар природы сложил особую энергию личности художника, дал возможность Шукшину органично подойти к осуществлению авторского кинематографа.

Кино — искусство коллективное. Задуманное драматургом в сценарии, неотвратимо трансформируется в ту или иную сторону творчеством толкователей последовательно режиссером, артистами.

«Размышляющий авторский кинематограф» (помню живую реакцию Василия Макаровича на эту внятную формулировку одного из журналистов) — редкость, которая далась Шукшину. Свой замысел, свою индивидуальную многосложную художественную идею он точнее, полнее, чем кто-либо другой, мог донести до экрана сам.

Образы из недр сознания рождались его словами в литературном сценарии, окончательно формируясь личной интонацией, оттенками, подробностями живого поведения, выражением глаз героя, богатством подтекста, который мог раскрыть только он.

Именно в этом уникальность и сила Шукшина-кинематографиста. Ему было что сказать людям, и это он говорил сам, без посредников. Свое глубокое знание современной народной жизни, раздумья о человеке Шукшин, единственный в советском кино, научился доносить как абсолютный автор. В этом было его счастье...

Счастье... Премьера «Калины красной» в московском Доме кино. Прекрасная речь А.Я. Каплера, представлявшего фильм. Реакция зала во время просмотра: добрый дружный смех, заглушавший последующие афористичные реплики героев фильма; тишина, когда тысяча человек, охваченная одним переживанием, на мгновение задерживает дыхание...

Шукшин в последнем ряду поднимающихся ступеньками кресел, за микшером. Он сверху видит одновременно и зрителей, и экран. После надписи «конец фильма» зал в каком-то общем объединившем всех движении разворачивается к Шукшину. Миг молчания и... шквал овации, овации долгой, благодарной, щедрой.

Перед Шукшиным лица, глаза людей, которые его поняли. Их много: сотни и сотни.

Через несколько минут в фойе сияющий счастьем, каким я его никогда не видела, обнял нас, помогавших ему делать картину, и, потирая характерным для него жестом руки, сказал: «Вот теперь только и начинается, после этого можно работать».

Находился он в тот момент счастья метрах в двух от места, где спустя несколько месяцев установили гроб с его телом, и тысячи скорбных, ошеломленных неожиданностью его ухода из жизни почитателей редкостного таланта много часов шли нескончаемым потоком, прощаясь с ним навсегда, засыпали его живыми цветами и ветками красной калины.

Е. Сергиевская