Мои встречи с Василием Шукшиным

Шукшин научил меня относиться гораздо серьезнее к своей профессии, к искусству, да и далекие от искусства вещи повернулись ко мне другой стороной от общения с Шукшиным...

В начале 60-х годов я приехал в Киев на съемки. Номер у меня в гостинице оказался двухместный, и я сразу же поинтересовался, с кем буду жить. Мне показали высокого человека в сапогах, затрепанном пиджаке и сказали, что это артист Шукшин. У меня в руках ничего не было, и я хотел помочь донести соседу огромный, основательно обшарпанный чемодан. Но, приподняв его, тут же опустил. Чемодан оказался непомерно тяжел.

Когда мы вошли в номер и выяснили, кто где будет спать, сели на кровати и стали друг друга рассматривать. Наконец, он сказал:

— Меня зовут Василий.

— Меня — Иван, — ответил я.

— Давай только сразу на «ты», — предложил он. Я согласился.

Потом он стал разбирать чемодан. Оказалось, что в нем лежали самые обыкновенные школьные тетради. Заметив мой удивительный взгляд, Шукшин пояснил: «Извини меня, я немного пишу, встаю рано, часа в четыре, но тебя будить не буду».

Я привык рано ложиться спать, Шукшин же приходил в гостиницу довольно поздно и, запозднившись, иногда со мной разговаривал, но не особенно дружелюбно.

Рабочий момент фильма «Калина красная», 1974.

Отношения наши на первых порах складывались не блестяще. Каждый жил сам по себе. В какое бы время Шукшин не вернулся домой, ровно в четыре утра он вставал, умывался, брал чистую тетрадь, и, сидя в постели, что-то писал. Работал он часов по пять-шесть в сутки. Так прошло недели две. Стопки чистых и исписанных тетрадей лежали у него отдельно, и вторая с каждым днем прибавлялась. Потом его увезли на съемки.

В отсутствие Шукшина я не удержался и решил посмотреть, что он пишет. Взял наугад одну из тетрадей. В ней был рассказ о глухонемой, который позже был опубликован в его сборнике. Рассказ мне понравился, и я разом перечитал все, что было им написано.

Когда Шукшин появился снова, я не выдержал и признался, что кое-что прочитал. Он очень обиделся, объяснил, что работы еще не отделаны, и стал после этого запирать тетради в чемодан.

Все-таки через несколько дней он поинтересовался, как мне показались его рассказы. Я растерялся. Слишком уж все написанное Шукшиным не было похоже на привычное чтение. В его произведениях были вещи, о которых не было тогда принято говорить, и мне на первых порах показалось, что в том, как он их описывает, есть какая-то «аморальность». Все это я высказал Шукшину. Мой ответ вызвал в нем прямо-таки бурю. «Нет здесь никакой аморальности! Правда все это! Правда не может быть аморальной!» — от негодования он бегал по комнате, выкрикивая мне все это. Я тогда заметил, что если он сильно расстраивался — начинал бегать по комнате.

Как ни странно, после этого случая Шукшин меня зауважал. Он понял, что я буду ему говорить правду.

Когда Шукшин снял как режиссер свою первую короткометражку «В Лебяжьем», то пригласил меня посмотреть, и я честно сказал ему, что, на мой взгляд, там получилось, а что нет. Он тогда только осваивал профессию режиссера и некоторые мои замечания принял чуть ли не радостно, сокрушенно заявив, что «никто ведь правды не говорит». Кстати сказать, дебют Шукшина вызвал тогда весьма отрицательные оценки. Но сам Василий остался картиной доволен, хотя относился к своему творчеству всю свою жизнь весьма критически. По-видимому, в той картине у него получилось что-то важное для него самого. О его чрезвычайной строгости к себе можно судить по количеству рассказов, опубликованных при его жизни.

Помню на съемках «Калины красной», когда мы жили в городе Белозерске на Беломор-канале, как-то утром меня позвали к телефону. Я жил в гостинице, а Шукшин на частной квартире, где телефона не было. Звонили Шукшину из редакции журнала «Сибирские огни». Позже я передал ему, что его разыскивали, и мы пошли вместе дозваниваться в редакцию. Я слышал его разговор с литературным сотрудником. Журнал публиковал тогда два его рассказа. Шукшину предложили выкинуть какую-то фразу. Он тут же согласился. Потом речь зашла еще о какой-то фразе, но тут он наотрез отказался, заявив, что из-за этой фразы написан весь рассказ и что лучше пусть тогда весь рассказ не публикуют.

Л. Федосеева-Шукшина и В. Шукшин в фильме «Печки-лавочки»

Он никогда не пытался держаться за вещи для него непринципиальные, но уж если что-то было для него важным, ни на какие уговоры не поддавался.

«Калину красную», едва Шукшин ее закончил, мы смотрели втроем: Шукшин, оператор Анатолий Заболоцкий и я. Фильм мне понравился очень. Но я боялся, что под влиянием эмоций буду говорить необъективно и неумеренными похвалами боялся Шукшина обидеть. Он знал цену человеческим словам и пустых похвал не переносил. Я решил высказать свое отношение к картине на следующий день. «Ты тогда приходи пораньше!», — попросил Шукшин. Наутро я ему сказал, что картина понравилась. Он посмотрел на меня внимательно и велел говорить правду. Тогда я признался, что сцена «малины» показалась мне неубедительной. Василий сказал, что это неважно, там ему нужно было только обозначить действие. Если он бывал сам в чем-то не уверен, то вырезал большие куски сразу. К примеру, в той же «Калине красной» он изъял довольно большой по метражу эпизод из сцены «бордельеро». Ему показалось, что актеры вели себя слишком шумно, и сцена, по мнению Шукшина, выбивалась из общего стиля картины, и он пожертвовал ею без сожалений.

Своими удавшимися работами он считал лишь «Печки-лавочки» и «Калину красную». Остальные — подготовкой к этим двум лентам. Почему-то Шукшин считал, что актеры не хотят у него сниматься, что было совсем несправедливо. Мне всегда интересно было с ним работать. Он очень щадил нас и никогда не приглашал на пробы двух актеров сразу. Может быть, это происходило не столько от точного знания своего замысла, сколько от нежелания обидеть человека.

В фильме «Печки-лавочки» я сыграл довольно большую роль — проводника вагона, в котором едет главный герой с женой, а потом к ним подсаживается вор, выдающий себя за ученого. Еще до начала съемок Шукшин очень точно, как всегда, определил мне задачу и доверил все сыграть самому. Когда же я его спросил, кто же такой проводник, он ответил: «играй генерала». Велел изображать очень значительное лицо, которое всем себя как бы дарит, чувствуя себя при этом чрезвычайно крупной фигурой. Позже, когда обнаруживается история с кражей, проводник пытается валить на других.

Как режиссер Шукшин очень бережно относился к актерам, которые у него снимались. Ценил и умел в условиях съемок сохранить в исполнителях рабочее состояние. Помню, после нашей с ним репетиции сложной сцены знакомства старика Байкалова с Егором Прокудиным заботливо спросил: «Репетируешь ты хорошо, а сыграть так можешь?» И продолжил: «Ты пойди за декорацию. Посиди один. Не потеряй это состояние». Он попросил оператора поскорее начать съемку, и мы два дубля подряд проиграли эту сложную сцену, где Прокудин и Байкалов через недоверие налаживают взаимопонимание. Первоначально в сценарии этот кусок был другим. Там Егор и старик говорили о курении, Егор предлагал Байкалову «Памир», а тот курил свой самосад. Я человек некурящий и почувствовал, что весь этот диалог у меня не получается. Шукшин здесь же, на съемочной площадке, переписал текст роли, уже рассчитывая на меня.

Работоспособность Шукшина поражала меня все годы нашего знакомства. На съемках «Калины красной» он писал ночами на подоконнике. Ночи были светлые, белые, и он, никого не беспокоя, работал. Как-то он признался, что ему надо многое успеть. Когда он отдыхал, было непонятно. Съемочная группа «Калины красной» жила в пяти километрах от того места, где шли непосредственно съемки. Мы все поначалу ездили туда на автобусе. Потом я решил ходить пешком. Как-то со мной вместе пошел и Шукшин. Мы шагали молча по дороге, потом он незаметно отстал. Я шел дальше. Когда мы дошли, он неожиданно радостно пожал мне на прощанье руку. На следующий день Лида Федосеева все спрашивала у меня, о чем это мы дорогой с Василием говорили, уж очень он в хорошем настроении пришел, хвастался: «Как с Иваном интересно было». А сказано было, я, как сейчас, помню, следующее: «Ну, пошли» — в начале пути и «Вот пришли. До свидания» — в конце. Больше за весь путь не сказали ничего. Просто он был мне благодарен за то, что я ему не помешал.

* * *

Небывалый успех «Калины красной» ошеломил Шукшина. Временами он казался мне счастливым. В кинотеатре «Мир» был устроен просмотр нашей картины для работников дипломатического корпуса. Перед началом сеанса зрители приветствовали нашу делегацию. Потом началась демонстрация, погас свет, и все ушли. Из съемочной группы остался пересмотреть картину только я один. А потом, как на грех, собрался выходить в ту же дверь, через которую выпускали публику. Никогда в жизни мне не довелось испытывать таких бурных восторгов. Меня хлопали по плечу, целовали, чуть не рвали на мне рубашку, которая вся оказалась в губной помаде. Слава богу, что там не было Шукшина, трудно себе представить что бы они с ним сделали!

Шукшин очень давно мечтал поставить фильм о Степане Разине.

Выбор натуры

Многие годы Василий Макарович интересовался проблемой «личности и массы». Он считал, что самое трудное — создать на экране личность. Чтобы появился актер, а зрители бы почувствовали, что этот человек не такой, как все. Шукшин считал, что личность — это человек, который имеет право выразить свои мысли не так, как все. Величайшей личностью всех времен и народов Шукшин считал Владимира Ильича Ленина. О его мировом значении он говорил с ожесточенной нежностью. Размышлял над каждой пьесой, над каждым фильмом, где появлялся Ленин. Всегда поражался, как один человек мог сделать так, что миллионы перестали верить в бога. Думаю, он когда-нибудь прикоснулся бы к ленинской теме, потому что много об этом говорил. Но сам относился к этому с такой чрезвычайной ответственностью, что считал себя неготовым к подобной работе.

Когда мы виделись в последний раз, он уже снимался в картине Сергея Федоровича Бондарчука «Они сражались за Родину», где он сыграл, а точнее, не доиграл Лопахина. Бондарчук попросил актеров выразить свое отношение к теме войны, высказаться о личных впечатлениях, связанных с этой темой. Шукшин долго молчал, а когда попросили высказаться его, то вспомнил двух инвалидов, которые вернулись после войны в его родную деревню. Это были две исковерканные жизни, и Василий запомнил их на всю жизнь.

Я благодарен судьбе за то, что она послала мне в жизни Василия Шукшина. Я его сильно любил и, кажется, понимал с полуслова. Наши с ним отношения складывались годами. Несмотря на то, что я был старше его, Шукшин научил меня относиться гораздо серьезнее к своей профессии, к искусству, да и далекие от искусства вещи повернулись ко мне другой стороной от общения с Шукшиным. Этот человек очень многое дал мне...

И. Рыжов