Задушевный разговор

Когда меня спрашивают, каким был Шукшин, я отвечаю: «Читайте его прозу. Герои его произведений — это он сам, это его голос. Больше вам о Шукшине никто не расскажет...»

Когда вспоминаю о Василие Макаровиче Шукшине, то неотступно преследует один вопрос: кем же он был для меня? Какой след оставил в жизни? Согласитесь, ответить на него трудно. И не потому, что проанализировать его многогранное творчество нелегко. Скорее преследует боязнь ошибиться в оценке, пройти мимо чего-то главного. Наверное, мы еще долго будем рассуждать о том, кем был Шукшин — актером, режиссером, писателем, а может быть, еще и критиком? В этом я точно уверен.

Расскажу лишь об одном эпизоде, имевшем место на съемках фильма «Они сражались за Родину». В то время нам довелось побывать в гостях у Михаила Александровича Шолохова. Много народу тогда приехало в его просторный дом в Вешенской — почти вся наша киногруппа во главе с Сергеем Федоровичем Бондарчуком. Был и Шукшин. Говорили, в основном, о будущей картине, о предстоящих сложностях съемок, о стремлении максимально приблизиться к реалиям жизни, отраженным в прозе Шолохова.

Поздно вечером, после поездки, мы пошли с Шукшиным на берег Дона. Сидим слушаем музыку по транзистору, неторопливо беседуем. И вдруг Василия как прорвало: «Знаешь, Леша, впервые я встретился с настоящим писателем. А каков писатель! Вон сколько ему лет, а он, как орел степной, сильный, величавый! И «Поднятая целина» и «Тихий Дон» — какой все это монолит. И будто приросли к нему, плоть от плоти его... Вот закончу работу здесь, сниму я своего «Степана» (он тогда хотел экранизировать свой роман «Я пришел дать вам волю») и надо писать что-то большое, настоящее...»

В гостях у Михаила Шолохова...

Вот после его слов я часто думаю:

«Кто Шукшин — писатель? Актер?..» Хотя я его, конечно, знаю больше как актера. Великолепного. Ну возьмите хотя бы самую значительную его работу — «Калину красную». Когда картина вышла на экран, многих она поразила. И не только темой. Меня на встречах со зрителем не раз тогда спрашивали о фильме, просили рассказать о том, как шли съемки. Задавали порой даже совершенно невероятные вопросы, например: «А уж не сидел ли Шукшин в самом деле?» Может, сия фраза покажется кому-то бестактной, наивной. Но вот парадокс: в этом простодушном вопросе заключено, как я теперь думаю, абсолютное доверие зрителя и преклонение, если хотите, перед талантом Василия Макаровича — настолько точно и органично проник он в душу своего героя Егора Прокудина, сумел воедино слить человеческое и актерское бытие. Иногда задумываюсь, откуда столь сильный драматургический материал? И отвечаю — сама жизнь делилась с ним наблюдениями. Готовясь к съемкам, он часто приезжал на Алтай и нередко бывал в настоящей колонии, встречался там с молодыми парнями, чья жизнь была некоторым образом уже исковеркана. Выступал перед ними, рассказывал им о многом. Но и сам внимательно присматривался — искал типажи, характеры. Вот, в результате, несмотря на трагизм, картина получилась доброй, какой-то щемящей душу. Она — о нравственном возрождении человека, о его прозрении. А человека нельзя списать со счетов, как старую, отработавшую свой век автомашину. Его надо пытаться перевоспитать, помочь ему обрести уверенность. Может быть, говорю банально, но сейчас других слов найти не могу.

Василий Макарович всегда душой болел за таких «оступившихся» и страшно ненавидел равнодушие, черствость, фальшь. Он тянулся к людям, к землякам особенно. Сам-то ведь он жил далеко от Алтая. Вот и наша первая встреча связана с его родными Сростками. Хоть и случилась она на Одесской киностудии.

Помню, что подружились мы с ним на съемках фильма «Золотой эшелон», ставил его режиссер Гурин. Правда, прежде я видел Шукшина на Студии Горького, где он делал свою первую картину «Живет такой парень». Но что там за знакомство было — так, поздоровались, перекинулись парой, тройкой слов, и все. В «Эшелоне» Василий играл роль партизана. Работа выдалась нелегкой — много трюков, перестрелок, погонь. Уставали страшно! Как-то в перерыв мы высыпали во двор студии, а Шукшин уже был там. Сидел и что-то записывал: встал на колено, а на другом лежит ученическая тетрадь, в которую он заносил свои записи. Я тут же, недалеко, устроился. Он писал, писал, а потом взглянул на меня так открыто, по-свойски и спросил: «А ты, парень, откуда родом?» Я ему ответил в шутку: «Откуда родом? Из России, конечно». Но он не обиделся и говорит: «Ну это ясно, все мы россияне, а конкретного?» — «С Алтая я», — говорю.

И вдруг Шукшин переменился в лице — стал нервно запихивать тетрадку за голенище сапога, подбежал ко мне, обрадовался: «Слушай, так мы ж земляки, я тоже с Алтая». И пошел у нас тогда разговор о родных местах, о Сибири. Рассказывал он мне о Сростках, о своем детстве. Сейчас, когда прошло уже немало лет с той встречи, конечно, легко спутать порядок событий, направленность разговора. Но суть не меняется — так сразу мы стали друзьями, потянулись друг к другу.

Открытость, душевная откровенность, как мне кажется, были свойственны Шукшину. Если он сразу поверил в человека, в актера, он и дальше относился к нему с теплотой. Может, она идет от изначальности, природности его натуры... В кинематографе мне приходилось сталкиваться с разными людьми: одни прекрасно уживаются со съемочной группой, другие совершенно не умеют ладить с товарищами по площадке. А работать надо — есть график съемок, план в конце концов. Так вот Шукшин прекрасно работал с актером, творчески. Как тонко понимал он нашу натуру! Знал, когда нашему брату нужно дать отдохнуть, давал время подумать, а иногда очень точно требовал и добивался, чего хотел, — он это знал наверняка.

В. Шукшин с писателем В Беловым

Теперь я понимаю, что это исходило не только от режиссерской практики, что тоже немаловажно. Тут сказывалась еще и любовь к человеку, привитая в семье с малолетства.

Вспоминаю о съемках второй картины Шукшина «Ваш сын и брат». Меня он пригласил на роль старшего из братьев. Прочитал я сценарий, чувствую — знакомая как будто ситуация. Так Василию и заявляю: «Вась, а ведь это я, вроде, сам все тебе рассказывал?» Шукшин прищурился и мне в ответ: «Твое, Леша, дело прочитать сценарий и решить, сыграешь роль или нет...»

Стал я пробоваться. Вдруг началось для меня непонятное. Все пробы, пробы, пробы... Конца и края не видно. Устал, скажу честно, нервничал, даже похудел. Решил пойти к Шукшину и все выяснить: «Ты мне скажи сразу — подхожу я на роль или нет. Если нет, то и дело с концом!» А он мне так тихо-тихо: «Пойми, с тобой вопрос почти решенный. Но мне нужно и других актеров искать. Вот здесь мне твоя помощь требуется, как партнера, понимаешь?»

Вот такие слова, ох, как необходимы порой актеру даже в подготовительном периоде.

Я повторяю, Шукшин — «актерский» режиссер. Он, поверив в тебя, легко принимает твое видение и концепцию образа. Умеет уважительно относиться к предложениям актера. На площадке можно было экспериментировать много, Шукшин не стеснял никого.

Но если Василий не верил в человека, тогда с ним было трудно контакт найти, почти невозможно. Помню свое первое впечатление, когда я его увидел на съемке: замкнутый человек, ни с кем не общался. Репетировал, снимался, выполнял команды режиссера, а после съемки уходил куда-то, писал, и в глазах все время думы, думы. Сильные у него были глаза...

Но не перед каждым Шукшин раскрывался, не назову его «рубахой-парнем». И ершистым я его видел много раз. Особенно он нервничал, когда чувствовал высокомерие, апломб, лесть, не обязательно по отношению к себе. Обращаться с такими людьми он не умел и не желал.

Мне же всегда легко работалось с Василием Макаровичем и свободно. Мы с ним, как бы это поточнее сказать, были настроены на одну волну. И опыт житейский мне помогал сниматься в шукшинских фильмах. Я сам прошел войну, знал коллективизацию, деревню, видел, как наша страна развивалась и крепла. Да и картин еще до встречи с Шукшиным у меня было достаточно. К тому же. не раз встречал и наблюдал тех людей, о которых писал Василий, мог что-то ему посоветовать. Для меня встреча с Шукшиным-режиссером была идеальным явлением. Может, я хватил через край, но вот так кажется. С ним было истинное творчество. Идешь утром к нему на съемку и думаешь: «Откроется тебе сегодня что-то новое, неведомое». Всегда с хорошим предчувствием приступал к работе. А бывает в нашей актерской жизни и другое: приходишь в павильон и не знаешь, что надо тебе играть. Да и режиссер не часто способен дать вразумительный ответ. С Шукшиным такого никогда не было.

Конечно, о такой яркой личности, какой был Василий Макарович Шукшин, всего не расскажешь. Да и многое, о чем я вспомнил, может показаться незначительным, и сам я что-то главное упустил. Ничего не поделаешь — это свойство памяти. И все же мне еще раз хочется вернуться к прозе Шукшина. Чтобы узнать его лучше, нужно обязательно перелистать его рассказы, повести. Он весь в них, без остатка. Когда меня спрашивают, каким был Шукшин, я отвечаю: «Читайте его прозу. Герои его произведений это он сам, это его голос. Больше вам о Шукшине никто не расскажет...»

А. Панин