Характер

...Страна потеряла человека огромного, всенародно признанного таланта, Театр Маяковского — «своего» автора, о котором мечтал десятилетиями, с которым было связано столько надежд.

Это был особенный вечер. Едва закончился спектакль и отзвучали аплодисменты, актеры вмиг разгримировались, и все до единого явились ко мне. Они были возбуждены и радостны, как бывают взволнованы все актеры в вечер премьеры. Но на этом спектакле был автор, которого они любили и чье произведение они впервые сыграли на сцене, и это удваивало их волнение.

Этот писатель до сих пор не писал пьес, он писал прозу, но мы увидели в этой прозе драматургический нерв и, инсценировав несколько рассказов, сыграли их как пьесу — со своей интересной темой и со своими характерами. Спектакль так и назывался — «Характеры».

И вот писатель сидит в моем кабинете, а актеры шумно делятся своими впечатлениями, смеются, но настороженно ждут, что скажет автор. А он молчит, прислушивается к разговорам, сидит в углу у двери. Но затем незаметно пересаживается на диван, потом к столу, скованность его исчезает, он улыбается и говорит, что не верил в нашу затею, потому что не понимал, как можно сыграть прозу, а теперь видит, что, оказывается, можно... Впрочем, я забежал вперед, это все случилось потом, а начиналось вот с чего...

Я услышал о Шукшине еще в 60-е годы: первые же работы молодого кинематографиста поразили меня какой-то своей «сибирской» натуральностью. Его способ существования на экране был поразителен в то время еще и потому, что рядом с ним зритель часто видел театральных артистов, которые позволяли себе другую глубину проникновения и иную естественность, другую, я бы сказал, подробность существования на экране.

Нельзя не добавить, что драматургия тех лет, в значительной мере сохранившая печальную инерцию бесконфликтности, давала не так уж много оснований для той поразительной технологии естественного, жизненного существования, в которой работал молодой артист и которая получила затем дальнейшее развитие в его режиссерской деятельности.

Печки-лавочки

А потом появились литературные произведения Василия Шукшина — для меня они стали открытием, каких в моей жизни было немного. В чем же состояло это открытие? Прежде всего в том, что автор искал героев в совершенно «другой зоне». Напомню, что в 60-х годах литература пыталась все пристальней исследовать проблемы научно-технической революции. Тенденции изображения социально-активных персонажей — носителей идеи НТР, ее глашатаев и участников — позже аккумулировались в некоторых героях производственных пьес и фильмов, личностях рациональных, сухих, холодных.

А Шукшин, оттолкнувшись от стереотипа, создал своего героя, с иной духовностью, с другой степенью богатства и красоты человеческой личности. Они далеко не были готовы к встрече с НТР, но эти шукшинские герои мне намного дороже тех, так сказать, «людей со стороны».

Триединое дарование Шукшина — актерское, режиссерское, писательское — явилось чрезвычайной редкостью в наш век глобальной специализации и не могло пройти незамеченным, потому что он, как и мой учитель Андрей Михайлович Лобанов, в иное время и в другой области, открыл дверь в новую эстетику, в другую подробность существования человека на экране.

И в литературе.

Герой, который нес эту новую эстетику, был для меня бесконечно интересен. А так как у Шукшина не было драматургически цельных произведений для театра, то на своем курсе — первом объединенном актерско-режиссерском курсе в ГИТИСе — я начал делать этюды по его рассказам, а затем и инсценировать их. Это было в 1967 году. Потом это продолжилось на втором и на третьем курсах.

В ходе просмотра этих работ у меня возник замысел объединить несколько рассказов в единое представление, в целостный театральный спектакль. Это стало возможным потому, что мы нашли общую для всех отобранных рассказов тему — тему душевной красоты, человеческой щедрости и отзывчивости, чем так богаты шукшинские герои. Тема подсказала и композиционный прием: взяв за основу сюжет одного из рассказов, я сделал его событийным стержнем, который соединял рассказы в драматургическую сюиту с общей темой. Главные наши усилия были направлены на раскрытие неповторимых шукшинских характеров.

В. Шукшин в перерыве между съемками

Внешне спектакль, шедший на Малой сцене, был скромен, подчеркнуто непритязателен. Но постановка вызывала удивительный интерес зрительного зала и шла с большим успехом; кстати сказать, эта инсценировка до сих пор идет в театрах страны.

...И вот наступил тот вечер, когда мы пригласили Василия Макаровича на спектакль. Как признался Шукшин, он слышал в театре свой текст в первый раз — ведь он для театра никогда ничего не писал, абсолютно ничего. Было любопытно наблюдать, как стеснительный, по началу неконтактный человек к концу вечера начал улыбаться и расцвел. И тут-то я постарался заманить и завербовать Шукшина в театральные драматурги. Я уговорил его, и он дал обещание написать для нас пьесу.

Прошло несколько месяцев, Шукшин попал в больницу — его, кажется, опять мучила язва — и оттуда дал знать, что пьеса почти готова. То было в середине сезона 1973—74 годов. Тогда студенты, заранее сговорившись с ним, подогнали к больнице машину и «украли» Шукшина на несколько часов. У нас в Малом зале, где шли «Характеры», в час дня собралась труппа, и Василий Макарович прочитал «Энергичных людей» — свою первую пьесу для театра, написанную, как он обещал, специально для нас.

Читал он по клеенчатой тетрадке, где текст был написан от руки. Больше того, в некоторых местах, вместо реплик, которые Шукшин не успел сочинить, стояли многоточия, и Василий Макарович на ходу импровизировал. Сразу после читки он вручил нам клеенчатую тетрадь с текстом — я видел эти самые многоточия, — а позже забрал, чтобы закончить работу, и мы получили машинописный экземпляр.

Первая проба пера Шукшина в драматургии, она. и носит характер пробы. В «Энергичных людях» Шукшину, мне кажется, не удалось полностью проявить себя — он, конечно, значительно выше как прозаик и киносценарист. «Энергичные люди» — в общем, анекдот, очень талантливо написанный, но — анекдот. Причем пьеса потому не обрела настоящего, что ли, масштаба, что не вскрыта была причинность явления, тогда как большая драматургия всегда предполагает обнажение такой причинности. Но для тех лет и анекдот на эту тему был для театра полной новацией, обращением к важной социальной теме.

Читал Василий Макарович поразительно. Как он читал, так ни мы, ни Большой драматический театр в Ленинграде не смогли сыграть. В чтении Шукшина яркость языка и гротесковые характеристики целого ряда действующих лиц носили натуральный, естественный характер. Эти характеристики в его изложении были так поразительно соотнесены с его личной, емкой актерской индивидуальностью, что гротесковые тенденции словно уходили. Наоборот, они становились абсолютно естественным, жанрово точным определением сцены. И, что не менее важно, не исчезала та замечательная щемящая интонация Шукшина, за которую мы его особенно любим, которая присутствует в его лучших произведениях. Скажем, в «Калине красной», в каждом рассказе есть такая щемящая интонация любви автора к своим героям и какой-то боли за них. Хотя в пьесе этой шукшинской интонации не так уж и много, но в авторском чтении она была.

Когда читка окончилась, труппа устроила овацию...

Вскоре у нас начались репетиции, их вел талантливый молодой режиссер Борис Кондратьев. Начав работу над пьесой раньше БДТ, мы задержались с премьерой — она состоялась глубокой осенью. А весной вышел спектакль БДТ; Г.А. Товстоногов оказался энергичнее нас. В октябре 1974 года Василия Макаровича Шукшина не стало. Для пас это был тяжелый удар — страна потеряла человека огромного, всенародно признанного таланта, Театр Маяковского — «своего» автора, о котором мечтал десятилетия, с которым было связано столько надежд...

А. Гончаров