2.2. Место собственно рассказов в лингвотипологическом описании текстов малой прозы В.М. Шукшина

Типологический взгляд на тексты рассказов в сопряжении с принципами системного подхода и характеристикой жанровых конвенций позволил обнаружить набор признаков, общих для поэтики малой прозы В.М. Шукшина. Утверждение исследователей о значимости в текстах писателя диалогичности [Деминова, Кукуева, Чувакин: 2000], принципа рассказывания [Василевская: 1994], синкретического способа организации речевых слоев [Голев: 1992; Пищальникова: 1997; Салагаева: 1983], о преобладании персонажного слова над авторским [Кожевникова: 1971; Козлова: 1992; Папава: 1983], а также проведенный нами в коммуникативно-деятельностном аспекте анализ собственно рассказов [Кукуева: 2001б] дают все основания для квалификации данных произведений как базового лингвопоэтического типа текстов. Соответственно, жанровые и композиционно-речевые признаки типа, отражающие концептуальные положения поэтики рассказов Шукшина, приобретают статус общетипологических. В содержание понятия «базовый тип текста» мы, во-первых, вкладываем характеристику собственно рассказов как «чистой» формы повествования (А.В. Огнев, В.П. Скобелев, Э.А. Шубин), в которой отсутствуют признаки эвоцирования элементов новеллистики, очерковости, сценичности как первичных речевых жанров, демонстрируется гибкое соединение примет классического нарратива с «шукшинским повествованием», ориентированным на диалог-реплику. Во-вторых, учитываем деривационную¹ валентность базового типа текстов, то есть потенциальную способность к эвоцированию примет текстов с другой жанровой «этикеткой» (анекдот, сценка). Принципиально важным является то, что тексты базового типа характеризуются в качестве исходных в деривационном процессе, «рассматривающем такие связи, которыми объединяются первичные и, основанные на них, вторичные языковые единицы и которые типичны для отношений между исходными и производными знаками языка» [Кубрякова, Панкрац: 1982, с. 8—9]. При описании текстов малой прозы Шукшина с точки зрения категории говорящего субъекта рассказы базового типа характеризуются как ядерные.

С учетом сформулированной позиции продемонстрируем содержательные и композиционно-речевые признаки базового лингвопоэтического типа текстов. В плане содержания собственно рассказы не ограничиваются банальным событием, происшествием: «ситуация, факт, случай, выходящие на весь мир — содержательная основа рассказа» [Скобелев: 1982, с. 51]. Они тяготеют к лиризму, к свободному развитию сюжета, к логическому завершению авторской мысли, стремятся к «отчетливости и определенности образа автора» [Нуньес: 1985, с. 11].

Названные признаки не разрушают традиций жанра. Однако структурно-содержательная сторона базового типа, сопряженная с особым вектором шукшинского мировидения, позволяет высветить точки смещения жанровых конвенций классического повествования. В первую очередь это отразилось на креативной природе рассказа. Установка на жизнеподобие заняла ключевое место в текстах малой прозы, закрепила тезис изображения «правды жизни» во всех проявлениях или же изображения «тоски по настоящему». Немаловажную роль в данном процессе сыграла и сложная архитектоника произведений. Приметы сказовой формы, пошатнув строгие каноны жанровых конвенций, приобрели статус типологически значимых: способствовали расщеплению монолитной простоты художественного «слова» автора, обосновали релевантность понятия «художественно-речевой жанр». Элементы сказа² можно наблюдать в прямых обращениях к читателю, в воспроизведении характерных особенностей разговорного стиля, в имитации импровизационной, заранее не подготовленной речи, но, несмотря на указанные свойства, собственно рассказы не являются сказом в полном смысле, они лишь «стоят на границе со сказом» [Кожевникова: 1971; 1994], ибо сказ в результате характерности слова (признак литературы 60 — 70-х годов) теряет свою конструктивную самостоятельность, «рассыпается». Благодаря этому обнаруживается двуплановое повествование. Сказ утрачивает свое главное свойство — установку на монологическое «слово» рассказчика [Тынянов: 1977, с. 160]. Репрезентация писателя-рассказчика в качестве обыкновенного человека, повествующего «о делах человеческих», наделяет повествователя и персонажей в данном типе текстов равновеликими возможностями творения «своей истории», на что в свое время справедливо указала Д. Немец-Игнашева: «голоса (персонажей) либо становятся повествователями, либо представляют социальные типы» (Цит. по: [Творчество В.М. Шукшина в современном мире: 1999, с. 19]).

К явлению смещения жанровых конвенций в собственно рассказах можно отнести и особое функциональное назначение категории повествователя: «<...> образ повествователя в целом весьма близок к образу автора, что оказывается причиной широкого использования социально-речевых стилей изображаемой общественной среды в качестве ее собственного речевого самоопределения, связанного с ее бытом, культурой, ее историей, и принципа воспроизведения социальных характеров с помощью их собственных "голосов" как в формах диалога, так и в формах "чужой", или непрямой речи в структуре повествования» [Папава: 1983, с. 13]. Исследователь выдвигает аргументы, подтверждающие интегративный характер взаимодействия субъектноречевых сфер автора, повествователя, персонажей. На фоне описания всего корпуса текстов малой прозы интеграция приобретает характер общетипологического признака. Процедура элементно-структурного анализа, осуществляемого в рамках системного подхода, позволяет обнаружить в собственно рассказах особую функционально-семантическую роль такого составляющего ХРС рассказов, как РППов. Близость рассказчика (повествователя) в базовом типе текстов к «образу автора» — это своего рода один из путей, ведущих к психологическому самораскрытию говорящего субъекта, именно поэтому «события отодвигаются на задний план, дают толчок мысли, рассуждению» [Кожевникова: 1971, с. 147]. Продемонстрируем выявленную особенность на отдельно взятом фрагменте текста: «...Есть за людьми одна странность: любят в такую вот милую сердцу пору зайти на кладбище и посидеть час-другой. Не в дождь, не в хмарь, а когда на земле вот так — тепло и покойно. Как-то, наверно, объясняется эта странность. Да и странность ли это? Лично меня влечет на кладбище вполне определенное желание: я люблю там думать. Вольно и как-то неожиданно думается среди этих холмиков» («На кладбище»). Лексическая сторона фрагмента, стиль и синтаксис фраз свидетельствуют о «прорыве» «образа автора» в литературность и философичность. Авторский монолог субъективирован (наличие вводных слов, наречий оценочного характера, сравнительного оборота) и открыт в сторону читательской аудитории (введение риторического вопроса). В целом авторское повествование звучит как отдельно взятый компонент диалогового единства, смысловая сторона которого непременно дополняется реакцией читающего.

Другой вектор интеграции [Кукуева: 2001б; 2002; 2004б], просматривается в синкретизме авторской речи, имеющем два пути 1) взаимопроницаемость авторской речи и ремарочного компонента; 2) диалогическое соотношение³ авторского высказывания с персонажным.

Первый путь традиционно демонстрируется способностью РППов выполнять функцию накопления речеизобразительной информации, сохраняя при этом структурную и смысловую самостоятельность. Из сформулированных Л.И. Василевской [1994] вариантов изложения от лица рассказчика-повествователя в собственно рассказах преобладают информативно-повествовательный и информативно-описательный типы, как правило, предваряющие диалоговые реплики персонажей. Рассмотрим пример: «Продавщица швырнула ему один сапожок. Сергей взял его, повертел, поскрипел хромом, пощелкал ногтем по ласково блестящей подошве... Осторожненько запустил руку вовнутрь... "Нога в нем спать будет", — подумал радостно» («Сапожки»). Информативно-повествовательный тип авторской речи содержит комментарий последовательных действий главного героя, предваряет его реакцию, репрезентированную внутренней репликой. Причем используемая в РППов глагольная лексика со значением пренебрежительного действия «швырнула», звукового наполнения «поскрипел», «пощелкал» воспроизводит зримый образ разворачивающейся ситуации. Информативно-описательный тип авторской речи в рассказе «Демагоги» представляется структурно и содержательно значимым: «Шумела река, шелестел в чаще ветер. Вода у берегов порозовела — солнце садилось за далекие горы. Посвежело. Ветер стал дергать по воде сильнее. Река наершилась рябью.

— Пошли, Петра. Ветер подымается. К ночи большой будет: с севера повернул».

Авторская речь выполняет функцию репрезентативной ремарки, имеющей двоякую установку: представить читательской аудитории целостную картину природы, а также обосновать содержание реплик персонажей.

Второй путь реализации синкретического принципа в авторском повествовании собственно рассказов просматривается через механизм взаимодействия «своего» и «чужого» слова. Рассмотрим фрагмент: «Баев и сам поверил, что он, пожалуй, и впрямь мужик с головой. И стал намекать в разговорах, что он умница. Этих умниц, умников он всю жизнь не любил, никогда с ними не спорил, спокойно признавал их всяческое превосходство, но вот теперь и у него взыграло ретивое — теперь как-то стало не опасно, и он запоздало, но упорно повел дело к тому, что он — редкого ума человек» («Беседы при ясной луне»). Как видно из примера, синкретизм организации авторского «слова» детерминируется активным проникновением в сферу речи повествователя «голоса» персонажей, что подтверждается целым спектром фраз-сигналов: «мужик с головой», «редкого ума человек» и пр. В результате структура авторской речи лишается целостности, однако, с точки зрения семантики, становится более глубокой и информативно емкой. Органика взаимодействия «слов» автора и персонажей в описании событий дает все основания реализовать повествовательное начало как в речевом слое повествователя, так и в речевом слое героя.

Таким образом, высказанный ранее тезис о синкретическом принципе организации авторской речи рассказов Шукшина в данной работе получает дальнейшее развитие: выступает детерминантой жанровой специфики базового типа текстов с точки зрения внутритекстовой организации. Думается, именно синкретичность выводит на первое место в рассказах такие важные в типологическом отношении критерии, как широта, объемность описываемых событий, атмосфера рассказывания, интегрирующая устную форму сообщения с письменной.

Однако рассказ Шукшина как продукт творческой деятельности автора открывает новую грань синкретизма, связанного с явлением жизнедеятельности текста в среде посредством самоинтерпретации, читательских, зрительских и слушательских интерпретаций. Синкретизм организации ХРС собственно рассказов доказывает провозглашенный исследователями тезис о динамике смыслов⁴ произведений писателя, ставит на первое место личность читателя, характеристика которого оценивается нами как одна из доминантных черт жанровой конвенции малой прозы писателя.

В собственно рассказах как базовом лингвопоэтическом типе текстов акт художественной коммуникации автора с читателем осуществляется посредством РППов — энергетического аккумулятора содержательной информации. Воздействие текста на адресата реализуется при помощи определенных механизмов, регулирующих эти взаимоотношения. Читатель, расшифровывая заложенный в содержании смысл, ищет ответы на целую серию вопросов: «что сказано в тексте?», «кто сказал?», «какой смысл я, читатель, усмотрел в сказанном?». В собственно рассказах автор осуществляет функцию «быть целенаправленно порождающим речь», что реализует риторическую программу, заложенную в текстах писателя.

Строясь по риторическим канонам, проза Шукшина наряду с традиционными текстовыми категориями предполагает и категорию риторичности, которая, вслед за О.А. Каменской [1990], М.Н. Макеевой [1999], рассматривается как «особая категория словесного построения, связанная с целенаправленным авторским отбором и использованием языковых средств, базирующихся на критерии интенциональности» [Макеева: 1999, с. 10]. Проявлением риторичности служит семантический анализ, начинающийся сразу после восприятия первых слов текста и идущий в данном типе рассказов через преодоление многомерности и многоголосости авторской речи, через восполнение содержательных лакун, вытаскивание неких скрытых смыслов, заложенных в ней. В акте художественной коммуникации отмеченные признаки приобретают статус точек риторической напряженности, постижение их содержательной стороны выводит к смысловой мозаике текста. В рамках риторической программы, реализуемой текстами собственно рассказов, формируется поведенческая модель читателя: читатель-сообщник, готовый вступить в предлагаемую игру, в ходе которой он становится игроком, создающим «сюжет собственной истории»⁵.

Автор и читатель в собственно рассказах В.М. Шукшина рассматриваются как звенья единого сотворческого процесса, в котором каждый субъект создает, пишет свое произведение через процесс общения, что организует «новый канал коммуникации, связанный с особым миром ценностно-смысловых отношений» [Парахонский: 1989, с. 26]. Таким образом, со всей ответственностью можно утверждать, что жизнедеятельность базового типа текстов рассказов проистекает из его коммуникативной природы, представляющей форму диалога⁶, что и позволяет квалифицировать тип текста как художественно-речевой жанр.

Сопряжение традиционных жанровых признаков рассказа с собственной эстетической программой позволило В.М. Шукшину осуществить революцию в литературе, воплотить свою нравственно-этическую позицию в виде особого художественного «материка» произведений, трансформировать устоявшиеся лингвотипологические свойства текстов с жанровой этикеткой «рассказ». Унаследовав доминантные признаки классического рассказа (малая форма, описание отдельно взятого события, испытания героя ситуацией, ограниченность пространственно-временных рамок), писатель словно осуществляет эксперимент: стремится расширить рамки жанровой формы с помощью многослойного емкого содержания, сделать процесс рассказывания интересным, сотворческим. Поставленная задача решается посредством трансформации устоявшихся жанровых конвенций, проявляющихся на уровне организации ХРС текстов собственно рассказов через диалогическое взаимодействие субъектно-речевых сфер автора-повествователя и персонажей, полистилизм. Форма и содержание детерминируют риторическую программу, в которой особая роль принадлежит активной позиции читателя. Лингвистические признаки базового типа текстов демонстрируют краткость и лаконичность повествования, парадоксальным образом сопряженную с объемностью содержания. Именно в данном типе текстов принцип рассказывания, за которым кроется авторский лик, является объединяющим началом всех элементов: системы образов, описываемых событий и ситуаций, речевой композиции. Отклонение от канона жанровой «этикетки» рассказа детерминируется органичным соединением устной и письменной стихии речи, что приводит к трансформации художественно-речевого параметра текста. На фоне идущего преобразовательного процесса в текстах собственно рассказов обнаруживается функциональная значимость категории повествователя, поэтому его речевая партия расценивается как компонент, формирующий семантику повествования. Способность РППов выполнять нарративную функцию, с одной стороны, является признаком прозы 60—70-х годов, с другой — знаком авторской стратегии. Многомерность и многослойность авторской речи, формирующие точки риторической напряженности в базовом типе текстов, в дальнейшем служат одним из факторов, определяющих активность деривационного процесса, направленного на репрезентацию производных лингвопоэтических типов текстов рассказов.

Диалогичность, предопределяя целостность текстов собственно рассказов на уровне ХРС, жанровой формы и содержания, проецируется на все тексты малой прозы в качестве общетипологического признака. Диалогичность в сочетании с синкретическим принципом объясняют сложность и открытость текстов рассказов, а также открывают новый подход к описанию их как художественно-речевого жанра.

Итак, собственно рассказы, будучи базовым лингвопоэтическим типом текста, демонстрируют прозу гибкую, подвижную в рамках коммуникативного пространства, а, следовательно, способную к трансформации. Лингвопоэтическая значимость ХРС типа заключается в «готовности» ее составляющих (РППов и РППерс) к конструированию эстетически преобразованной действительности (языковой и текстовой) с обязательной установкой на диалогическую активность читателя. Преобразование традиционных жанровых свойств рассказа накладывает отпечаток на жанровые конвенции (то есть способ кодирования и декодирования текста, селекции и комбинации языковых единиц), ставит проблему деривационных отношений между базовым типом текстов и производными типами и подтипами, лингвопоэтическая нагрузка которых видится в возможных вариантах представления действительности и, как следствие, в многоликости ее истолкований.

Примечания

1. Выбранное в рамках проводимого исследования широкое понимание деривации дает возможность определить ее как процесс, одной стороной направленный на «образование в языке любых вторичных знаков, которые могут быть объяснены с помощью единиц, принятых за исходные путем применения определенных правил, операций» [Кубрякова, Панкрац: 1998, с. 129]; другой — на «преобразование исходной (элементарной) единицы с помощью существующих в языке операторов (средств) деривации» [Лазуткина: 1998, с. 110]. Особую значимость в данном процессе приобретает операция эвоцирования первичных жанровых признаков в исходном тексте.

2. Подробная характеристика элементов сказа представлена в разделе 2.3. в связи с описанием типа повествователя.

3. Данное явление достаточно активно исследуется в шукшиноведении. Весьма интересной представляется точка зрения Н.Д. Голева, определяющего подобное взаимопроникновение как сложное симбиотическое образование [1992, с. 121—122].

4. В доказательство приведем точку зрения исследователей: «смысловое богатство творчества Шукшина прирастает в процессе его внутренней разработки со стороны субъектов культуры — многообразием версий идейно-философского и художественного мира творчества, многообразием оценок <...>» [Кофанова, Кощей, Чувакин: 1998, с. 7].

5. Наглядным примером «рассказывания» своей истории в собственно рассказах могут служить: «Беседы при ясной луне», «Миль пардон, мадам!», «Мой зять украл машину дров!», «На кладбище» и др.

6. Диалог определяется «как особая организация коммуникативных отношений, предполагающая равенство сторон в том, что касается осмысления фактов и оценки информации» [Парахонский: 1989, с. 27].