На правах рекламы:

• Заказать грибную пиццу в Волгодонске самовывозом или с быстрой доставкой в офис.. . Также вы можете сделать заказ с нашего сайта или из специального мобильного приложения. Заказать грибную пиццу в Волгодонске самовывозом или с быстрой доставкой в офис и на дом. Пицца с грибами и сбалансированным сырным миксом от Сервиса доставки еды Тепло.

2.4.1. Модификации художественно-речевой структуры текстов рассказов Шукшина с экзегетическим повествователем

Модифицирование ХРС предопределяется работой приема «текст в тексте». Наглядным примером видоизменения речевой композиции служит ядро основного типа текстов — собственно рассказы «Письмо», «Раскас». В ХРС вводится дополнительный «чужой» язык (текст), имеющий своего автора и несущий определенный объем информации. Взаимодействие чужого «слова» с авторским организуется посредством механизма эвокации. Цитируемый текст сопровождается обязательной маркированностью.

Элементы интертекста в силу своей риторической направленности требуют активного читателя, ослабляют границы между адресатом произведения и его автором. Определяя примерные контуры фонда их общих знаний, элементы разрушают замкнутость внутреннего мира отдельного текста и осложняют структуру повествования, формируя модификации ХРС.

На основании выводов, полученных в процессе описания ХРС «Раскаса» [Кукуева: 2001б], мы можем говорить о реализации в тексте двух равноправных кодов: автора-повествователя и главного персонажа, выступающего в роли творца собственного текста. С учетом задач, выдвинутых в данной части настоящего исследования, обратим внимание на композиционную организацию воспроизведенного текста (письма Ивана Петина).

Диалогизированность монолога персонажа посредством включения чужого «слова», выстраивание предполагаемого диалога дают возможность, с одной стороны, сохранить модель непринужденного речевого общения; с другой — предполагают обязательное соучастие читателя. «Ей все говорили, что она похожая на какую-то артистку. Я забыл на какую. Но она дурочка не понимает: ну и что? Мало ли на кого я похожий, я и давай теперь скакать как блоха на зеркале». Передавая беседу жены с окружающими шаблоном косвенной речи, автор облекает «чужую речь» в собственную речевую оболочку. Подобное переструктурирование диалога разрушает его рамочность и подготавливает переход в сторону собственной репликации, репрезентируемой прямой речью. Реплика-стимул: «Мало ли на кого я похожий, я и давай теперь скакать как блоха на зеркале» отражает целевую устремленность пишущего «раскас»: разъяснить свою позицию и, возможно, получить ответную реакцию как со стороны героини, так и читателей, отсюда и мотивация создания текста: «Очень мне счас обидно, поэтому я пишу свой раскас».

Второй композиционной особенностью диалогизированного монолога героя является включение параллельно основной теме (теме ухода жены) второго диалога, косвенно связанного с исходной ситуацией: «Эх вы!.. Вы думаете еслив я шофер, дак я ничего не понимаю? Да я вас наскрозь вижу! Мы гусударству пользу приносим вот этими самыми руками, которыми я счас пишу, а при стрече могу этими же самыми руками так засветить промеж глаз <...>. Еслив уж на то пошло у меня у самого три ордена и четыре медали. И я давно бы уж был ударником коммунистического труда, но у меня есть одна слабость: как выпью так начинаю материть всех». Реплика Ивана значима в содержательном отношении, поскольку ее информативная сторона обнажает контраст между портретом героя, эксплицируемым в тексте автора-повествователя, и его самохарактеристикой. Данный фрагмент также демонстрирует сложность субъектно-речевой организации за счет ввода элемента «потенциального» диалога. Первым компонентом подобного диалога служит произнесенная реплика-стимул, содержащая прямую речь Ивана и его авторскую ремарку: «Эх вы!.. Вы думаете». Второй компонент — реплика-реакция представлена автором «созданного» текста как возможная речь некоего собеседника. Весьма специфичной в репликации представляется синтаксическая конструкция, реализующая чужое «слово». Традиционно в «потенциальном» диалоге реплика-реакция «имеет форму непроизнесенной прямой речи персонажа или же предстает как описание в авторской речи желания персонажа отреагировать на речь собеседника» [Изотова: 2006, с. 4647]. В тексте «рассказа» героя потенциальная ответная реакция в плане речевой организации представляет собой взаимный обмен интонациями между авторским контекстом и чужой речью. Здесь, говоря словами В.Н. Волошинова, «авторская речь ведет наступление на чужое высказывание, пронизывая его своими интонациями» [1995, с. 351]. В результате прямая речь подготавливает косвенную, свидетельством тому служит ремарка «вы думаете», в самом речевом шаблоне сохраняется свойственная ему грамматическая форма первого лица: «Вы думаете еслив я шофер, дак я ничего не понимаю?». Однако отнести подобную конструкцию к «подготовленной» прямой речи [Волошинов: 1995] не представляется возможным, так как характерные для нее взаимные переходы косвенной и прямой речи организуются в рамках чужого высказывания. В ХРС анализируемого текста явление перехода осуществляется по линии скрещивания субъектно-речевых сфер автора и персонажей.

Третья конструктивная черта организованного подобным образом монолога Ивана Петина просматривается в использовании элементов «имплицитного» диалога, внешне оформленного как «одноголосье», позволяющее описать двустороннее общение в виде реплик одного персонажа. В тексте рассказа героя данный тип диалогового повествования представлен репликой-стимулом с особой прагматической установкой. Многочисленные обращения к аудитории («вы», «увиряю вас», «смотрите»), под которыми пишущий подразумевает несколько субъектов: жену, офицера, окружающих (сельских жителей), широкую публику, читающую готовый «раскас», и, наконец, читателя. Категория читателя-интерпретатора в рассказе Петина — функционально значимое звено: читатель перевоплощается в гипотетического собеседника и «конструирует» в своем сознании предполагаемые ответные реплики по некоторым элементам реплик-стимулов автора (Ивана). Рассмотрим фрагмент текста: «Теперь смотрите што получается: вот она вильнула хвостом, уехала куда глаза глядят. Так? Тут семья нарушена. А у ей есть полная уверенность, што они там наладят новую? Нету <...>. Не дура она после этого? А гусударство деньги на ее тратила — учила. Ну, и где ж та учеба? Ее же плохому-то не учили <...>. Откуда же у ей это пустозвонство в голове? Я сам удивляюсь. Я все для ей делал. У меня сердце к ей приросло». Сопричастность читателя диалогу героя видится не только в уже указанных ранее обращениях, но и в оформлении пространственно-временного континуума. Читатель гипотетически переносится в ту же систему координат, в которой находится персонаж, о чем свидетельствует дейксис: «теперь», «тут». Местоположение жены и ее нового супруга представлено иным временем-пространством: «уехала куда глаза глядят», «там». Подобное соположение континуумов вводит читателя в процесс творения персонажного текста и формирует в ХРС дополнительную субъектно-речевую сферу «собеседника». Немаловажную роль в восстановлении диалога играет содержательная сторона авторского речевого слоя. Возможные ответные реплики аудитории предопределяются логикой вопросной репликации, например: «Откуда же у ей это пустозвонство в голове?». Ответ на вопрос героя кроется в его рассуждениях: поведение жены является закономерным результатом его слепой любви, которую она, видимо, принимала «как должное» и не смогла оценить по достоинству.

Признаки эвоцируемого «рассказа», обнаружившиеся при анализе авторского речевого слоя: переструктурирование, включение параллельного второго диалога, присутствие признаков «ирреального» и «потенциального» диалогов — это своеобразные способы создания смысловой емкости «вторичного» цитатного текста. Диалог, осуществляемый в рамках монологической речи Ивана с персонажами и, шире, аудиторией, эксплицирует несколько повествовательных линий, оставшихся «за кадром». От читателя требуется определенная доля усилий по «распаковыванию» такой информации, что приводит к повышению «энергетического потенциала» (термин Н.А. Кузьминой) воспроизведенного текста, открывает достаточно широкие горизонты для «конструирования» событий со стороны читателя, делает его в определенной степени сотворцом художественного мира произведения.

Сложная композиция, глубина семантики текста Ивана Петина; усечение его «слова» за счет отсутствия собственно речевого слоя повествователя, экспансия персонажных интонаций в речи автора — результаты работы поэтического приема «текст в тексте». Именно на основе данных результатов формируется модификация ХРС анализируемого рассказа. Ее доминантными признаками являются: характеристика речевого слоя персонажа в качестве ядерного нарративного звена как на уровне организации авторского «слова» в «исходном» тексте (репрезентация особого типа НСАП), так и на уровне структурации воспроизведенного «рассказа»; отнесение РППов к периферийному речевому слою, восполняющему свою семантику и коммуникативную несамодостаточность через обращение к ядру повествования; введение читателя в бытие художественной действительности.

Установленная модификация ХРС соотносится с категорией «образ автора» как глубинной структурой текста и позволяет выявить специфические черты проявления авторского начала в тексте рассказа «Раскас», относящегося к ядру основного лингвопоэтического типа. Как показал проведенный анализ, принцип подвижности «образа автора» осложняется работой приема «текст в тексте». В «исходном» тексте автор перевоплощается из стороннего наблюдателя в субъект речи, разделяющий «интонации» речи главного героя (авторское «слово» дается в оболочке оценки и восприятия персонажа). В воспроизведенном тексте авторский лик кардинально меняется. Субъектом речи выступает главный герой, примеряющий на себя маску автора. Выражение его идейно-смысловой позиции дает основания говорить о присутствии в рассказе двух повествующих субъектов, что представляется знаком реализации авторской стратегии. Активное освоение персонажем повествования, пересечение его точки зрения с авторской — один из путей создания особой эмоциональной тональности, реализации этико-эстетического идеала, направленного на открытие «многослойности» авторского «я» с дальнейшим его концентрированием в области речевой линии персонажей.

В целях сопоставления ХРС проанализируем рассказ «Письмо». Работа поэтического приема в данном тексте способствует формированию явления межжанрового взаимодействия. Текст письма, будучи особой жанровой формой, включается в произведение с жанровой этикеткой «рассказ», что приводит к усложнению композиционно-речевой организации основного типа рассказа.

Авторское повествование в «исходном» тексте сохраняет свой традиционный состав¹. При этом РППов минимальна по объему (имеют место немногочисленные диалоговые реплики в форме прямой речи). Персонажный речевой слой самостоятелен лишь относительно. Чаще всего «голос» персонажей реализуется в качестве чужеречного компонента авторской речи. Наглядным примером может служить зачин повествования: «Старухе Кандауровой приснился сон: молится будто бы она богу, усердно молится, а — пустому углу: иконы-то в углу нету. И вот молится она, а сама думает: "да где же у меня бог-то?"». Как видим, собственно авторское повествование постепенно наполняется цитатными включениями, организующими НСАП. Органика голосов слышится во взаимопроникновении интонаций автора и героини. Эмоциональность и стилистика речи заставляют нас утверждать, что повествователь находится рядом с персонажем, в одном времени-пространстве. Однако дальнейший контекст повествования дает возможность говорить о смене авторского облика: «Поругались старушки. И ведь вот дурная деревенская привычка: двое поругаются, а всю родню с обеих сторон сюда и пришьют». Субъективная авторская позиция «прорывается» наружу, автор открыто сочувствует персонажам. Речь повествователя, как целостный текст, реализует признаки производящей модели текстов рассказов с экзегетическим повествователем. «Сжатие» РППерс служит своеобразным авторским приемом, подготавливающим ввод вторичного текста, в котором персонажная речь — центральное нарративное и одновременно характерологическое звено.

Перейдем к анализу воспроизведенного текста. Жанровая контаминация, вызванная работой поэтического приема, приводит «к созданию новой текстовой макроструктуры» [Николина: 2002, с. 365]. «Письмо» сохраняет традиционные для него основные жанровые сигналы исходной формы: достоверность, «интимность», «камерность», повышенную субъективность, строгую адресованность (обращения, формы 2-го лица, вопросы), иллюзию непосредственного общения: «Добрый день, дочь Катя, а также зять Николай Васильич и ваши детки, Коля и Светычка, внучатычки мои ненаглядные». Интонация, стилистика письма способствуют воспроизведению не только манеры героини речи, но и конструированию ее образа в сознании читателя.

Соприсутствие в рассказе «вторичного» текста организуется за счет целого корпуса сигналов, основным среди которых выступает заголовок, свидетельствующий об иной жанровой форме. Дополнительными маркерами служат абзацное членение (композиционный уровень), кавычки (графический уровень), стилистика письма (языковой уровень). Как считает Н.В. Семенова [2002], именно маркеры определяют степень чуждости, дистанцированности «чужого» текста от основного. Однако в рассматриваемом тексте, как и в «Раскасе», отмеченные свойства могут быть отнесены только к формально-композиционной организации цитатного текста. Содержательная сторона «письма» пронизывается многочисленными связующими нитями с РППов «основного» текста. Когезия², на первый взгляд, автосемантичных текстов осуществляется за счет двух типов связи: ассоциативной и композиционно-структурной. Ведущей представляется вторая форма когезии, ибо установление нарушения последовательности повествования в тексте письма с точки зрения структурной целостности не вызывает сомнений (РППерс в письме прерывается вкраплениями речи повествователя, принадлежащего «исходному» тексту). Абзацное членение демонстрирует переключение одного вида коммуникативной организации текстового фрагмента на другой, что, в свою очередь, является прагматическим средством воздействия на сферу сознания читателя. Формирующаяся при этом «прерывистость» повествовательной линии в воспроизведенном тексте служит прямым свидетельством взаимопроникновения текстов, формирует полистилизм рассказа «Письмо».

Ассоциативная когезия, указывая на содержательную связь текстов, играет роль сопровождающей. Сигналами когезии выступают повторяющиеся лексические единицы с коннотативным значением. Возникая в авторском речевой слое текста рассказа, лексемы получают функцию повтора-подхвата в речи автора письма (старухи Кандауровой). Данные единицы влияют на композиционное членение воспроизведенного текста, обеспечивая не только последовательность событий, но и «подсказывая» героине новую микротему. Рассмотрим текстовые фрагменты.

Авторская речь в составе НСАП: «Старуха вспомнила себя, молодую, своего нелюбимого мужа...» логически подготавливает очередную микротему в содержании письма героини, ассоциативно отождествляя в сознании читателя, с одной стороны, образ отца и мужа Кати, с другой — старухи с дочерью: «Если б я послушалась тада свою мать, я б сроду не пошла за твово отца. Я тоже за всю жизнь ласки не знала». Немаловажную роль в создании ассоциативных связей между текстами играет и ретроспектива повествования, вводимая фразой: «старуха вспомнила себя».

Средства когезии позволяют установить диалогический характер связи между текстом рассказа и текстом письма. РППов, «разрывающая» второй текст, является репликой-стимулом, речь героини в письме — репликой-реакцией. Так, например, внутренний монолог героини в тексте автора-повествователя: «Господи, думала старуха, хорошо, хорошо на земле, хорошо. А ты все газетами своими шуршишь, все думаешь... Чего ты выдумываешь? <...>» находит ответную реакцию в письме: «Читай, зятек, почитай — я и тебе скажу: проугрюмисся всю жизнь, глядь — помирать надо. Послушай меня, я век прожила с таким, как ты: нехорошо так, чижало».

В качестве связующего звена между текстами выступает категория «образ автора». Жанровые каноны письма накладывают определенного рода ограничения на возможность проявления авторского лика. Именно поэтому сопровождающие письмо авторские контексты получают особую нагрузку. Напоминая по семантике ремарочный компонент, они репрезентуют маску автора-комментатора, наблюдающего за персонажем и воспроизводящего его мимику, жесты, поведение: «старуха усмехнулась», «отодвинула письмо», «стала смотреть», «задумалась». При этом автор находится в том же месте, что и героиня, на уровне языковых средств это демонстрируется семантикой дейктических элементов: «это письмо», «опять стала смотреть», «ничего почти не видать». Подобное проявление «образа автора» способствует реализации важного критерия — правдоподобия сообщаемого.

Диалог между текстами формирует не только микротему «письма», но и обеспечивает диалогизацию письменной монологической речи героини. Процесс диалогизации прямой речи старухи в тексте письма осуществляется по линиям «потенциального» и «имплицитного» диалога³. Рассмотрим фрагменты, относящиеся к первому типу диалога: «Ты, Катерина, маленько не умеешь жить. А станешь учить вас, вы обижаитись. А чего же обижатца! Надо, наоборот, мол, спасибо, мама, что дала добрый совет». «Чего уж тада и утруждать ее, головушку-то, еслив она не приспособлена для этого дела. Нечего ее утруждать. Ты, скажи, будешь думать, а я буду возле тебя сидеть — в глаза тебе заглядывать? Да пошел ты от меня подальше, сыч! Я, скажи, не кривая, не горбатая — сидеть-то возле тебя». Ведущим диалоговым звеном выступает субъектно-речевая сфера автора письма. Возможная реплика-реакция дочери, оформленная в форме гипотетической прямой речи, вводится в речь старухи модальной частицей «мол» и глаголом говорения «скажи». Повелительная форма лексемы придает «потенциальному» диалогу назидательный характер. Общение с дочерью, репрезентируемое формой данного диалога, безусловно, служит воплощению авторского отношения как своего рода прожектора, нацеленного на правдивое воссоздание типичных отношений «родители — дети».

Беседу старухи с зятем оформляет «имплицитный» диалог: «Она мне дочь родная, у меня душа болит, мне тоже охота, чтоб она порадовалась на этом свете. И чего ты, журавль, все думаешь-то? Получаешь неплохо, квартирка у вас хорошая, деточки здоровенькие... Чего ты думаешь-то? Ты живи да радуйся, да других радуй». Стечение реплик-стимулов насыщает фрагмент повышенной эмоциональностью. Негодование, раздражение, тип диалога, минимум ответных реплик героя — сигналы, свидетельствующие об истинном отношении героини к зятю. Подобные «нарушения» реального общения, с одной стороны, предопределяются жанровой формой повествования, с другой — служат проявлением авторской стратегии, актуализирующей введение читателя в текст. Автор в тексте «письма» скрывается за сугубо субъективированной манерой персонажного повествования. Его «самоустранение» связано с желанием создать образ героя посредством его речевой характеристики. Однако авторские контексты, сопровождающие письмо, демонстрируют лик повествователя, находящегося в том же пространственно-временном континууме, что и героиня. Об этом свидетельствуют дейктические элементы, представленные в речи автора: «старуха вдруг представила», «опять стала смотреть», «за окном почти ничего не видать».

Диалогическая композиция воспроизведенного текста, нарушая обычную последовательность событий (ретроспективные моменты), раздвигает пространственно-временные рамки повествования, делает персонажную партию (автора письма) содержательно емкой. Спресованность информации предопределяется спецификой рассмотренных типов диалога.

Взаимодействие «исходного» (первичного) текста с текстом, воспроизведенным на основе работы поэтического приема «текст в тексте», приводит к субстанционально-функциональному преобразованию письма: в речевой структуре рассказа оно приобретает статус сюжетообразующей РППерс, план персонажа расширяет свои границы. Его «новая» значимость раскрывается в «готовности» репрезентовать перед читателем отношения «родители-дети». Имплицитная информация, воспроизводимая читающим лицом по определенным сигналам диалогизированного монолога, раскрывает перед аудиторией путь к воссозданию собственного «интерпретационного» текста с учетом личного опыта. Взаимосвязь данного текста с текстом рассказа посредством диалогических отношений как формы речевой коммуникации (первичный текст — реплика-стимул, вторичный воспроизведенный — реплика-реакция) дают основания говорить о модифицировании ХРС собственно рассказа «Письмо» по линии ее усложнения. В структуре произведения наблюдается соприсутствие двух равноправных нарративных планов: автора (основное повествование), главного персонажа (воспроизведенный текст). В качестве ядерного компонента ХРС видится «синкретический» речевой слой, возникающий в точке «пересечения» речевых партий повествователя и персонажа с дальнейшим их взаимодополнением и взаимопроникновением через диалог. Авторское повествование имеет те же признаки, что и в производящей модели ХРС. Особой функциональной значимостью в речевой композиции отличается речевая партия главной героини. Будучи компонентом РППов в тексте рассказа и самостоятельным образованием в тексте «письма», речь героини организует несколько уровней диалогических отношений: первый лежит в основе организации составляющих внутри РППов, второй и третий репрезентуют механизм образования и жизнедеятельности текста рассказа как особой диалогической макроструктуры, направленной на обязательный контакт с читателем. Следовательно, ХРС анализируемого текста диалогична как в аспекте структурации компонентов (внутренний план), так и в аспекте функционирования в виде целого образования коммуникативно-эстетической деятельности автора-творца (внешний план).

Специфические черты ХРС, обусловленные работой поэтического приема «текст в тексте», проливают свет на категорию «образ автора». Подвижность авторского лика как субъекта, принадлежащего тексту рассказа, организуется за счет перехода от маски автора-наблюдателя к эксплицитному выражению субъективной авторской позиции, что, отражает типовой признак производящей модели ХРС текстов рассказов с экзегетическим повествователем. Однако дальнейшая смена авторских интонаций детерминируется жанровыми признаками «вторичного» текста. Установка на «интимность», «камерность», требование строгой адресации позволяют авторскому лику проявлять себя лишь в контекстах, сопровождающих письмо. Функциональная значимость автора-комментатора, близкого по своим пространственно-временным координатам персонажу, заключается в «достраивании» целостного образа героини как автора письма.

Итак, выявленные на основе работы поэтического приема «текст в тексте» видоизменения ХРС формируют две модификации, лингвопоэтическая значимость которых заключается в их «готовности» к эстетическому функционированию. Особенности организации речевой композиции («Раскас», «Письмо») представляют собой два возможных способа преобразования писателем действительности в основном типе текстов, выделенных с учетом категории говорящего субъекта. Текстовая действительность, репрезентируемая модификационными вариантами ХРС, находит мотивацию в доминантах эстетического и этического характера малой прозы Шукшина, его желании изобразить импульсивного человека, поддающегося порывам, а следовательно, крайне естественного, «рассказывая о таком человеке, я выговариваю такие обстоятельства (выделено нами. — Г.К.), где мой герой мог бы полнее всего поступать согласно порывам своей души» [Шукшин: 1991а, с. 451].

Однако принцип диалогичности, лежащий в основе преобразования события, личности героя, имеет свой механизм работы в каждой модификации ХРС.

Эмоциональность, субъективность, открытость, проистекающая из желания непременно рассказать о случившемся, повышенная адресованность и, как следствие, риторичность воспроизведенного текста в «Раскасе» — признаки, подчиняющие себе всю ХРС рассказа и расширяющие ее за счет активизации звена читателя. Возможный текстовый мир выстраивается на основе эксплицитного диалогического взаимодействия двух субъектов общения: персонажа, чья речевая партия в рассказе имеет статус базового нарративного звена, и читателя как включенного в ХРС внетекстового субъекта художественной коммуникации. С учетом сказанного модификация модели ХРС отличается набором признаков.

• Аномалией организации РППов, проявляющейся в отсутствии собственно речевого слоя.

• Актуализацией семантической емкости персонажных партий посредством диалогизации и переструктурирования монолога персонажа.

• Разрушением рамочности диалогического единства.

Жанровая природа письма с ее строгой адресованностью (внутритекстовый адресат), интимностью, закрытостью не предполагает широкой аудитории. Место читателя строго локализовано рамками цитируемого текста. «Конструирование» им действительности осуществляется через диалог двух текстов: рассказа и воспроизведенного в нем письма, репрезентируемых в ХРС самостоятельными сюжетообразующими речевыми партиями. Данной модификации ХРС свойственны следующие признаки.

• Наличие нескольких равноправных нарративных речевых слоев, взаимодействие которых рождает ядерный синкретический речевой слой в ХРС.

• Структурность РППов, соответствующая производящей модели ХРС.

• Функциональная многоплановость РППов.

• Субстанционально-функциональное преобразование РППерс за счет вхождения ее как самостоятельного образования в основной текст (авторское повествование).

Примечания

1. РППов имеет составляющие: собственно речевой слой (репрезентируемый монологом, ремаркой), несобственно речевой слой (демонстрирующий взаимодействие «слова» с чужим «словом», представленным косвенной, прямой, тематической речью, НСПР), аппликативный (репрезентируемый НСАП).

2. Термин используется для характеристики особых видов связи, обеспечивающих континуум, то есть логическую последовательность, взаимосвязь отдельных сообщений, фактов, действий [Гальперин: 1981, с. 74].

3. Будучи трансформациями реального диалога, «данные типы не нарушают факта существования двустороннего общения, делают возможным представление в речи персонажа диалогических взаимодействий» [Изотова: 2006, с. 34], однако подобное взаимодействие носит усеченный характер, так как зачастую сложно определить жесты, поведение «возможных» авторов, которым принадлежат реплики-реакции.