Уважаемая Ирина Александровна

Редактор последнего авторского фильма Шукшина «Калина красная» Ирина Александровна Сергиевская знала Василия Макаровича менее двух лет, но как будто всю жизнь — настолько емки и пронзительны ее впечатления об этом человеке. До запуска фильма они не были знакомы. И в начале их отношения складывались примерно так.

— Меня назначили редактором на «Калину красную», и поначалу он хотя и безукоризненно вежливо со мной обращался, но держал дистанцию. А я путалась в соплях и комплиментах — так мне понравился его сценарий, который прочитала ночью перед худсоветом и сразу полюбила. Текст афористичный и сразу запоминался наизусть. Но Шукшин — один из немногих, кого я знала, кто на комплименты был не падок. Помню, после одного худсовета идет он грустный, как будто подавленный. Спрашиваю: «В чем дело?» Он отвечает: «Меня хвалили, а мне стыдно глаза поднять». Ему всегда было неловко от пустословных, бездумных комплиментов. Когда о его кино говорили «гениально, замечательно!», он этого совершенно не воспринимал. Зато если собеседнику удавалось сформулировать то, что подспудно было заложено в ткани произведения, тогда получался серьезный и важный для Василия Макаровича разговор, который он очень ценил. В отличие от многих режиссеров он всерьез читал кинокритику... — вспоминала позже Ирина Александровна.

Окружающих людей не могла не поразить феноменальная работоспособность Василия Макаровича, как это поразило Сергиевскую. Он все успевал. Правда, неизвестно, каких трат это стоило для его здоровья. На «Калине красной» был сценаристом, исполнял главную роль и режиссировал, то есть все организовывал — от начала и до конца, а это значит, каждый день участвовал в непрерывно стрессовой, истерической ситуации, потому что на съемочной площадке обязательно что-то рушилось, кто-то заболевал или не приезжал, что-то приходилось менять буквально на ходу в силу сложившихся обстоятельств. И именно в этот сумасшедший период Шукшин успел написать очень много замечательных рассказов, издать книги «Беседы при ясной луне», «Я пришел дать вам волю», подготовиться — уже во второй раз — к запуску мечты всей его жизни — фильма о Степане Разине.

В те времена порядки на киностудиях страны были строгими, каждое изменение в сценарии нужно было согласовывать и утверждать. Это всякий раз грозило новыми осложнениями, задержками, нервотрепкой. И здесь невольно хочется сделать уважительный жест в сторону редактора фильма «Калина красная», которая негласно взяла на себя ответственность не подвергать Шукшина такой экзекуции, понимая, как это болезненно бывает порой для автора.

— Представляете, чем это было бы для Василия Макаровича, если бы я вытаскивала к начальству все, что он сочинял на съемочной площадке? — делится Ирина Александровна. — Ведь он же постоянно импровизировал, и не только какие-то слова добавлял, уточнял, а вводил целые эпизоды. Например, линию женщины-следователя придумал уже в Белозерске. Поэтому Шукшину было очень важно, чтобы его прикрывали и чтобы у него была возможность довести отснятый материал до такого состояния, когда фильм уже сам, своей набранной эмоциональной силой смог бы пробиться. Во-первых, как говорится, полработы не показывают; во-вторых, начальство тоже может испытывать человеческие чувства. А Шукшин умел заставить людей смеяться и плакать...

От одного этого откровения, мне представляется, каждый из нас, зная предшествующую систему управления, в которой, на мой взгляд, было много и хорошего, невольно отдаст должное редактору «Калины красной». Я лично, издав более десятка книг поэзии и прозы, с таким редакторским произволом в издательствах встречалась, что, вспоминая об этом, всякий раз внутренне сжимаюсь. Но одну редакторшу из издательства «Советский писатель», З.В. Одинцову, вспоминаю с благодарностью. С ней мы выдержали примерно то же самое, что с «Калиной красной» Василий Макарович. В том сборнике моей прозы выходило четыре повести, среди них одна — о Шукшине. Из-за нее-то и разгорелся весь сыр-бор!

Потому я стиль работы редактора «Мосфильма» Сергиевской нахожу благородным, завидую Василию Макаровичу, что ему повезло работать с творческим человеком, как говорится, с талантом от бога! Но и отличающимся самовозгоранием от такой же божьей искры в экстремальной ситуации.

«Те, кого Шукшин, наделенный силой волновать сердца людей, своими фильмами и книгами заставил смеяться, плакать, любить, ненавидеть, — те ощутили, кто такой был Василий Шукшин, — позже напишет Ирина Александровна Сергиевская. — Содержание его творчества: Россия, Народ, Человек, поиск Истины. Все, что он создал, и память о нем — по праву национальное достояние».

Шукшин в Первое творческое объединение на киностудию «Мосфильм» пришел в 1972 году, пережив драматическую ситуацию на соседней киностудии. И к редактору, назначенному на картину дирекцией, осторожно приглядывался, исследуя. Как говорится, обжегшийся на молоке дует на холодную воду. Сдержанность и официальный холодок преследовали И. Сергиевскую до возвращения из экспедиции в Белозерск, где снималась натура «Калины красной». Именно там Шукшин оценил по-настоящему профессионализм своего редактора и без просьб сказал ей, что хочет подарить свою книгу. Это был только что вышедший сборник «Характеры». Опять же — с подтекстом. Выдержала Сергиевская характер, некое небольшое испытание, которое устроил ей своенравный автор.

Автограф Шукшина гласил: «Ирине Сергиевской, человеку и редактору. С уважением — на память».

Редактор была, конечно, польщена таким к себе вниманием. Но случилось непредвиденное. В этот день Ирина Александровна отвозила больную мать в поликлинику в часы пик. Подаренная Шукшиным книга не умещалась в дамской сумочке, и Сергиевская положила ее на колени. Когда неожиданно объявили нужную остановку, «редактор и человек», занятая в данный момент в мыслях единственным — как уберечь мать от давки, протискиваясь через плотно набитый людьми салон к выходу, не заметила, как книга соскользнула с колен. И только на улице, когда троллейбус покатил дальше, увозя в своем дирижаблеподобном чреве очередной поток москвичей, Ирина Александровна с ужасом обнаружила дорогую пропажу.

— Лицо мое, по словам мамы, аж перекосилось, но было поздно. Поезд, как говорится, ушел. Я звонила во все бюро находок, но мне отвечали, что еще ни разу книг никто не возвращал... — рассказывала мне Сергиевская, и было видно, что до сих пор это событие для нее по-прежнему оставалось волнующим. — Не менее сильно, чем сама потеря, огорчало меня то, что я никак не могла нигде ни купить, ни достать эту книгу, чтобы прочесть ее и высказать о ней свои впечатления Василию Макаровичу. Но он был не такой человек, который ждет каких-то слов, похвал. В нем ничего этого не было.

Сергиевская считала, что ей посчастливилось быть редактором фильма, принесшего Шукшину настоящую всенародную славу! Редактору предоставлена была позже честь остаться в окружении Василия Макаровича, когда Шукшин собирал людей для осуществления главного замысла, может быть, всей жизни — фильма о Степане Разине — неординарной личности, казачьем атамане, защитнике обездоленных, вожде русской крестьянской войны XVII века. Но название у сценария было уже иное, не как у первого варианта и романа «Я пришел дать вам волю», а «Степан Разин».

Шукшин был личностью загадочной, зеркально отражаемой в своих произведениях — в смятении и прозрениях героев.

Последнее время Василий Макарович не расставался с записной книжкой. Кто-то из окружения его подсуетился, повторил горьковскую фразу, а возможно, и Олеши по его книге «Ни дня без строчки», видя, как Шукшин в краткие минуты перекура постоянно что-то строчит:

— Вы живете по принципу «ни дня без строчки».

Василий Макарович рассмеялся:

— Ну, если я в день буду писать по строчке, то немного успею.

Предчувствие конца у него было, но не настолько, чтобы жить постоянно этим состоянием. Шукшин по натуре своей был жизнестойким и оптимистичным человеком, надеялся прожить еще лет 20—25, тая в себе гигантские запасы энергии и замыслов. Но того, на что был рассчитан природой, увы, не завершил. Во всяком случае, тут у нас с Сергиевской мысли сходные.

— Он говорил, что смерть — неотъемлемая часть жизни, ее логический конец. А примененная в произведении искусства как художественный прием, может оказаться мощным средством воздействия на эмоции и сознание читателей или зрителей. Пользоваться этим «сильным средством» надо умело и осторожно, — процитировала рассуждения Шукшина на эту тему Сергиевская, бывшая свидетелем обсуждения материала фильма «Калина красная» в объединении «Мосфильм».

Шукшину был задан вопрос прямо: насколько ему, как автору, необходимо «убивать Егора Прокудина»? Василий Макарович ответил предельно откровенно и выверенно:

— Смерть взвинчивает в воздухе вопрос о ценности человеческой личности. Что такое тот или иной человек, зачем он родился на свет, мы понимаем только тогда, когда он умирает. Поставлена точка, больше ничего не будет. И я, как автор, могу оценить героя целиком от начала до его финала, осмыслить его судьбу.

Он не знал или не хотел знать мистического момента в судьбе человека: смерть не нужно звать, а если уж позвали — она придет. Не случайно великие мира сего стараются избегать слова «смерть», а уж тем более — играть ею. Шукшин и в этом был неординарен, сделав вызов судьбе. Как Пушкин в «Маленьких трагедиях». И его Дон-Гуан бросил вызов «Каменному гостю»!

Для чего сделал это Шукшин? Он ответил сам на этот вопрос, провидчески заглянув за горизонт в своем пророческом фильме «Калина красная».

«Суть мудрости в понимании бесценности и одновременно преходящести самой жизни, не говоря о прочем. Мудрость не вычитаешь непосредственно из книг, ибо таинством мудрости проникнута сама жизнь с ее вековой преемственностью. Оптимизм не ликование, а прозрение, невозможное без грусти и печали», — писал Борис Иванович Бурсов в статье «Несостоявшийся диалог», обращенной к только что покинувшему пределы нашего бытия Василию Макаровичу («Литературная газета», октябрь, 1974 год).

Шукшин в свои сорок пять лет многое испытал, может быть, во сто крат больше, чем за весь срок, ему отведенный для жизни. Писал и снимал только то, что знал.

Испытывая отвращение ко всякого рода назидательности, Василий Макарович подчеркивал, что не хотел бы, чтобы его «Калина красная» была воспринята как поучение — это «история больной, растревоженной души», выделял особо последние слова.

Две сцены в кинофильме — с Куделихой и в настоящей исправительно-трудовой колонии под Москвой, где «Вечерний звон» исполняли подлинные заключенные, — органично дополняют, усиливают художественный вымысел автора.

Предпочитая в искусстве только правду, Василий Макарович отважился снять в роли Куделихи — матери Егора Прокудина — крестьянку деревни Садовая Белозерского района Вологодской области. Совпало по сценарию и в судьбе Офимьи Ефимовны все, что ей предстояло сыграть в собственной избе. Сначала Офимью Ефимовну разговорили. Увлеченная воспоминаниями, исповедально изложив свое робкое горе, нехитрую, драматичную и одинокую жизнь, женщина не заметила, как начала работать аппаратура. Эта сцена — поворотный момент в киноповести Шукшина и в судьбе рецидивиста, который разрыдался, упав на землю:

— Тварь я последняя, тварь подколодная!

Как вспоминает Сергиевская, и в кульминационном эпизоде встречи Егора Прокудина с матерью текст оказался другим, нежели в утвержденном худсоветом сценарии.

— Сейчас трудно поверить в то, что в киноэкспедицию Шукшин поехал без исполнительницы роли матери Егора, с тайным намерением найти ее на месте. И это же чудо, что случилось. Конечно, вопросы, которые задавала Люба Байкалова (Лидия Федосеева-Шукшина), были заранее продуманы и направляли рассказ в нужное для фильма русло. Но Офимья говорила так охотно и естественно, без всякого нажима и без желания разжалобить, что Шукшин, который, конечно, очень волновался перед съемкой, боялся, что ничего не получится и придется сцену переснимать. Посмотрев отснятый материал, облегченно вздохнул. После этого он считал, что хорошо бы и всем остальным актерам достичь такого уровня правды, который возник в этом эпизоде...

Ирина Александровна тщательно и осторожно подбирает слова, соблюдая дистанцию: Шукшин — это Шукшин, а она — это она.

— А как он собранно и серьезно входил в съемочный период «Калины красной»! — вспоминает Сергиевская. — Например, документальные кадры, где заключенный поет песню «Ты жива еще, моя старушка» (этого в сценарии не было. — Авт.), Василий Макарович нашел среди тысяч километров кинопленки спецкинохроники МВД, которую вместе с группой он смотрел с утра до вечера. Лично я тогда впервые узнала, что в лагерях устраивают вечера самодеятельности. «Калина красная» так и начинается концертом зэков, который снимался в настоящей колонии под Москвой...

Как Куделиха появилась в фильме?

Вначале, как свидетельствует Сергиевская, роль была предложена Вере Марецкой, но то ли артистка была больна, то ли роль ее не устроила, но на съемочный период некому было сыграть Куделиху.

Василий Макарович — реалист ищет в окрестных деревнях местную жительницу — старушку, судьба которой хотя бы косвенно напоминала судьбу родительницы его героя. А кто ищет, тот всегда находит. Известный писатель-сибиряк Виктор Астафьев так отозвался об этом шукшинском типаже:

Вот этим образом, естественным, с натуры взятым, Шукшин словно бы извинялся за всех нас перед стариками и старухами, которые живут в деревнях одиноко, оставленные детьми. Снял и оставил ее для нас Василий Макарович как любовь нашу, как стон наш и как упрек нам, что мы не смогли по-земному позаботиться о тех, кто подарил нам свою жизнь, кто спас нас в годы войны кусочком хлеба.

Куделихе полагалось денежное поощрение за выполненную работу, но директор картины вынужден был заплатить по существующим нормативам, а это оказалось небольшой суммой.

Тогда Шукшин круто изменил ситуацию, отдав из своего гонорара весьма крупную сумму старушке.

Анатолий Заболоцкий, оператор «Калины красной», вспоминал, что история, рассказанная Офимьей Ефимовной Быстровой, просто поразила Шукшина, после чего он говорил, что его Егор Прокудин забыл свою мать и за это был наказан. При этом Василий Макарович своей матери, оберегая ее, написал, чтобы она сильно не огорчалась, что вся история, снятая в фильме, всего лишь художественный вымысел.

Троих сыновей потеряла Офимья Быстрова на фронте, а четвертый в начале 50-х уехал учиться в Ленинград и пропал. Такая драматическая судьба пожилого, одинокого человека не могла не тронуть душу Василия Макаровича.

— Когда этот эпизод снимался летом 1973 года, Офимья Ефимовна получала 17 рублей с копейками в месяц, что честно запечатлено на пленке. Госкино при приемке фильма в своем заключении потребовало убрать упоминание о размере пенсии. Помню, как Шукшин разволновался: «Ну как я могу? Они думают, что я хочу только критиковать их колхозный строй? А мне нужно, чтобы прожженный рецидивист рыдал и катался по земле: «Тварь я последняя, тварь подколодная!» Он только что выпил коньяк за двадцать рублей, а мать в месяц и того меньше получает». Шукшин упорно настаивал на своем и победил, — говорит Сергиевская.

Но это было уже в конце работы, когда ясен был замысел автора и снят фильм, коллективное творчество многих людей, в том числе и редактора Сергиевской, которая решила не нарушать архитектонику творческого замысла автора. Быть вовремя рядом, помогая художнику разобраться в дебрях происходящего в его сознании и подсознании, и вовремя отойти в сторону, когда у автора начинает вырисовываться главное, необходимое, рождается его дитя, — тоже талант. Ведь творчество — всегда таинство (здесь свидетели не нужны), всегда внезапность, неожиданность. Но это всегда и боль, когда режут по живому. Именно такт, интеллект, культуру, деликатность, природную воспитанность редактора и оценил, видимо, Василий Макарович.

И, как ни странно, им удалось на худсовете «проскочить». Весь отснятый материал Шукшин показал только в самом конце съемочного периода.

В своей деревне после съемок фильма «Калина красная» Офимья Ефимовна получила веселое прозвище Артистка. По причине пережитого не однажды горя у старушки не совсем в порядке было с головой, да и возраст давал о себе знать, а потому, перепутав искусство с реальностью, она приняла Шукшина, как рассказывают жители, за своего блудного сына. Когда оборвалась жизнь Василия Макаровича, Офимья Ефимовна надела траур и до конца не снимала своего черного платка. Быстро сдала, не пережив преждевременной кончины своего «последнего сыночка», и вскоре сама умерла.