«Хот папа рымский, а платыть нада...»

Шукшин вернулся из-под Астрахани почерневшим, осунувшимся. Ничего доказать не смог. Чиновник в России во все времена был непробиваем. Василий Макарович рассвирепел и вдруг бесследно исчез. На студии и дома поднялся переполох!

Возможно, к этому времени и относится эпизод, который я слышала в разных вариантах, рассказываемых с юмором в минуту веселую.

Шукшин должен был улетать в Сростки, но, выпив изрядно с провожающими в ресторане аэропорта, он не помнил, как и кто его посадил в самолет. Очнулся, когда крылатая машина уже приземлилась. Выйдя, Шукшин со всеми пассажирами прошел к зданию местного аэропорта, и что его сразило наповал — это чернявые, усатые мужчины в плоских фуражках, с большим козырьком, присущих «лицам кавказской национальности». Вдали высились вершины не то холмов, не то гор, напоминая Алтай, что пока останавливало от крайних выводов.

При попытке сесть в рейсовый автобус обнаружил — ресторанные спутники, пользуясь горестным положением известного режиссера, справлявшего «траур» по случаю закрытия фильма о Стеньке Разине, обчистили его до копейки. Неловко переминаясь, Шукшин решил упросить кондуктора довести его «зайцем», пообещав, что потом все перечислит из Москвы.

— Я — Шукшин! — умоляюще говорил он, глядя в неумолимое лицо кондуктора.

— Кто?!

— Шукшин.

— Ну и что? Для меня будь хот папа рымский, а платыть нада.

Пришлось возвращаться в здание аэровокзала и у дежурного выпрашивать возможность позвонить в соседствующий с аэропортом Барнаул.

— Какой Барнаул? Это Орджоникидзе!

Шукшин так и сел.

— Шутите?

— Да какие уж тут шутки! Вы что, впервые с гор спустились? Или с неба свалились?

В конце концов помогли Василию Макаровичу добраться до обкома. Там, подозрительно выслушав сбивчивые объяснения «московского гостя», позволили позвонить в столицу, откуда в конце дня пришел срочный перевод. От кого? Конечно, не от Лиды. Такое женам не обязательно знать. Мне же запомнилась навсегда фраза Шукшина:

— Главное, сидят на лавочке, все с усами, как у котов, а на голове по «аэропорту».

Так он называл кавказские плоские кепки и сам любил их носить.

Через неделю отрядили в командировку на Алтай, в Сростки, директора картины Шолохова.

Приближаясь к родительскому дому Шукшиных, Шолохов услышал из распахнутого окна стук печатающей машинки. Облегченно вздохнул — нашелся!

Потом у Шукшина стало почти системой — исчезать неожиданно из дома, из киногруппы во время съемок. Но, понимая, что подводит товарищей и чтобы не выскочить из графика работы, за один день мог выполнить норму трех-четырех дней или даже недели.

Приказ по киностудии сообщал о консервации кинофильма Шукшина до тех пор, пока сценарий не будет сокращен до двух серий!

Долгое время Василий Макарович боялся садиться в лифт со знакомыми в нашем доме, пряча от стыда глаза, боясь расспросов и сожалеющих вздохов. Нет, он никому не жаловался, только желваки ходили на скулах да сумрачно темнели глаза. Взгляд этих глаз был секущим, скуластые щеки остры, как весь Шукшин в годину «Стенькиного поражения».

В свибловском доме было несколько квартир, где скрывался Шукшин порой, не находя покоя. В одних встречал понимание и дружеское расположение, как, например, у Клавдии Ивановны Николаевич, в других — тайное злорадство. Он мог, поддавшись минутной слабости, натворить много бед. Однажды с одним из этих «Сальери», выйдя из своего дома по проезду Русанова и ввалившись на покачивающихся ногах в автобус, они не усмотрели, что неподалеку бдительно наблюдала издали за ними Лидия Николаевна с младшей дочуркой Ольгой в коляске. И конечно, ничего доброго эта ситуация не сулила.

Автобус тронулся с места. Лида, увидев в нем Василия, решительным рывком бросилась поперек дороги, пересекая движение автобуса коляской. Обмерший от ужаса шофер вовремя успел затормозить, коляска с ребенком застыла перед радиатором, а Лида тигрицей подлетела к автобусу, дверцы которого услужливо перед нею раскрылись. Что и говорить, такие, как она, могли не только коня на скаку остановить, но и транспорт, а это пострашней, чем у героинь Некрасова!

Так завершилась эпопея со Стенькой Разиным — Василием Шукшиным, который покорно шел рядом с женой к дому, виновато втянув голову в плечи и боялся лишним словом вызвать очередную бурю, а «Сальери» из окошка автобуса с сожалением наблюдал, как от него уплывает возможность опохмелиться за чужой счет!