Нина Сазонова. В каждом слове — судьба человеческая

Уже много прошло времени со дня смерти Василия Макаровича, а острота боли не унимается. И вспоминать о нем, сумевшем за свою короткую жизнь с такой силой разволновать зрителей, читателей, нас, актеров, рассудочно я не могу. Работать мне довелось с Василием Макаровичем не так уж много — всего-то две роли сыграла у него, но память прочно привязана к этим светлым дням. И кажется мне, что долгие годы я готовилась к встрече с ним, и знаю, что все, что довелось делать впоследствии, несет в себе отзвуки счастливых для меня встреч с Василием Макаровичем.

Заранее прошу простить меня за непоследовательность. Но, надеюсь, живая память о Василии Макаровиче, моя благодарность ему позволят показать некоторые стороны этого необычного художника, мастерство которого не укладывается в привычные представления.

В 1963 году мне прислали сценарий Василия Макаровича «Живет такой парень» и предложили подумать о роли тетки Анисьи. Долго раздумывать я не стала — небольшая по объему роль открывала широкие возможности для актерской фантазии, таила в себе множество нюансов, необходимых актеру, чтобы роль стала своей. На другой день после знакомства со сценарием я приехала на студию. Василий Макарович встретил меня радушно, наговорил много ласковых, добрых слов, но потом, как-то стесняясь, сказал, что роль эта мне не годится: «Вы, Нина Афанасьевна, уж очень молодо выглядите. Мне-то двух старичков соединить надо. Кондрата Степановича играет Николай Балакин, а вы девчурочка рядом с ним». Я отдала должное такту, галантности Василия Макаровича, но попросила выслушать меня. Помню, что говорила горячо, цитировала фразы из сценария. Поколебать решение режиссера мне удалось репликами Пашки Колокольникова и Кондрата Степановича:

— Ну как — она тебе глянется?

— Ничего, живая бабенка.

Я показала Василию Макаровичу эту «живую бабенку». Он заразительно смеялся, потом попросил разрешения еще подумать, но тем не менее назавтра назначил репетицию.

С Николаем Балакиным я до этого знакома не была, что помогло создать соответствующее замыслу самочувствие. Репетировали мы с удовольствием, входя в роли свои со все большей радостью и наслаждением. Как же Василий Макарович слушал нас! Как он умел слушать актера! Его глаза теплели, когда чувствовал, что актеры поняли задуманное им и могут это передать.

Ни единым словом не обмолвился он во время репетиции. Только всем видом своим выражал удовлетворение, а потом, когда мы кончили диалог, коротко, категорично сказал: «Завтра снимаем!»

Сколько приходилось мне встречать и в театре и в кино режиссеров, которые на репетиции безучастны к актеру. Как же трудно играть, включать воображение, когда нет отклика на то, что ты делаешь. На съемках режиссер должен концентрировать в себе зрителя и воодушевлять актера. Этим даром владел Василий Макарович. Он помог актерам многое открыть в себе, избавиться от ложных интонаций, обрести способность к искреннему чувству.

Никто не знает, чем наделен был больше Василий Макарович как творческая личность — писательским талантом, актерским или режиссерским. Да и следует ли разделять в нем это? Все было едино, все соединено было в редкостной органике. Актерский дар помогал ему играть не только свои роли, но, режиссируя, проигрывать с полной отдачей каждую роль вместе с ее исполнителем. Как писатель-сценарист он всегда думал о том, чтобы актеру было что играть, чтобы помимо диалога, всегда подчеркивающего у Василия Макаровича неповторимую индивидуальность персонажа, в кадре создавалась ситуация, усложняющая задачу актера, но и позволяющая ему передать всю правду жизни со всеми ее неожиданностями и парадоксами.

С С. Герасимовым и актрисой Н. Белохвостиковой

Хочу вернуться снова к сцене сватовства в фильме «Живет такой парень». Пашка Колокольников привез сватать своего старшего товарища Кондрата Степановича к вдовствующей тетке Анисье. Анисья просила разбитного парня подыскать ей, если случится, степенного пожилого человека. Преисполненный добрых намерений и пожаловал Пашка в дом Анисьи. Бесцеремонный, напористый, Павел хочет, чтобы все сотворилось немедленно. А уже немолодым жениху и невесте страшно неловко от напористости Пашки. Здесь и начинает в полную силу «играть» тончайше выписанный диалог...

Тетке Анисье дана такая фраза: «А вёдро-то какое стоит; у меня в огороде все так и прет, так и прет». Я произносила ее, чтобы отвлечь Пашку, как-то сбить его, заодно намекнуть на благополучие своего хозяйства и, наконец, выразить самое важное, лежащее в глубине подтекста: истомилась здоровая, деловитая женщина от одиночества. Вот ведь как многозначно шукшинское слово!

Съемка этой сцены шла с завидной легкостью, с истинным вдохновением. Но вот мы с Н. Балакиным, отчаянно смущаясь нахальства Пашки, который нас все время как в кипяток бросает, в соответствии с ритмом, определяемым радостно напряженной мимикой Василия Макаровича, отыгрываем сценарный диалог, все, что было написано и что мы репетировали. А камера продолжает работать, и Василий Макарович молчит, выжидательно-озорно наблюдая за нами. Николай Балакин, чтобы что-то делать, нерешительно протягивает руку к графину. У меня выскакивает фраза: «Водочку-то уважаете, Кондрат Степанович?» (за безразличием интонации прячу беспокойство Анисьи). «Ага, — опрометчиво говорит Балакин, но тут же, спохватившись, отдергивает руку и поправляется: — ...нет, только по праздникам». «Ну по праздникам-то ничего; давайте выпьем», — говорю я, успокоившись и подбадривая оробевшего жениха.

Василий Макарович был очень рад, просто счастлив. Отсмеявшись, сказал: «Текст-то вы какой ловкий смастерили. Спасибо. Я бы ни за что не додумался».

Похвала его всегда поддерживала, подталкивала к новым находкам. Удивительная у него была страсть к импровизации, собственной и своих товарищей. За свой текст, всегда продуманный, никогда не держался намертво. Если у актера текст «не ложится», Василий Макарович пойдет на все, лишь бы творческое самочувствие актера было хорошим.

К нам, актерам, прошедшим большую театральную школу, и к молодым, только начинавшим свой путь, Шукшин относился с неизменным доверием, и «работу» вел исподволь, избегая указаний, пространных толкований и всяческой навязчивости. Никогда не говорил актеру, как играть, раскрывая, что он хотел бы от актера. Слова «я вижу», «мое видение» не употреблял. Вообще стертых слов, профессиональных терминов в его лексиконе не было. Работа с актерами шла все время, хотя ее никто не замечал и как работу не воспринимал. А результаты были отменные.

Многих поражала естественность игры Лени Куравлева в роли Пашки. Но пришел-то Куравлев на съемочную площадку «зажатым». Сейчас это даже трудно себе представить, настолько свободной кажется жизнь Куравлева в образе Колокольникова. Хорошо помню, как Василий Макарович, обняв Леню за плечи, что-то говорил ему тихо-тихо, о чем-то просил, уговаривал, успокаивал. После таких бесед Куравлев преображался: застенчивый, скованный, он становился лихим, самонадеянным, но и бесконечно добрым Пашкой. Мне кажется, что Шукшин на много лет вперед «зарядил» Л. Куравлева творческой энергией. В лучших ролях этого актера часто проглядывает «шукшинское», расцвечивая образ множеством жизненных красок. Полагаю, то же самое происходит с каждым актером, кто хоть раз был осчастливлен встречей с Василием Макаровичем.

Иной раз он приходил на съемку усталый, хмурый. Но настроения своего актерам не показывал, никогда не срывал свою боль, раздражение на них. Правда, некоторым нерадивым членам съемочной группы в таких случаях от него доставалось — в гневе он был невоздержан, как это бывает иной раз с людьми тихими, даже стеснительными, но обладающими повышенной эмоциональностью. Однако, повторяю, актеров он щадил и никогда не обижал.

У него я готова была играть даже самую маленькую роль, крохотный эпизод, реплику. С радостью приняла его предложение сыграть роль жены председателя колхоза в новелле «Думы», вошедшей в фильм «Странные люди». Об этой своей работе говорить не буду, но о Всеволоде Васильевиче Санаеве скажу: убеждена, что здесь он достиг вершин актерского мастерства. Драматургия и режиссура Василия Макаровича дали В. Санаеву такой простор действий, пищу для размышлений, что образ обрел редкую глубину. Вообще эта новелла представляется мне кинематографическим шедевром, где истинно шукшинское выразилось, может быть, с наибольшей полнотой. В каждой фразе, в каждом слове здесь воистину судьба человеческая.

Снимали новеллу «Думы» ранней весной (я говорю о натурных съемках). Однажды что-то не ладилось с аппаратурой. Василий Макарович прилег на землю. Я подошла к нему, говорю, что простыть можно. А он отвечает, что с малолетства любит в небо смотреть и что, мол, лежа на спине, это всего удобнее, так как ничто, кроме ветвей и галок, неба не закрывает. Потом он предложил, вернее, попросил: «Споем что-нибудь, Нина Афанасьевна». Спели мы с ним одну песню, другую. А потом каждый вечер стали собираться в гостинице, в его номере, и пели: он первым голосом, я — вторым. Смысл и все оттенки народной песни он чувствовал безукоризненно и воспроизводил с какой-то затаенной душевностью. Пел Василий Макарович самозабвенно, отрешившись от всего, растворяясь в песне, и только благодарно смотрел на меня, когда я, вторя ему, улавливала его интонацию и слегка подчеркивала ее. Уходить от него никогда не хотелось. После пения шли долгие беседы.

Кое-что из тех бесед моя память сохранила. С недоумением говорил он о том, что упрекают его в противопоставлении города деревне, в том, что он, Шукшин, горожан не любит. Василий Макарович горячился, сердился за такое примитивное толкование своих работ. С сердцем, болью рассказывал о наблюдениях над некоторыми сельскими людьми, переехавшими в большие города. Шукшин считал, что процесс увеличения городского населения за счет сельского неизбежен. Люди, обретшие вековечные привычки обрабатывать землю, кормиться ею, оказавшись в городе, долгое время чувствуют себя трудно. Вот эта сложнейшая перестройка навыков, сознания, психологии и несет в себе, с точки зрения В.М. Шукшина, трагедийное, драматическое, а порой и комедийное. Помню его слова: «Деревенский человек к труду привычен. Попав в город, ему хорошую денежку заработать — дело посильное. А вот как с пользой истратить свои рублики, он не всегда знает. Ну купил полированную мебель, телевизор, городскую посуду и всякие безделушки. А дальше что? И начинается иной раз дурное похмелье, и жизнь складывается нелепо, глупо. Надобно, чтобы побольше толковых людей занялось этим — крестьян, переезжающих в город, надо загодя готовить к нормальному восприятию городской жизни. Вот о чем я непрестанно думаю. А доказывать, что крестьяне лучше горожан, не собираюсь. Это занятие бессмысленное, даже вредное. Надо быть уж очень мелким человеком, чтобы так думать».

...Последний наш разговор с Василием Макаровичем — мой телефонный звонок ему по поводу восхитившего меня «Материнского сердца». Говорю, что вещь просится на экран и что для себя лучшей роли я и представить не могу. Он подумал, потом сказал, что кое-что должен переписать и поправить и что обязательно мы с ним еще много и славно поработаем.

Не суждено было...