Судьбы русского крестьянства

1

Первой попыткой художественного осмысления судеб российского крестьянства на исторических изломах стал роман «Любавины». В нем речь шла о начале 20-х годов нашего века. Роман вышел в 1965 году, через два года после сборника «Сельские жители». Если еще учесть, что в это же время на экраны вышел фильм режиссера Шукшина «Живет такой парень» (1964), то станет ясно, с какой интенсивностью, самоотдачей работал художник.

А может, это торопливость, нетерпение? Или желание немедленно утвердить себя в литературе на самой прочной — «романной» — основе?

Безусловно, это не так. Всего два романа написано им. И множество любопытных нитей тянется от одного к другому. Как утверждал Шукшин, и в том и в другом случае его интересовала одна тема: судьбы русского крестьянства.

Оба романа рассматривают эти судьбы в значительнейшие исторические периоды. Резкое усиление самодержавного государства при Алексее Михайловиче и крестьянская война как ответная реакция народа в романе «Я пришел дать вам волю». И самое начало социалистического переустройства деревни — период, когда только-только отгремела в Сибири гражданская война. Классовая борьба в деревне далеко не закончена. Деревенские кулаки, богатеи, те, кто недавно активно поддерживал колчаковцев или молился за их победу, присмирели, настороженно присматривались к шагам новой власти, гадали о будущем.

Сюжетный стержень романа заключается в борьбе крестьян с бандой, возглавляемой бывшим колчаковцем Закревский. События развиваются бурно, стремительно, но повествование явно перегружено ими. Не желая выпрямлять, сглаживать путь художника, следует сказать, что это произведение, может быть, наиболее «ученическое» у Шукшина. Чего стоит, например, портрет Емельяна Спиридоныча Любавина: «...огромный и угловатый, как коряга. Весь зарос волосами. Волосы растут у него даже в ушах. Скуластое, грубой ковки лицо не выражает ничего, кроме презрения. Уважал Емельян в человеке только силу».

Или драка сыновей Любавиных с отцом после незадачливого сватовства Егора к Марье Поповой: «...Макар выдернул из плетня кол и тенью скользнул к отцу... Емельяна Спиридоныча шатнуло, он пошел было задом на посадку, но устоял, закрутил очугуневшей головой, заревел, как недорезанный бык, и двинулся на сыновей». И кричит старик Любавин не иначе как «громовым голосом».

А буквально рядом можно найти «картинки», от которых несет претившей самому Шукшину «красивостью»: «Буйный апрель, навоевавшись за день, устало прилег, шелестя прошлогодней жухлой травой. Густым током наплывал тяжкий запах талой земли», — и такое, простое и лаконичное: «Солнце основательно пригревало. Пахло смольем. Земля подсохла, только в ложбинках под ногами мокро чавкало».

К счастью, красот, вроде выписанных, в романе не так уж много. Талант, чутье художника ясно видны и в этом первом романе. Но талант еще не набрал силу, не освободился от сковывающих влияний.

Приезд в Бакланиху городских людей — старого большевика Василия Платоновича Родионова и его племянника Кузьмы, посланных для выяснения места нахождения банды, — начало событий, которые раскалывают Бакланиху на враждующие стороны. Сам по себе подобный зачин стал уже трафаретным, и к чести Шукшина, он уделяет куда больше внимания естественному ходу жизни, не соблазняясь набившими оскомину чудесами, которые в миг творят приезжие герои. Чудес не бывает. Не сумей опереться приезжие на поддержку лучших, нравственно сильных людей деревни, ничего бы они не оказались в силах сделать.

Историческая правда романа сказалась в том внимании к внутреннему саморазвитию деревни, которое всегда отличало Шукшина. Не город принесет в деревню новые отношения. Чужеродные явления деревня принимает подозрительно, недоверчиво. Она сама по логике внутреннего развития должна вырабатывать такие формы — только тогда будут они надежны и жизнестойки. К росту нового в деревне и приковано внимание писателя. Здесь талант художника и проявляется более всего. В романе появляются такие замечательные народные типы, как Федор Байкалов, Яков Горячий, которые затем, отразившись в других произведениях Шукшина, станут его достижением и существенным вкладом в создание народного характера.

Сегодняшний человек остро ощущает, как «сократилась дистанция между современностью и историей». Писатели, обращаясь к событиям прошлого, изучают их с позиций людей XX столетия, ищут и находят те нравственные и духовные ценности, которые необходимы в наше время.

Проходит несколько лет после окончания работы над романом «Любавины», и Шукшин на новом художественном уровне пытается исследовать «процессы, происходившие в русском крестьянстве».

«Я высоко ценю прежние произведения о Разине, особенно роман Чапыгина. Хорошо их знаю и не сразу отважился на собственный сценарий и роман... Успокаивает и утверждает меня в моем праве вот что: пока народ будет помнить и любить Разина, художники будут снова к нему обращаться, и каждый по-своему будет решать эту необъятную тему. Осмысление этого сложного человека, его дела давно началось и на нас не закончится. Но есть один художник, который создал свой образ вождя восстания и которого нам никогда никому не перепрыгнуть, — это народ. Тем не менее каждое время в лице своих писателей, живописцев, кинематографистов, композиторов будет пытаться спорить или соглашаться, прибавлять или запутывать — кто как сможет — тот образ, который создал народ», — так объяснил Шукшин свое обращение к теме, разработанной достаточно широко и полно.

Осмысливание и переосмысливание исторического опыта — процесс вечный. Но одно это утверждение еще не может объяснить нам причины внимания современного художника к крестьянской войне XVII века. Шукшин добился признания у массового читателя своими рассказами о жизни именно современной. И было даже суждение о нем как о художнике, «которому заведомо не дается крупная форма» (выше оно уже упоминалось). Так одной фразой критики зачеркнули труд, которому сам писатель придавал большое значение. Поставить фильм о Степане Разине было его давней мечтой. К ней он возвращался постоянно. И если принять во внимание природу шукшинского дарования, вдохновлявшегося и питавшегося живой жизнью, учесть, что он сам собирался играть роль Степана Разина, то от фильма можно было ожидать нового глубокого проникновения в русский национальный характер. Одна из лучших книг Шукшина именно так и названа — «Характеры», — и само это название подчеркивает пристрастие писателя к тому, что складывалось в определенных исторических условиях. Сам Шукшин говорил, что в «Степане Разине» его «ведет та же тема, которая началась давно и сразу, — российское крестьянство, его судьбы».

И все-таки следует сказать, что причины, побудившие писателя обратиться к историческому материалу, всегда очень сложны и не всегда ясны самому художнику. Углубившись в изучение исторического прошлого, пытаясь воссоздать дух эпохи, художник испытывает влияние и той эпохи, в которую он живет, и той, которую пересоздает своим творческим воображением. Влияние современности исторический писатель может ощущать как досадное, мешающее, но от него никуда не деться.

Читательский интерес к исторической литературе общеизвестен и понятен. А в литературоведении не кончается спор о том, какой именно путь следует избирать автору исторического романа: писать ли в строгом соответствии с историческими документами или пытаться прежде всего воссоздать характер, дух эпохи, не смущаясь нехваткой документов. Да и ни одна эпоха не оставляет нам такого количества документов, чтобы, разложив их в определенном порядке, автор мог творить, заботясь только об освещении фактов.

Исторический роман — жанр особенно трудный. А выбор в качестве центральной фигуры романа личности Степана Разина множит трудности необычайно. Нельзя не считаться с тем, что написано до тебя, не считаться с творимой веками народом легендой. Кроме того, существует еще история — наука. Судят же исторический роман по законам литературы, ибо, как произведение литературы, он подчиняется ее законам.

2

За последние пятьдесят лет о Степане Разине написано, кроме исторических исследований, три романа. В 1926 году вышел в свет роман Чапыгина «Степан Разин», произведение, обладающее серьезными достоинствами. Впервые образ вождя крестьянской войны 1670—1671 гг. предстал очищенным от наслоений буржуазной историографии. Не исчадие ада, не лютый разбойник, а защитник и мститель — таков в изображении Чапыгина Степан Разин. Однако образ Степана Разина в романе несомненно романтизирован. Сам Разин наделен чертами личности исключительной. Нет сомнения, что руководитель восставших масс должен быть фигурой сильной — физически и духовно. Исстари народные представления о вожде сливали воедино мощь физическую с ясным умом и добрым сердцем. Высокий и недосягаемый образец народных представлений о вожде мы находим в фольклорном образе Степана Разина. Кроме всего»

фольклорный образ отличает высочайшая простота и естественность. Фольклорные преувеличения и приукрашивания не становятся вычурными, ибо чувство меры не может изменить народу. Здесь нет, разумеется, противопоставления литературы и фольклора. Современный человек не удовлетворяется одними былинами и сказками. Но именно в народе начало всех начал.

И необычайно чуткий ко всему живому, жизненному писатель Шукшин шел в своих художественных исканиях не за Чапыгиным, как утверждает Виктор Петелин («Родные судьбы», 1974, с. 52), а за художником, «которого нам никогда никому не перепрыгнуть...»

Здесь необходимо все-таки, видимо, оговориться. Роман Шукшина — не жизнеописание героя, а драматически напряженное изображение народного движения. И писатель стремится к объективности этого исследования, опираясь на богатый исторический материал о Степане Разине и освободительном движении (Шукшин говорил, что отважился на свой роман еще и потому, что Академия наук закончила трехтомный труд о Степане Разине) и народно-поэтические представления о нем. Хотя и в чем-то противоречит им. Разин в его изображении не «традиционный великан», но человек умный и сильный, наделенный огромной духовной силой, подчиняющий себе окружающих.

Не мог служить творческим образцом и роман С. Злобина. Написанный во времена теории «бесконфликтности»; хотя и в строгом соответствии с историческими фактами, он представляет необычайно развитого политически, «спрямленного» Степана Разина. Право же, некоторые речи Разина, обращенные к войску, если очистить их от слов, создающих исторический колорит, можно приписать какому-либо партизанскому командиру времен гражданской войны...

Об этом, по сути, говорил и Шукшин: «С высоты трехсот лет фигура Разина гораздо сложнее, объемнее, противоречивее. В своем неудержимом стремлении к свободе Разин абсолютно современен, созвучен нашим дням. При всем том он остается человеком своего века. И не хочется сглаживать, вытаскивать его оттуда в наше время».

Пожалуй, есть все основания утверждать, что исторический Степан Разин представлен всего полнее именно у Шукшина. Один художник, романтически возвеличивая русскую вольницу и боясь повредить своему герою, стыдливо умалчивает об экспансивности, вспыльчивости и неоправданной жестокости атамана; другой, игнорируя историческую ограниченность движения, «нажимает» на высокие цели его.

Но показать народное движение под руководством Разина с самого начала обреченным на неудачу, раздираемым внутренними противоречиями, показать разительное несоответствие целей и средств к их достижению, не сгущая при этом красок, не прибегая к модернизации образа, смог Василий Шукшин.

Перед художником стояла интереснейшая задача — восстановить по историческим документам, по фольклорным источникам сложный период в истории русского государства, когда религиозный раскол принял крайне ожесточенный характер, когда самодержавное государство Алексея Михайловича, «тишайшего», резко усиливало свои позиции, дотягиваясь и до вольной окраины, какой был еще недавно казачий край. Завершается период внутреннего органического саморазвития. Европейское влияние еще не приняло, как при Петре I, вида агрессивной иноземщины, круто ломающей исконное. Но усилившиеся, хоть и на русский манер, жестокая эксплуатация и подавление народа вызывают ответное движение низов. И то, что руководителем этого движения стал донской казак, исторически обусловлено.

Однако личность Степана Разина не могли объяснить никакие документы¹. В. Шукшин говорил: «На мой взгляд, художник должен критически относиться к этим, случайно дошедшим до нас, обрывочным сведениям, ибо цель его — не скрупулезное следование мелким деталям и незначительным фактам, а обобщение, постижение главного, исторической правды». И потому едва ли не главную заботу художника составляло постижение внутренних мотивов, побуждений, руководящих Разиным. Нужно было проникнуть в сердцевину образа, чтобы за всеми внешними противоречиями встал живой, но вместе с тем и исторический человек.

Удалось ли это Шукшину?

Крестьянская война 1670—1671 гг. беспрецедентна по размаху. Именно в ней проявились все присущие и более поздним (например, пугачевскому восстанию) черты — и сильные, и слабые. А значит, и личность Степана Разина есть характерное проявление русского бунтарства. И главный двигатель этой личности — умение сочувствовать людскому горю, переживать его с большей силой, чем свое. Есть какой-то неписаный закон, по которому народные заступники, радетели, борцы и бунтари выдвигаются всегда не из среды самой забитой, терпящей наибольшие лишения, что было бы вполне понятно и даже логически оправданно. Только логика не всегда командует человеческими поступками. И, к чести человека, случается так, что тот, кто мог бы поживать в мире и спокойствии, первый идет в битву не за свои даже утерянные привилегии, а тот, кому из-за невыносимости жизни вроде бы все равно где погибать, смирно терпит и молчит...

Подручные астраханского воеводы заманили скомороха Семку да старика, приставших к разинцам, страшно, бесчеловечно отомстили им за озорную песню про шубу, «жалованную» Степаном Тимофеичем воеводе. Разин узнает об этом. Еще до начала открытой войны с боярами далеко. Еще будут многие тяжкие думы, пока решится Разин — легко ли — на войну с государством. Но решение, которое принимает он, и то, что движет им, неизменно до самого конца.

«—Фрол!.. Руби их там, в гробину их! — кричал атаман. — Кроши подряд!.. — Его начало трясти. — Лизоблюды, твари поганые! Невинных-то людей?!.

С ним бывало: жгучее чувство ненависти враз одолевало, на глазах закипали слезы: он выкрикивал бессвязные проклятия, рвал одежду. Не владел собой в такие минуты, сам боялся себя. Обычно сразу куда-нибудь уходил.

— Отворяйте им жилы, Фрол, цеди кровь поганую!.. Сметай с земли! Это что за люди?!. — Степан сорвал шапку, бросил, замотал головой, сник. Стоявшие рядом с ним молчали.

— Кто породил такую гадость? Собаки!.. Руби, Фрол! Не давай жить... — громко, с хрипом проговорил еще атаман и вовсе опустил голову, больше не мог даже говорить.

— Он уехал, батька, — сказал Иван Черноярец. — Счас там будут, не рви сердце.

Степан повернулся и скорым шагом пошел прочь. Оставшиеся долго и тягостно молчали.

...— С чего же он так?

— Жалостливый.

...Иван с Федором нашли атамана в кустах тальника, у воды.

Степан лежал в траве лицом вниз. Долго лежал так. Сел... Степан выглядел измученным и усталым...

— Людей, каких на Руси мучают, — как, скажи, у меня на глазах мучают, — с глубоким и нечаянным откровением сказал Степан. — Не могу! Прямо как железку каленую вот сюда суют. — Показал под сердце. — Да кто мучает-то!.. Тварь, об которую саблю жалко поганить. Невиновных людей!.. Ну за что они их? И нашли кого — калек слабых...»

В приведенной цитате отчетливо проявляется характер атамана². Все здесь: и страшный, даже самому себе страшный гнев, и жалость к людям, и бешеный, неукротимый нрав — все, что позволило мужицкому мудрецу Матвею назвать его «дитем». На это указывает и Шукшин в одном интервью: «...трясти его начинает, когда видит, что обижают простого человека. И, по-моему, это искренне. Это так и было. Таким он остался в преданиях, таким создал его еще один, самый великий художник — народ».

Тайная мысль о войне с боярством давно жжет Разина. Но в мысли этой страшно признаться и самому себе. И Шукшин главное внимание сосредотачивает на том, как вызревало и крепло в Разине неизбежное решение. Примечательно, что и казаки почувствовали необычную важность этой минуты. Пока в бессильном гневе Степан, ушедший даже от окружающих, чтобы не видели его жалкого и страшного одновременно, лежит в кустах, начинается между казаками такой разговор:

«— Дед, скажи, — заговорил про свою догадку один казак средних лет, — ты батьку лучше знаешь: ничего он не затевает такого?..

— Какого? — воскликнул Стырь.

— Ну... на бояр, может, двинуть?.. К чему он, правда, силу-то копит? На кой она ему так-то?»

Проницательный казак, не правда ли? Проницательный, потому что, зная атамана, понимал, что не могут такие страшные минуты, переживаемые сильным и цельным человеком, не привести к бесповоротному решению. Решению не простому. Ведь и сам Разин не понимает, хотя и чувствует неясно, какая страшная сила взрастает на русской земле.

«Пока есть там эта сила, тут покоя не будет, это Степан понимал сердцем. Он говорил — «бояре», и его понимали, и хватит. Хватит и этого. Они, собаки, во многом и многом виноваты: стыд потеряли, свирепеют от жадности... Но не они та сила.

Та сила, которую мужики не смогли осознать и назвать словом, называлась — «государство» (выделено Шукшиным).

Это один из моментов в ткани романа, где открыто появляется автор, чтобы сказать то, что не могли сказать его герои. А сказать это было нужно. Ни Чапыгин, ни Злобин не заметили, что Разин воевал не столько с боярами, ярыгами и воеводами, сколько с их государством. Так непросто и непрямо складывалась историческая судьба России незадолго до петровских реформ. Так, сам не ведая того, что творит, Разин Степан помогал будущему Петру I прикончить Русь патриархальную.

«В державе налаживалась жизнь сложная: умели не только пихаться локтями, пробиваясь к дворцовой кормушке, а и умели, в свалке, укусить хозяина — за пинок и обиду. И при этом умели преданно смотреть в глаза хозяйские и преданно вилять хвостом. Это искусство постигали многие. Постигалось вообще многое. «Тишайший» много строил, собирал, заводил, усмирял... Придет энергичный сын, и станет — империя; однако все или почти все — много — было готово к тому. Ведь то, что есть суть и душа империи — равнение миллионов на фигуру заведомо среднюю, унылую, которая не только не есть личность, но и не хочет быть ею, из чувства самосохранения, — с одной стороны, и невероятное, необъяснимое почти возникновение — в том же общественном климате — личности или даже целого созвездия личностей ярких, неповторимых — с другой стороны, ведь все это, некоторым образом, было уже на Руси при Алексее Михайловиче, но только еще миллионы не совсем подравнялись, а сам Алексей Михайлович явно не дотянул до великана. Но бородатую, разопревшую в бане лесовую Русь покачнул все-таки Алексей Михайлович, а свалили ее, кажется, Стенька Разин и потом, совсем — Петр Великий». Много стоит это ценнейшее наблюдение писателя. Из трех романов о Разине, написанных в советское время, одна книга Шукшина стоит на высоте современной исторической мысли.

3

В Разине для Шукшина — средоточие национального характера. «Как только захочешь всерьез понять процессы, происходившие в русском крестьянстве, так сразу появляется непреодолимое желание посмотреть на них оттуда, издалека. И тогда-то возникает глубинная, нерасторжимая, кровная связь — Степан Разин и российское крестьянство. Движение Разина — не «понизовая вольница»³, это крестьянское движение, крестьянским соком питавшееся, крестьянскими головами и крестьянской кровью оплаченное», — утверждал Шукшин.

Казачество донское было, разумеется, слишком малочисленным, чтобы затевать войну с боярством только своими силами. Это Разин понимал с самого начала. «Прелестные письма», рассылаемые им по Поволжью, и были рассчитаны на русского крестьянина. Но взаимоотношения крестьянства и казачества в этот период были не так уж просты.

Дон еще давал приют крестьянам, бежавшим из России, но уже длинные руки московского самодержца дотягивались и до него. И пережиток «патриархальной демократии» войсковой круг не мог не считаться с грозными грамотами царя. Донское казачество зависело и от поставок хлеба и воинского припаса, что позволяло Москве сдерживать казачью вольницу. «Милостивый государь» сквозь пальцы смотрел на «шарпание» и «воровство» казаков, если они не принимали слишком уж вызывающего характера. До поры до времени, конечно. Привилегированное положение казачества стало одной из важнейших причин развала разинского войска после первого же поражения.

Еще в XVII веке слово «станичник» было синонимом слова «разбойник». И набеги понизовой вольницы под руководством этого же Разина на «шахову область» были чисто разбойничьими или выглядели как сведение старых счетов. И когда Разин резко повернул от обычного «шарпания» к войне с русским государством, многие казаки двигались за ним по инерции. Тем более, что и у казаков были свои счеты с воеводами, тем более, что и новая война весьма напоминала старое...

Не обходя неприглядные стороны разинского движения (как это часто случалось у Злобина), не украшая героя романтическим ореолом (как это было у Чапыгина), Шукшин изучает своего часто неидеального героя, нигде не останавливается на полпути. Истоки, развитие и поражение разинского движения исследованы им с высокой научной добросовестностью и не в ущерб «художественности».

Разин, руководитель, вожак, фигура, несомненно, наиболее яркая. Но... «при всем том он остается человеком своего века». И Шукшин избежал соблазна наградить героя запоздалой исторической мудростью, сделать посимпатичнее, «поручнее»...

Долго вынашивал Разин мысль о войне с государством. Но мысль героя билась в очень узком кругу привычных представлений, и выйти за пределы его исторический Разин не мог.

Решение принято. Войско Разина идет войной на бояр и дворян, но идет привычным путем. На то есть веские причины. Города сдаются почти без боя, иные даже встречают хлебом-солью. Войско Разина растет. Он заботится о его увеличении. Но делает это старым-престарым способом — связывая людей страхом и пролитой кровью. Правое дело далеко не сразу выработало правые приемы борьбы... Но то, что стало несомненным в XX веке, было недосягаемой мудростью для века XVII.

Здесь как раз и можно было бы упрекнуть Шукшина в том, что рядом с Разиным стоит некоторое время не по эпохе мудрый крестьянин Матвей, который видит все ошибки атамана, пытается помочь ему, но сделать это не в силах. Трудно судить о причинах, побудивших писателя создать этот образ. Должен ли был говорить в Матвее вековой опыт крестьянства, который, конечно же, богаче, чем опыт казака, — да и тот главным образом воинский. Сконструирована ли эта фигура как запоздалый упрек атаману — сказать наверняка нельзя. Однако художественной целостности романа образ мужицкого мудреца не вредит. Да, Степан на голову выше своих ближайших помощников. К тому же они добровольно отказываются от осмыслений событий, пока вождю сопутствует удача. (Это явление в другом замечательном русском историческом романе названо «запахом судьбы»). Но вместе с первыми признаками поражения приходит неслыханно резкое «поумнение» тех, кого вела военная удача. Тут самое место разразиться упреками по поводу недостойных трусов, покидающих в беде славного атамана. Но Шукшин — не романтик. Красиво-нелепая смерть стрелецкого сотника, в одиночку схватившегося с толпой разинцев, вызывает у писателя только насмешку: «Отлетела милая жизнь... Даже и не покрасовался молодец-сотник на земле, а, видимо, любил покрасоваться — очень уж глупо погиб, красиво». Не стоит забывать эту насмешку автора, когда идет речь о развале сил Разина. Красиво-глупо погибать могут единицы, не тысячи. А героический порыв и самоотверженность рождаются в массе в бою последнем и решительном или если уж пройдены все границы немыслимого русского терпения.

Еще разрастается вширь, захватывая новые районы, крестьянское восстание, а Разин потерял веру в успех своего дела. И по логике событий именно сейчас и должен погибнуть его мудрый советник (советам которого, впрочем, Разин ни разу не последовал). И он гибнет от руки есаула, хотя вполне мог погибнуть и от руки самого атамана. Гибнет потому, что стоит в глазах Разина живым укором за Русь крестьянскую, поверившую атаману и брошенную им. Брошенную, как только появилась опасность военной неудачи. По глубоко верному замечанию Шукшина, крестьянскими головами, крестьянской кровью было оплачено движение под руководством Разина.

4

И Чапыгин, и Злобин опустили такую щекотливую подробность, как присутствие в стане Разина лже-царевича и лже-патриарха. Мы, естественно, далеки от желания навязывать писателю тот или иной способ отбора материала для своего произведения. Но нельзя не заметить и того факта, что деление исторического материала на «пригодный» и «непригодный» противопоказано самой историчности.

Ведь это не мелкая подробность, деталь, упоминание о которой ничего не проясняет. Эта упорно повторявшаяся на протяжении трехсот лет черта массовых брожений должна была бы навести историка на мысли небезынтересные. Роман Шукшина и в этом плане дает богатую пищу для размышлений. И мысли, возможно, будут не слишком заманчивыми, но так уж повелось, что у правды всегда горьковатый вкус.

Выше говорилось о том, что для Шукшина не существовало недостойных тем. В этом видится высокое достоинство его таланта и его гражданской партийной позиции. По отношению к историческому материалу, где уже сам принцип отбора материала достаточно ясно говорит о позиции художника, она сказалась и в том, что Шукшин не избегал изображения темного, подчас зверского в Разине, но всегда находил ему художественно убедительное объяснение.

Разин убивает казака, принесшего дурные вести. Расправляясь с угнетателями народа, не щадит и малолетних детей. В страшном, необузданном гневе творит скорую и несправедливую расправу.

Не парадный получается портрет. Но правдивый. Он рисуется Шукшиным с той мерой художественного такта, которая говорит не о любви-восхищении, а о любви-понимании.

В разгар пира после захвата Самары вынесло к казачьим кострам кликушу. Как по мертвому, заголосила она: «Ох, да не знаешь ты беду свою лютую, не ведаешь. Да не чует-то ее сердечушко твое доброе!..»

Страшны причитания кликуши... А тут нанесло еще одного неурочного. Это уж как знак какой-то небесный. После захвата Астрахани отправил посольство к персидскому шаху с предложением военного союза. Теперь один из послов возвратился. Один — и Разину уже не нужно было объяснять ничего. А посол шумно радовался, что добрался до своих. Не сулящим ничего доброго взглядом Разин останавливает Куприяна. Куприны никак не может понять, отчего атаман такой неприветливый, и неспроста торопится вывалить все новости — одна другой страшнее.

Разваливается дело Разина. Посаженный им в Астрахани есаул Шелудяк повел дела ничуть не лучше царского воеводы. Шах грозится скормить самого Разина свиньям. И тут Куприян падает, остановленный пулей Разина. А потом он будет упрашивать есаулов, чтоб срубили его. Значит, дело тут не в жестокости. Жестоким Разин бывал. Но теперь совсем не то.

«Душа болела. Очень болела душа. Он правда хотел смерти. ...Он видел, он догадывался: дело, которое он взгромоздил на крови, часто невинной, дело — только отвернешься — рушится. Рассыпается прахом. Ничего прочного за спиной...»

И сейчас, может быть, впервые Разин задумался о страшной ответственности, взятой на себя. А если поражение? Что тогда? Бояре и попы будут именем его пугать, будут проклинать, но не в них дело. От них иного и ждать не приходится. А народ русский, русский мужик, тот, что пошел за Разиным, он будет расплачиваться за поражение кровью. Он-то как вспомнит Степана Тимофеевича? Нет здесь малодушия, трусости. В ней Разина не могли укорить и враги. За доброе имя свое, за доброе название дела своего боится Разин. И память народная сохранит все лучшее из его облика.

После поражения под Симбирском Разин совершает ошибки одну за другой. Вместо того, чтобы идти пополнять свое войско за счет крестьян, он бросается на Дон. Сказалось давнее недоверие казака к мужику. Но Дон не торопится откликаться на зов атамана.

Разин ездит по «верховым» станицам, пытается поднять казаков. Держит речи о воле, о чести — с ним уходит из станицы 10—15 казаков. Соблазняет вольной жизнью, разбоем, богатством — приходят снова 10—15...

«А никогда не говорил атаман так много, цветасто — аж самого коробило. Но он больше не знал, как всколыхнуть мертвую воду; гладь ее, незыблемость ее — ужасала».

И вот уже замечает Разин, что правду о поражении ему никто не решается сказать. Бодрятся при атамане. Почти веселы. Но приказания грозного атамана не выполняются. И тут-то Разин, потерявший веру в себя и в людей, начинает предчувствовать свой близкий конец. И, как это свойственно было ему всегда, торопит события: сам бросается в лапы смерти. И еще раз, когда везли, уже скованного, к Москве, мог додумать атаман свои последние думы.

Бывшему есаулу своему, ныне сопровождающему пленного атамана на расправу, Фролу Минаеву говорит Разин: «Хотел дать людям волю, Фрол. Я не скрытничаю, всем говорил. И тебе говорил, ты только не захотел понять. Мог-то ты мог — не захотел.

— А чего из этого вышло? — Вот это, главное, и хотел — не спросить — сказать хотел Фрол.

— А чего вышло? А дал волю, — убежденно сказал Степан.

— Как это?

— Дал волю... берите!

— Ты сам в цепях! Волю он дал...

— Дал. Опять не поймешь?»

Фрол не понимает. А ведь самый умный был есаул у Разина, потому-то и изменил первым, что умен был... Но не тот, не такой, как у Фрола, ум нужен, чтобы понять Разина»⁴. Понимал ли сам Разин — исторический, что он сделал, — другой вопрос. Ведь и Белинский некогда упрекал Пушкина за пименовский монолог. Не мог, дескать, так думать русский монах начала XVII века. Мог или не мог — никто сейчас не ответит.

Кто не знает сегодня «Слово о полку Игореве» — прекрасную поэму о бедах русской земли, написанную неизвестным русским патриотом в XII веке! И долго потом спорили ученые, могла или не могла такая гениальная и гуманистическая вещь быть написана еще в XII веке...

Так что же сделал Разин?

«Народ ликовал на всем пути разинцев. Даже кто притерпелся и отупел в рабстве и не зовет свою жизнь позором, кому и стон-то в горло забили, все, с малолетства клейменные, вечно бесправные, и они истинно радуются, когда видят того, кто ногами попрал страх и рабство. Они-то и радуются! Любит народ вождей смелых, добрых. Слава Разина бежала впереди него. В нем и любили ту захороненную надежду свою на счастье, на светлое воскресение; надежду эту не могут, оказывается, вовсе убить ни самые изощренные, ни самые что ни на есть тупые владыки этого мира. Народ сам избирает себе кумира, чтобы любить, а не бояться».

Это — главное. Забудутся несправедливость и жестокость атамана, а добрая память останется, что и позволит А. Пушкину, русскому гению, назвать его «единственным поэтическим лицом нашей истории»⁵.

Выпуская из тюрьмы колодников, атаман сказал им: «Воля — дело доброе! Но ее же не дают, как алтын побирушке. За ее надо горло боярам рвать! Они не перестанут вас мучить. Вы вот попрыгаете теперь козлами да разойдетесь по домам... Идите в войско мое!.. Пока изменников и кровопивцев-бояр не выведем, не будет вам вольного житья!..»

Это и есть тот вывод, который сделал если не Разин, то народ, если не в XVII веке, то позже... Но именно в осознании этой истины и есть главный урок восстания под руководством Степана Тимофеевича Разина.

Когда восстание подавлено, наступает последний акт трагедии — пытка и казнь вождя. Теперь могучий дух, все силы бунтарской натуры собраны в кулак. Чтобы умереть достойно. Чтобы ни одной жалобой, стоном, просьбой не унизиться перед врагами. Все, что могли изобрести заплечных дел мастера, вынес атаман. И в последнюю свою минуту молча поклонился народу на три стороны (минуя Кремль с царем), сказал народу: — «Прости» — и лег на плаху. Смерть народного героя, не униженного, не сломленного, тоже останется в народной памяти.

Последние страницы романа написаны в строгом соответствии с историческими документами. Чутье художника подсказало Шукшину: любой, даже самый прекрасный, вымысел, любые стремления приукрасить последние дни атамана будут фальшивы. А это Шукшин ненавидел и в искусстве, и в жизни больше всего.

5

Тайнами писательской «кухни» Шукшин делиться не любил. Относился к этому занятию как к чему-то зазорному. Литературоведение, однако, обязано разобраться и в традициях, и во влияниях... Влияний не могло не быть. Как не мог не считаться писатель с тем, что сделано до него.

Что же нового внес в этот образ Шукшин — «спорил» или «соглашался», «прибавил» или «запутал», говоря его же словами?

Провозгласив образ атамана, созданный народом, главным критерием художественной правды, Шукшин, как уже было замечено выше, следовал этому образу прежде всего.

Фольклорные традиции во многом питали творчество Шукшина. Обращаться же к народному творчеству можно по-разному. С нескрываемой иронией относился Шукшин к авторам, творящим «под народ». Зло высмеивал он мертворожденные подделки такого рода. Настоящее народное творчество обладает достоинствами, которые свойственны только великим произведениям искусства. И в этом смысле Шукшин совершенно прав, когда говорит о народе как о самом великом художнике. Но следовать высокой простоте и благородству вкуса, свойственным народным произведениям, можно и должно.

Позиция Шукшина близка позиции выдающегося советского поэта А. Твардовского, который заявил, что он (создавший наиболее значительное поэтическое произведение о Великой Отечественной войне) был только скромным оформителем, собирателем образа, который давно сложился в народе. Великий русский поэт А. Пушкин в свою поэму вписывал гениально отредактированные им народные песни. А как естественно и просто песни входят в ткань романа Шукшина!

Причем автор нигде не подделывается под тон летописца. Нет, он человек XX века, вооруженный опытом и знанием своего времени. Но народный по сути своей талант сказался и в глубоком проникновении в стихию народной жизни того времени.

Помните, у Пушкина:

Ходил Стенька Разин
В Астрахань город
Торговать товаром.
Стал воевода
Требовать подарков.
Поднес Стенька Разин
Камки хрущатые,
Камки хрущатые —
Парчи золотые.
Стал воевода
Требовать шубы.
Шуба дорогая:
Полы-то новы,
Одна боброва,
Другая соболья.
. . . . . . . . . .
«Добро, воевода,
Возьми себе шубу.
Возьми себе шубу,
Да не было б шуму».

А теперь сравните написанное с рассказом о том зло-шутейном шествии, где разинцы несут по Астрахани «жалованную шубу»:

Полежи-ка, шубынька,
У дружка у милого!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
У сердца ретивого,
У Ивана Семеныча!
. . . . . . . . . .
Друг ты моя, шубынька,
Радость моя, шубынька!
. . . . . . . . . .
Ты меня состарила,
Без ума оставила!..

Не приходится же всерьез думать, что история сохранила слова этой озорной песни. Разумеется, написал их сам Шукшин. Да ведь как написал!

Влияние народного предания находим мы и в описании гибели злосчастной персидской княжны, и во многих других эпизодах романа.

А разве не народное представление о вожаке, атамане видно в этих строчках:

«Побаивались его..., но и уважали тем особенным уважением, каким русские уважают сурового, но справедливого отца или старшего брата: есть кому одернуть, но и пожалеть, и заступиться тоже есть кому. Люди чуяли постоянную о себе заботу Разина. Пусть она и не видна сразу, пусть Разин — сам человек, разносимый страстями, — пусть сам он не всегда умеет владеть характером, безумствует, съедаемый тоской и болью души, но в глубине этой души есть жалость к людям, и живет-то она, эта душа, и болит-то в судорожных движениях любви и справедливости, и нету в ней одной только голой гадкой страсти — насытиться человеческим унижением, — нет, эту душу любили. Разина любили; с ним было надежно. Ведь не умереть же страшно, страшно оглянуться — а никого нет, кто встревожился бы за тебя, пожалел бы... Много умных и сильных, мало добрых, у кого болит сердце не за себя одного. Разина очень любили».

...Три романа о Степане Разине за последние полвека. Думается, следующее произведение о нем появится не скоро. Шукшин исчерпал эту тему на сегодня. Менее других авторов он цитировал исторические документы, почти не заботился о насыщении художественной ткани романа историческим реквизитом, но его роман «Я пришел дать вам волю» — подлинно современное историческое произведение. Безусловно, роман Шукшина вовсе не отменяет книги на ту же тему, написанные до него. Но среди этих книг он занимает не последнее место. И закончить хотелось бы, перефразируя горьковские слова, сказанные о другом историческом романе: «Должно быть, он (Разин) таким не был. А если не был, то теперь будет!»

Примечания

1. Еще Плутарх в биографии Никия заявил, что для него в «Сравнительных жизнеописаниях» важны не вообще исторические сведения, а факты, служащие для понимания нравственной стороны человека и его характера (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М., 1963, т. 2, с. 214).

2. Снова обращусь к Плутарху, который также заметил, что «не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживает характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания, с. 395).

3. В начале 900-х годов вышел роман Соколова, который так и назывался «Понизовая вольница атамана Стеньки Разина».

4. Хочу напомнить сказку, которую А. Пушкин вложил в уста Пугачева в «Капитанской дочке»: «Однажды орел спрашивал у ворона: «Скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-навсего только тридцать три года?» — «Оттого, батюшка, — отвечал ему ворон, — что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной». Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: «Нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!»

5. А. Герцен видел также в Разине характер огромной силы: «Это какое-то безумное метание барса, какие-то опыты мощи несознательной, но страшной, удаль, дерзость... отвага».