Окружающие люди

Сходство биографии Есенина и Шукшина проявляется ещё и в том, что с ранних лет будущих мастеров слова окружали творческие люди.

Мать Шукшина — Мария Сергеевна — сыграла огромную роль в духовном развитии сына, хотя сама была малограмотной — окончила два класса церковно — приходской школы. Мать для него была самым интересным человеком. Василий Макарович признавался, что не знал отдыха лучше, чем сказки и песни матери, долгие и задушевные беседы с ней. И мать это подтверждала в своих воспоминаниях: «Бывало, до рассвета проговорим, а он, милый, все бы слушал да слушал». Многие истории, рассказанные матерью, составили впоследствии основы рассказов её сына. А один из циклов, точный, документальный, так и называется «Сны матери». Не случайно признание писателя: «Я у нее научился писать рассказы».

Навсегда в душе Шукшина остался образ деда, Сергея Фёдоровича, которого писатель увековечил в своих жизнеописаниях: «В доме деда была непринужденность, была свобода полная... нигде больше не видел я такой ясной, простой, законченной целесообразности, как в жилище деда-крестьянина, таких естественных, правдивых, добрых, в сущности, отношений между людьми. Я помню, что там говорили правильным, свободным, правдивым языком, сильным, точным, там же жила шутка, песня по праздникам, там много, очень много работали... Собственно, вокруг работы и вращалась вся жизнь. Она начиналась рано утром и затихала поздно вечером, но она как-то не угнетала людей, не озлобляла, с ней засыпали, с ней просыпались. Никто не хвастал сделанным, никого не оскорбляли за промах, но учили...»

Именно крестьянский дом деда, материнская обитель дали мальчику те силы, ту нравственную опору, которые помогли Васе Шукшину выстоять в странствиях и не сломаться, получив поучительный жизненный опыт, делиться им с громадным количеством людей, признавших в нем настоящего художника

Сергей Есенин однажды сказал: «Родился я с песнями». «К стихам расположили песни, которые я слышал вокруг себя», — раз за разом повторял Есенин. Действительно, это так: мать поэта Татьяна Фёдоровна обладала приятным голосом, любила петь, заправским песенником в молодые годы был и отец поэта, который «даже слагал песни», да и на улицах Константиново песни звучали почти ежедневно. В автобиографии 1924 года Есенин писал: «Стихи начал писать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад». «Бабка» — это Наталья Евтихиевна Титова — бабушка Есенина по материнской линии, в доме которой он рос с трехлетнего возраста. «Я рос, — рассказывал Есенин, — в атмосфере народной поэзии. Бабка, которая меня очень баловала, была очень набожна, собирала нищих и калек, которые распевали духовные стихи». От бабушки Сергей Есенин узнал множество народных сказок, песен и частушек, по признанию самого поэта, именно бабушкины рассказы стали первым толчком к написанию собственных стихов.

...И садимся в два рядка
Слушать бабушкины сказки
Про Ивана — дурака.
И сидим мы, еле дышим.
Время к полночи идёт...

(«Бабушкины сказки», 1915 г.)

Еще большее влияние имел дед, Федор Андреевич Титов, человек суровых религиозных правил. Он хорошо знал священное писание, помнил наизусть многие страницы Библии, жития святых, псалмы и в особенности духовные стихи. Он любил внука. «Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По субботам и воскресеньям он рассказывал мне Библию и священную историю», — вспоминал Есенин.

Вспоминая, как дед читал ему старообрядческие книги, Есенин в то же время замечал: «Устное слово всегда играло в моей жизни большую роль»; «Дед имел прекрасную память и знал наизусть великое множество песен...».

Таким образом, духовная жизнь мальчика складывалась под влиянием священной истории и народной поэзии. Религиозность Есенина оказалась непрочной. «В Бога верил мало. В церковь ходить не любил», — вспоминал он о своем детстве. Но на всю жизнь он сохранил любовь к народным преданиям, сказкам, песням, частушкам. Здесь были истоки его творчества.

И, конечно, совсем не случайно то, что Есенин одну из своих первых книг хотел назвать «Рязанские побаски, канавушки и страдания».

Особо надо сказать об отношении Шукшина и Есенина к своим матерям.

В документальной поэме «Вот моя деревня» о Марии Сергеевне В.М. Шукшин писал так: «А вот мать моя... Дважды была замужем, дважды осталась вдовой. Первый раз овдовела в 22 года, второй раз в 31 год, весной 1942 г. Много сил, собственно, всю жизнь отдала детям. Теперь думает, что сын ее вышел в люди, большой человек в городе. Пусть так думает».

Василий и его сестра Наталья видели и знали, как тяжело приходится их матери. Сама Мария Сергеевна о себе говорила так: «Всю жизнь и пласталась, чтобы только детей до ума довести. Меня за это иногда сестры осуждали. А я каждый день хотела скорее к детям прийти, рассказать им что-нибудь доброе, хорошее. Еще когда Вася маленький был, то дед, Сергей Федорович, бывало, говорил мне: «Береги детей, Мария, а особенно Васю. Он у тебя шибко ноне умный, не по годам». И Мария Сергеевна поддерживала сына во всем. С пониманием она отнеслась и к намерению сына поехать учиться в Москву, сама посоветовала выбрать Всесоюзный государственный институт кинематографии (ВГИК), более того, сделала все, что могла — продала корову и вырученные деньги отдала сыну. Гордилась первыми успехами сына в искусстве. Помогала, как могла, и словом и делом.

Все, кто знал Василия Макаровича Шукшина лично, говорят об особом его отношении к матери, Марии Сергеевне. Вот цитата из письма Шукшина: «У меня так: серьезно заболела мать. Ездил домой, устраивал в больницу. И теперь все болит и болит душа. Мы не сироты..., пока у нас есть матери. На меня вдруг дохнуло ужасом и холодным смрадом: если я потеряю мать, я останусь круглым сиротой. Тогда у меня что-то сдвинется со смысла жизни» [14]. Тяга к матери, желание поделиться с ней остались у Шукшина на всю жизнь. Теплым, сыновним чувством благодарности и любви проникнуты его письма: «голубушка моя милая», «ну а как твое здоровье, старушка?», «мне хочется сказать тебе что-то светлое, теплое, хорошее».

О глубочайшем уважении к матери говорит письмо, написанное в годы учёбы во ВГИКе, которое часто цитируют критики: «Живу очень интересно, мама. Очень доволен своим положением. Спасибо тебе за все, родная моя. Успехи в учебе отличные... Недавно у нас на курсе был опрос, кто у кого родители... У всех почти писатели, артисты, ответственные работники и т. д., доходит очередь до меня. Спрашивают: кто из родителей есть? Отвечаю: мать. Образование у нее какое? Два класса, отвечаю. Но понимает она у меня не менее министра».

Василий Шукшин всегда помнил и понимал, что сделала для него мать в главном — в стремлении, чтобы сын стал настоящим человеком. Об их взаимоотношениях точно сказал писатель Сергей Залыгин: «И в характере, и в поступках, и во взглядах на мир этих двух людей — матери и сына — была та ничем непререкаемая преемственность и близость, которая, наверное, лучше всего выражена в русской примете, что сын должен быть похожим на мать, а дочь — на отца». Многому он научился у нее, но высшим наследием были человечность, душевная щедрость, естественная природная сметка и разум.

Тоскуя по Сросткам, Василий Макарович постоянно стремился вырваться из круговорота шумной столичной жизни на родину, повидать мать. Ее слова, исконно русская родниковая речь, рассказы и песни часто служили источником вдохновения и зарождения новых идей Василия Макаровича.

В фильме «Печки-лавочки» есть кадры, запечатлевшие Марию Сергеевну. Так случилось, что во время съемок «Печек-лавочек» Мария Сергеевна видела сына в последний раз. Расставаясь, Василий Макарович сказал ей: «Поаккуратней будь, мама! Береги себя!» Подошел, обнял и расцеловал в обе щеки. Так и расстались. Как вспоминала позже Мария Сергеевна: «Не знала я, что это последняя встреча — никуда бы не отпустила его тогда от себя...»

На 5 лет пережила Мария Сергеевна своего сына (она умерла 17 января 1979 года). После смерти сына в ее квартире всё напоминало о Василии Макаровиче, всё было пронизано теплой памятью и грустью. На стенах висели портреты, всюду лежали фотографии, с которых смотрели глаза В.М. Шукшина. Дом Марии Сергеевны всегда был открыт для людей, всех привечала; если расспрашивали о Василии Макаровиче — с удовольствием рассказывала о нем. Она жила памятью о сыне, вспоминала разные истории из его детства и отрочества, с трогательной любовью описывала эпизоды из его жизни, словно вновь и вновь проживала свою жизнь, те счастливые времена, когда она и сын были вместе.

Сплавом мудрости и мужества обладают у Шукшина матери и в его рассказах. «Мать в его рассказах — это самый высокий образ «человеческого мира»: ее судьба, ее слово, ее горе и слезы — это всегда этический центр рассказа, куда стягиваются все горизонты мироздания, опосредующие ценности бытия, где даже законы жизни и смерти покорены нравственным чувством матери, которая сама дарует жизнь и собой оберегает от смерти», — такую оценку образа матери в рассказах Шукшина даёт Н.Л. Лейдерман [15].

В рассказе «На кладбище» есть апокрифический образ «земной божьей матери». Но так можно назвать и мать непутевого Витьки Борзенкова («Материнское сердце»), и мать Ваньки Тепляшина, героя одноименного рассказа, и бабку Кандаурову, и мать «длиннолицего» Ивана («В профиль и анфас») — всех-всех шукшинских матерей.

«Земные божьи матери» Шукшина начисто лишены покоя. В свете своего мудрого понимания необходимости и возможности гармонии в «человеческая мире» они не могут не преисполняться тревогой за своих детей, живущих немудро и дисгармонично: «...жалко ведь вас, так жалко, что вот говорю, а кажное слово в сердце отдает», — это Витькина мать обращается не к Витьке, а к другому человеку, к милиционеру, но и он для нее «сынок» («Материнское сердце»)», — пишет Н.Л. Лейдерман.

В творчестве Шукшина мы не найдем образа более человечного и доброго, чем мать. Этот образ перенесен из жизни.

Так, например, в рассказе Шукшина «Племянник главбуха» герой-подросток в трудную минуту, когда ему тяжело и грустно, вспоминает мать: «Вспомнилась мать, захотелось домой. Вспомнил, как мать разговаривает с предметами — с дорогой, с дождиком, с печкой... Когда они идут откуда-нибудь с Витькой уставшие, она просит: «Матушка-дороженька, помоги нашим ноженькам — приведи нас скорей домой... Если печка долго не разгорается, она выговаривает ей: «Ну, милая... ты уж сегодня совсем что-то... Барыня какая». Герой чувствует свою вину перед матерью, что часто огорчал ее «и ему стало до слез жаль свою мать... Не терпелось поскорей увидеть ее и сказать что-нибудь хорошее, ласковое... Теперь Витька никогда не обидит мать и не позволит ее обидеть».

Но Шукшин «обидел» мать — внезапно, в расцвете сил ушёл из жизни.

«Как дико кричала от боли на все кладбище мать Шукшина, оглушая элитное Новодевичье деревенским плачем в голос... Что чувствует женщина, пережившая своего ребенка? От вопля того все нутро воротило. «Могилы-то я его так и не видела. Как гроб опустили, я вроде как сознания лишилась. Уже когда очнулась — глядь, а там, где должна быть могила, — море цветов», — напишет после мать Шукшина Мария Сергеевна Попова. На поминках в доме сына на улице Бочкова она пробыла недолго. Всматривалась в каждого, кто перед ней за столом сидел, кого-то узнавала. Потом извинилась: «Простите меня, я пойду прилягу»... У плакальщиц поверье есть: горе с криком нужно выплескивать. Так страшно и так плохо ей было, что не выкрикни она всего тогда, может, и не прожила бы еще пять лет на земле без своего первенца Василия. «Дитенок мой милый», — обращалась она к нему в письмах — от первых до самых последних, отправленных в 1974-м — году его смерти...» [16].

Более сложные отношения складывались с матерью у Сергея Есенина.

Когда Сергею исполнилось три года, его мать Татьяна Фёдоровна, расставшись с мужем, вернулась жить в дом своих родителей. Дед с бабкой взяли внука к себе на воспитание, а дочь послали в Рязань зарабатывать на жизнь для себя и для ребёнка. Отправляя дочь, дед Сергея приказал ей высылать на содержание внука три рубля в месяц. Мать приезжала домой лишь время от времени и очень расстраивалась, когда видела, что Сергей ее не узнает. Знакомая Есенина по московской жизни двадцатых годов Софья Виноградская вспоминала в 1926 году со слов поэта: «Мать свою он в детстве принимал за чужую женщину, и, когда она приходила к деду, где жил Есенин, и плакалась на неудачи в семье, он утешал её: «Ты чего плачешь? Тебя женихи не берут? Не плачь, мы тебе найдём жениха».

Получается так, что Есенин в первые годы сознательной жизни воспитывался не матерью, а бабушкой. По сути, сиротство при живых родителях.

В 1904 году семья Есениных объединилась. Сергей вновь стал жить с матерью в доме Есениных; после вынужденной почти пятилетней разлуки с сыном Татьяна Федоровна стала относиться к нему с большей заботой и любовью. Живя почти все время одна с детьми, она старалась их не баловать, держать в строгости, не любила их ласкать и нежить на людях.

От природы Татьяна Федоровна была наделена недюжинным умом, красотой, чудесным песенным даром, была отменной рукодельницей: она прекрасно владела и иглой, и спицами, и крючком. У нее был хороший голос, хорошая память, она знала много песен и частушек. Говорят, что не было народной песни, бытующей в Приокском крае, которую не знала и не пела бы Татьяна Фёдоровна. Она была отзывчивым на чужое горе человеком, всегда помогала сиротам и нищим. Т.Ф. Есенина была безграмотной, но делала все возможное, чтобы дети получили образование. Сестра поэта Александра Есенина вспоминает: «Наша мать была... стройна, красива, лучшая песенница на селе, играла на гармони. Одних гармоний стояло у них несколько корзин (гармони тогда были маленькие)... Она во время любой работы пела... Это были и русские народные песни, и романсы, а в предпраздничные вечера и праздничным утром она пела молитвы из церковной службы. Она много ходила по церквям и все службы знала наизусть... Несмотря на большое желание, научилась она только расписываться и едва читать по складам... И сама же бессознательно прививала нам любовь к литературе. С младенческих лет мы слышали от неё прекрасные сказки, которые она рассказывала нам артистически, а, подрастая, узнавали, что песни, которые она пела, зачастую были переложенные на музыку стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова и других поэтов». И позже, когда сын читал ей свои стихи, «мать, как всегда, слушала чтение Сергея с затаённым дыханием... Она отлично понимала и глубоко чувствовала стихи сына и многие из них запоминала...».

Примечательно, что до 1917 года Есенин вспоминает о матери по известным причинам лишь изредка, гораздо чаще — о деде и бабушке. В 1917 году мать появляется в стихах как свидетельница его надежд, его будущей славы:

Разбуди меня завтра рано,
О моя терпеливая мать!

Легендарный образ матери, равно как и образ родного дома, культ дома, как единственно надёжного в этом страшном мире пристанища, и культ матери, как единственно преданной души, окончательно складывается у Есенина в стихах последних двух лет. Для этого надо было разочароваться во всём — в революции, в социализме, в любви и дружбе.

Тема возвращения блудного сына зазвучит у поэта как воспоминание о потерянном рае.

«Блудный сын, нарушая и вместе с тем как бы обновляя библейскую традицию, возвращается не к отцу, а к матери, создавая её иконописный и одновременно по-русски живой национальный образ, — точно замечают Станислав и Сергей Куняевы в своей книге «Жизнь Есенина». — Для этого он делает нечто необычное: соединяет в своей поэзии образ матери с образом любимой бабушки» [17, с. 416].

Кстати, тема блудного сына есть и у В.М. Шукшина.

Свой уход из деревни Шукшин воспринимал как бегство, хотя уйти из деревни тогда было едва ли не единственным способом выжить. Но при этом не было никакой уверенности, что в деревне выживут оставленные им сестра и мать, продавшая единственную кормилицу-корову, чтобы отправить в город сына. Уход из родного дома в сознании Шукшина был предательством: «Но произошла нравственная гибель человека... Так случилось, что он ушел от корней, ушел от истоков, ушел от матери. И уйдя — предал. Предал! Вольно или невольно, но случилось предательство, за которое он должен был поплатиться. Вопрос расплаты за содеянное меня живо волнует», — так говорил Василий Макарович о судьбе Егора Прокудина, главного героя «Калины красной».

«Современному человеку эти муки совести покажутся непонятными, анахронизмом, чем-то надуманным, даже глупостью. Но в творчестве Шукшина это станет важной линией, едва ли не основным мотивом блудного сына. Однако, трагедия ситуации в том, что у шукшинского героя нет измерения Неба и небесного Отца. А в деревне блудного сына никто не ждет, кроме матери. Кроме матери ему некому сказать: я согрешил перед небом и пред тобою. Мать может простить сына, но она не может отпустить сыну грех, грех должен отпустить Кто-то другой...», — пишет протоирей Сергий Фисун [18].

Кстати, известно, что Шукшин мечтал оставить кинематограф, возвратиться в деревню и заняться писательством. Он считал, что деревня, родная земля способны не только творчески вдохновлять, «давать материал», темы, но и могут дать силы жить, а может, и понять главное в жизни. Василий Макарович винил себя в том, что он не вполне питается от этой почвы — сельской жизни, так как ушел от нее по собственной воле. Но мечте «блудного сына» не дано было осуществиться.

Русское религиозное и эстетическое сознание всегда отводило матери особое место: «Жена найдёт себе другого, а мать сыночка никогда». Народ всегда понимал эту истину, понял её на закате своей жизни и Сергей Есенин, несмотря на то, что в детстве был обделён материнской лаской. Он создал такой идеальный и одновременно близкий каждому русскому сердцу образ матери, что любой из нас, читающих стихи Есенина, как бы обращается с теми же чувствами к матери своей.

Недаром у Василия Шукшина в «Калине красной» есть три «цитаты» из этой есенинской антологии. «Ты жива ещё, моя старушка?» — первое, что приходит на память, когда мы смотрим кадры фильма, в которых Егор Прокудин глядит в морщинистое лицо матери, а она не узнаёт его так же, как есенинский дед не узнал своего внука. Падает убитый своим товарищем-зверем Егор — и тут же всплывает в памяти есенинская строчка: «саданул под сердце финский нож». И третья киноцитата из Есенина — шукшинский герой, освободившись из лагеря, обнимает стаю берёзок и говорит им что-то ласковое, сыновнее, есенинское...

«Блудный сын» С. Есенин последний раз приехал в Константиново 20 сентября 1925 года. А накануне он написал стихотворение-признание в любви к самому близкому человеку — матери:

Все мы бездомники, много ли нужно нам.
То, что далось мне, про то и пою.
Вот я опять за родительским ужином,
Снова я вижу старушку мою.
Смотрит, а очи слезятся, слезятся,
Тихо, безмолвно, как будто без мук.
Хочет за чайную чашку взяться —
Чайная чашка скользит из рук.
Милая, добрая, старая, нежная,
С думами грустными ты не дружись,
Слушай, под эту гармонику снежную
Я расскажу про свою тебе жизнь.
Много я видел и много я странствовал,
Много любил я и много страдал,
И оттого хулиганил и пьянствовал,
Что лучше тебя никого не видал.

23 сентября 1925 года Татьяна Федоровна в последний раз видела своего сына живым. Ей было пятьдесят, когда она хоронила сына. Она не верила, что сын ушёл из жизни по своей воле. В день похорон она отпевала его заочно у ранней обедни и хотела непременно предать его земле, т. е. по христианскому обряду осыпать, рассыпая землю крестообразно. «Она хотела в Дом печати (где стоял гроб с телом поэта) привести священника с причетом, чтобы тут же совершить обряд отпевания, и пришлось долго её уговаривать, что гражданские похороны с религиозным обрядом несовместимы, — вспоминает Анна Берзинь. — Отговорить от того, чтобы она отпевала Сергея заочно, я не смогла и не особенно отговаривала. Это было её дело...» [17, с. 590].

Самоубийц, как известно, не отпевают.

Что знала Татьяна Фёдоровна о гибели своего сына, о чём догадывалась и как сумела убедить в верности своей догадки священника, мы никогда уже не узнаем. При жизни она не проронила об этом ни слова.

Смерть сына стала горестным рубежом в ее дальнейшей жизни. Она часто ходила в церковь, много молилась, хранила у себя разрешительную молитву, которая читается священником над телом в момент погребения и вкладывается в руки почившему. Хранила ее для себя, чтобы Господь простил ей все грехи и принял ее душу в свои небесные обители. В восемьдесят лет завершила Татьяна Федоровна Есенина, константиновская крестьянка, свой земной путь, обретя вечную жизнь в стихах своего сына.

Татьяна Федоровна Есенина похоронена на Ваганьковском кладбище в Москве рядом с великим сыном. Неподалеку, в боковых аллеях, образуя своеобразный «есенинский» квадрат, — могилы сестер Екатерины Александровны и Александры Александровны, его жены, Зинаиды Николаевны Райх, и сына, — Константина Сергеевича.