Заключение. Вымечтал у судьбы

Я умираю от простой хворобы
На полдороге.
На полдороге к истине и чуду...

А. Вознесенский. Авось

Зачем нужно «заключение» к этой книге? Что еще хотелось бы сказать? Или есть необходимость кое-что пояснить в заключении? Да, именно, последнее.

Эта книга вызвана единственно потребностью общения с Шукшиным. Попыткой вновь и вновь пережить что-то подлинное, сокровенное. И наверное, все-таки желанием узнать что-то, что могло быть упущено ранее. Вернее, угадать то, до чего так хотел додуматься Василий Макарович... Да, расшифровать его!

Шукшин, по нашему глубокому убеждению, был мудр, в народном значении этого слова. Только поэтому он был философом (в первоначальном смысле этого слова). И, как всякий истинный философ, он сотворил свой мир. Как художник, он этот мир изобразил, представил не умозрительно, а экранно.

Любой большой писатель порождает свой мир... Гомер, Данте, Шекспир, Сервантес, Диккенс, Гюго, Бальзак, Достоевский, Островский, Тургенев, Чехов... И это или вся Вселенная, или эпоха, или одна страна в конкретно-исторический период, или один большой город... Мир Шукшина — «малая родина». И населяют этот мир. — земляки Василия Макаровича... Но само слово «земляки» берется не в географическом, а философско-этическом и, если хотите, эстетическом смыслах... Но так уж мы устроены, что все связываем с географией... В Париже во времена Бальзака жили бальзаковские литературные герои... Герои Шукшина живут на Алтае или приехали оттуда (кстати, настоящие земляки Василия Макаровича обижаются на него, ибо приезжие смотрят на них как на порождение шукшинского воображения). Алтай и Шукшин — это сейчас неразрывно. Алтай до Шукшина и Алтай после Шукшина — это два разных явления. Можно не читать Шукшина, не посмотреть ни одной его картины, ни одной его роли. И все равно, оказавшись на Алтае, вы будете видеть его глазами Василия Макаровича... Это непостижимо, но это так. Такова, как видно, магия творчества, порождающего свой мир или избирающего его для своего преобразования.

Но «малая родина» у Шукшина имеет тенденцию неудержимо распространяться за свои пределы... Глобальные, вселенские, коренные вопросы бытия каким-то закономерным образом вставали перед героями Шукшина — что ни герой, то «проклятый» вопрос — и, отвечая на них, Василий Макарович как бы вмешивался в дела миропорядка и мироздания... «Малая родина» как в фокусе собирала в себе проблемы и чаяния всех человеков конца XX века. Да, мы подчеркиваем, что именно конца XX века, а не второй его половины, ибо герои Шукшина хоть в чем-то, но непременно опережают свое время. При всей своей реальности, узнаваемости, сиюминутности, они никоим образом не будничны. Просто не вмещаются в рамки конкретных и реальных будней. Выходя за их границы (то путем чудачества, то стезей преступления, то ценой собственной смерти), они пытаются прорваться в будущее. А ведь таким образом само будущее входит в настоящее. Герои Шукшина всегда оказываются на схлестке двух потоков времени — из прошлого через настоящее в будущее и из будущего через настоящее в прошлое. Для нравственного сознания шукшинского героя «прошлое» и «будущее» предстают одновременно. Это необычно и поэтому непереносимо. Отсюда обязательно боль, страсть, надрыв. А результат — дума (поступок чудачества, как фасад, скрывает интенсивную, напряженную думу, маскирует ее под «наив»).

Перед нами, поставившими перед собой задачу собрать мысли (думы) Василия Макаровича Шукшина о жизни, смерти и бессмертии, возникла не простая задача — как это сделать? Шукшина нельзя пересказывать. Это просто невыполнимо! Нельзя его и истолковывать таким образом, например: Василий Макарович говорил то-то, хотел показать то-то, думал о том-то, предполагал то-то... И тому подобное. Остается одно — из всех произведений Шукшина как-то выбрать места, где особенно ярко и полно раскрывается та или иная его авторская мысль. Но и это не так просто. Ведь мысль, дума есть не нечто, хорошо уложенное в слово, а сама жизнь души человека (образ самой жизни — «жизнь представляется мне...» — очень точно раскрывает и суть его думы)... Как сохранить эту жизнь души?.. Думу, пронизанную миллиардами кровеносных переплетений, нервных прожилок, беспрестанно вздрагивающую, пульсирующую, колыхающуюся?

Мы увидели лишь один путь — все, что успел сделать Шукшин как автор, рассматривать как единое произведение. Это главное. Дальше. Принять во внимание, какую роль Василий Макарович отводил сюжету («Тут вот шутка-то именно в этом: может быть, сюжет служил Достоевскому только поводом, чтобы начать разговор. Потом повод исчезал, а начинала говорить душа, мудрость, ум, чувство. Вся суть и мудрость его писаний, она не в сюжете как раз, а в каких-то отвлечениях»), и отбросить все сюжетные ходы его произведений... Получается громадная «масса» — сгусток мироощущений — без какой-либо четкой структуры (вопреки мнению Л.А. Аннинского). Упорядочить этот литературно-философский «материал» согласно главным мыслям Василия Макаровича. Ориентирами же взять мысли о жизни, смерти и бессмертии — известные, проклятые и всегда животрепещущие.

Представив себе решение нашей задачи именно таким образом, мы сразу же дали себе отчет в том, что это еще далеко не все.

Василий Макарович Шукшин как личность и как автор — явление уникальное (как, впрочем, и любой человек). Любая мысль его — авторская дума. Отсюда — яркость, образность, узнаваемость, доступность всего, что сделал Шукшин. И тем не менее любая его мысль, если рассмотреть ее с точки зрения не истории, а логики и социологии души, весьма традиционна. То есть внутренне связана с определенной русской классической традицией. Следовательно, и подавать ее читателю нужно на соответствующем историко-литературном фоне. Так мы и пытались сделать. Поэтому на страницах нашей книги, кроме Шукшина, присутствуют и другие авторы, и значительные, порой, «части» их произведений. Нельзя понять чудачество героев Шукшина без Парамона-юродивого Успенского, да и шукшинского Разина до конца нельзя понять без «вольного казака» Успенского, а ужасный (вспомним переживания самого Василия Макаровича!) смысл «вахты» нельзя постигнуть, не приняв во внимание роли «будки» в русской действительности конца прошлого века, а в наше славное время?

Истории, рассказанные нам Шукшиным, взяты из его автобиографии. Почти все, даже история Степана Разина. Они лишь преобразованы его творческим воображением, но не порождены им. Василий Макарович не «прячется» за своими героями, когда «идет в бой». Он «отправляет их в разведку». Это так. Но вместе с ними идет сам... Порой он действительно выступает в качестве «нерасшифрованного бойца», «тайного». И действует он не наугад, а — наудачу. О Шукшине написано много. Лучшее, что о нем написано и что с его автобиографической точки зрения проливает свет (помогает расшифровать) на те или иные «странности» его героев, мы использовали в этой книге. А как иначе?

Показать тайное и сокровенное в думах Шукшина явным и зримым и не умертвить при этом «живую жизнь» отошедших душ нельзя, если закончить все датой смерти Василия Макаровича. Дума (живое воспоминание, мысль и чувство в едином мгновении постижения), даже если она возникает в голове и сердце одного человека, всегда есть достижение (осознание себя, самосознание) многих. Для нас было весьма заманчиво показать единство и общность «дум» современных русских советских писателей, по той или иной причине или ради повода давно уже объединенных в «кучку» — Белов, Залыгин, Шукшин, Астафьев, Абрамов, Вампилов, Распутин. Но это получилась бы другая книга. Это увело бы нас в сторону... Но не сказать об этом хотя бы мимоходом нельзя. Вот, например, крестьянский дом... Символ? Философское, этическое, эстетическое или социологическое понятие? Художественный образ? И то, и другое, и третье сразу? Чтобы ответить на этот вопрос, мало узнать мысли Шукшина на этот счет. Начать нужно с Белова (только потом обратиться к Шукшину), а закончить Абрамовым. А вот другой вопрос, весьма злободневный, хотя для некоторых может быть и неожиданный... Каков генезис криминального в современном «русском характере»? Вот ответ на этот вопрос нужно искать, начиная с Шукшина, затем обратиться к Распутину, а закончить отнюдь не Л. Карелиным, а «Печальным детективом».

Есть одна серьезная тема, не раскрытая нами, но имеющая прямое отношение к исследованию внутренних мотивов и психологических «механизмов» творчества В.М. Шукшина. Это его, как личности, отношение к некоторым моментам русской истории. Свое отношение к одному из них он успел поведать. Это, конечно, роман «Я пришел дать вам волю». Но обратим внимание еще на два момента. В «Монологе на лестнице» он говорит: «Можно, пока есть силы, здоровье, молодая душа и совесть, как-нибудь включиться в народную жизнь (помимо своих прямых обязанностей по долгу работы, службы). Приходит на память одно тоже старомодное слово — «подвижничество». Я знаю, «проходил» в институте, что «хождение в народ» — это не самый верный путь русской интеллигенции в борьбе за свободу, духовное раскрепощение великого народа. Но как красив, добр и великодушен был человек, который почувствовал в себе неодолимое желание пойти и самому помочь людям, братьям. И бросал все и шел. Невозможно думать о них иначе, чем с уважением. Это были истинные интеллигенты! Интеллигенты самой высокой организации».

Итак, «подвижничество». Шукшин вкладывает в это слово свой смысл — «хождение в народ». Оно у Василия Макаровича агглютинирует как бы два понятия — «народничество» и «передвижники» (ведь настоящий смысл слова «подвижник» — религиозный подвиг). О народниках и передвижниках он и говорит в этом месте.

Второй момент — это отношение к декабристам в связи с размышлениями о «герое нашего времени, который почему-то на Руси «всегда дурачок», правде и нравственности: «Плохая им досталась доля». В одной думе Василия Макаровича четыре разных явления и смысла: 1) «Иванушка-дурачок», сказочный персонаж, 2) Обломов — тип одаренного «лишнего» человека, 3) декабристы, 4) герои «Бородино» из «думы» Лермонтова. Короткое замечание и такое напластование смыслов! И размышления о нравственности самого высокого порядка.

Перечитать бы всего Шукшина заново, постоянно помня о его отношении к «подвижникам» и «декабристам», проанализировать бы под этими углами характеры, поступки и поведение в целом его героев. Додумать бы эти думы вместе с Василием Макаровичем до конца.

...Можно, пока есть силы, здоровье, молодая душа и совесть, как-нибудь включиться в народную жизнь... Эти слова Шукшина приводят на ум великие строфы Пушкина:

Пока свободою горим.
Пока сердца для чести живы...—

горячие слова клятвы Герцена и Огарева...

Все, кто лично был знаком с Василием Макаровичем, отмечали, что вокруг него словно возникало мощеное силовое поле — создаваемое обаянием его личности (вспомним высказывания Глеба Панфилова). То же самое можно сказать о нем как авторе: мощное смысловое поле уходит далеко за горизонты его творчества. Мы попытались подобрать эпиграфы к разделам книги таким образом, чтобы как-то очертить эти горизонты, наметить некие ценностные ориентиры в этом необъятном пространстве его дум.

Теперь о методе. Наша книга не «анализ» и не «исследование». «Мне хочется писать без всякой формы, не согласуясь ни с какими литературными приемами», — это сказал И.А. Бунин. Это было наше настроение, когда мы приступили к этой книге: мое и моих соавторов... Разве можно уложить мысли Шукшина в какие-либо «рамки», подобрать к ним какой-либо «метод»... Услышать от него как можно больше — единственно, что руководило нами в работе.

Эта книга была написана в течение 1985—1986 годов. Все, что создал Василий Макарович Шукшин, — было изучено нами и пережито. Поэтому книга эта не могла не стать в чем-то автобиографичной... Не случайно в нее включены «истории» из жизни самого автора. Эта дерзость оправдана тем, что все, случившееся с автором за эти два года, — шукшинское: навеяно или прямо обусловлено творческой встречей с Василием Макаровичем. Живы шукшинские герои и будут рождаться на русской земле вновь и вновь. Будут возникать все новые и новые подробности шукшинской автобиографии. И мироощущение наше в целом в чем-то становится шукшинским. Может быть, прежде всего в том, что в центре его оказывается ПРАВДА — нравственный закон нашего общества. Сегодняшние дни — свидетели и судьи тому.