Хочешь заслужить счастливую любовь отстрадай несчастную

«А что же Мария Шумская?» — спросите вы.

Она жива и здорова до сих пор. Живет в Майме на Алтае, учительствует.

После того как у нее с Василием Шукшиным произошел разрыв, наделавший много шума в Сростках, семь лет не выходила Мария Ивановна замуж. Тяжело перенесла она личную свою трагедию. Вела замкнутый образ жизни, может быть, схожий с монашеским. Потом встретила человека, который на время согрел оледеневшую душу молодой женщины, но прожили они вместе опять же недолго. Снова несколько лет приходила в себя. Сейчас вновь замужем, но детей нет.

Осознав в конце жизненного пути, что, оказывается, Василия Шукшина судьба отнюдь не баловала в этой самой разлучнице — Москве, Мария Ивановна все простила ему по завещанному ей от дедов христианскому обычаю и до сих пор жалеет и тайком пишет воспоминания, в которых запечатлен не то всхлип, не то стон очарованной некогда чистой души человеческой:

В разном виде он был пригож и люб мне: в разговоре, в чтении книг, в отдыхе и даже в неумении танцевать. Мне были дороги серые глаза, ямочка на подбородке, тяжелая, вразвалочку походка.

До сих пор ставит Мария свечи в церквах в память о Василии, прошедшем жгучей молнией через ее неискушенное, юное сердце, оставив на нем неизгладимый рубец. А мне невольно вспоминается в этой связи Песнь песней царя Соломона и рассказ Куприна «Суламифь». Не эти ли чистые, солнечные потоки исходят из уст царя, сраженного самоотверженной любовью Суламифи, принявшей искупительную смерть во имя того, чтоб торжествовала на земле всепостигающая власть любви человеческой, завещанной нам от Бога, чтоб подвигала она и других на высокие поступки и возносила до небес, равных себе!

Мне режиссер Ренита Григорьева рассказывала, что незадолго до смерти Вася признался: «Если в этом году мне удастся побывать на родине, найду Машу, низко-низко поклонюсь и скажу: «Прости меня, Машенька!» — поведала журналистке из «Комсомольской правды» Эвелине Азаевой Мария Ивановна Шумская, и при этом глаза ее наполнились крупными, чистыми слезами.

Именно Эвелина Азаева вывела, по-моему, главную человеческую формулу: «Жить надо так, чтобы даже покинутая тобой возлюбленная молилась о тебе и была счастлива уже тем, что ты вообще был».

А что же Шукшин? Действительно ли раскаялся?

Слезы у меня наворачиваются всякий раз, когда я читаю все в том же рассказе «Осенью», написанном в конце жизни Василия Макаровича и напечатанном после его гибели, несколько строк, которые, возможно, потрясли, как и меня, однажды двоюродного брата Шукшина Ивана Попова, угадавшего главную драму этого человека.

Скажите: да что особенного-то в этом рассказе «Осенью»? А есть кое-что, что и объяснять-то не нужно:

Всю жизнь сердце кровью плакало и болело.

Не было дня, чтобы он не вспоминал Марью. По первости было так тяжело, что хотел руки на себя наложить. Но с годами боль ушла. Уже была семья — по правилам гражданского брака — детишки были. А болело и болело по Марье сердце.

На этих пронзительных и горестных словах Василия Макаровича я и хочу закончить рассказ о романтической любви и разлуке, рожденных в глубине неподкупной и своенравной Сибири. Хочется верить, что однажды в алтайских музеях, да только ли там, появится фотография или портрет утаенной от всего мира Шукшиным, самой драгоценной из всех его тайн, которую он охранял как зеницу ока от посторонних глаз и нечистоплотных рук, его любимой женщины, незамутненный образ которой он пронес через всю свою жизнь. Свидетельствует об этом покаянный рассказ «Осенью» Василия Макаровича, в котором он испросил прощение у той, которую подарил ему на заре юности Алтайский край. Помнится, некогда о такой же любви написал и Сергей Есенин:

Мы все в это время любили,
А значит, любили и нас.

Но ведь известно издревле по русской любовной магии, что для того, чтобы получить в жизни счастливую любовь, — увы, опять же это дается божьим промыслом не всякому (счастливую любовь тоже нужно заслужить!), — человек должен обязательно отстрадать несчастную любовь, бывает, что и не одну. Что ж, судьба Василия Шукшина в том — самое красноречивое подтверждение.