2.3 Язык, поэтика и стилистика эпистолярия В.М. Шукшина

Язык эпистолярных работ В.М. Шукшина ранее рассматривался лишь в наших работах (см., например, [Марьин, 2010], [Марьин, 2012₁]) и в настоящем диссертационном исследовании может быть существенно дополнен и уточнен. К числу языковых особенностей эпистолярия Шукшина относятся как многие явления, характерные для его беллетристики и публицистики (см. о языковых особенностях прозы писателя: [Творчество В.М. Шукшина, 2004—2007, т. 1, с. 109—198]), так и оригинальные.

На лексическом уровне языка писем кроме литературных элементов присутствуют:

а) диалектизмы: «Мы в долгу перед ней, братка», «Мы обои любим свою маму», «Она у нас хорошая, мама. Умная. Не зряшная»¹ [Шукшин, 2014, т. 8, с. 240, 220, 249] и др.;

б) разговорная лексика: «Этот человек не способен халтурить», «Задумал большую штукенцию», «Может, там есть спецы!» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 241, 239, 259] и др.;

в) просторечие — этот пласт велик: «Так что, катай, как теперь вы живете?», «...не было времени отписать», «Ну, пиши, браток», «Подарки ты мне отваливаешь, прямо купеческие», «стосковался по вас», «...и уже шел в ихний ЦДЛ» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 227, 219, 239, 241, 219, 280] и др.;

г) окказионализмы: «...они, кажется, замастерились» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 240];

д) устаревшие и книжные элементы: «Напиши в Москву, ибо я здесь бываю», «Что же я могу, мама, сделать в ознаменование такого дня», «может, найдутся охочие люди», «Пишу Вам домой, ибо опять уезжаю» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 241, 214, 261, 263] и др. В целом книжные элементы сохраняются в текстах писем на протяжении всего эпистолярного творчества Шукшина, хотя, как справедливо заметил А.Н. Варламов, в раннем шукшинском эпистолярии «чувствуется даже некоторый переизбыток книжности» [Варламов, 2014₂, с. 60].

Известно, что Шукшин отрицательно относился к обилию жаргонизмов в речи. В беседе «Литература и язык» (1967) читаем: «И в матросах я был, — и там все нормально с языком. «Салага» еще нет-нет — выщелкнется со словцом, но его тут же осадит тот, кто служит по четвертому году. Да он и промолчит в среде старших, это он с девушкой позволит себе «полундру» или «сачка»» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 90]. И действительно, «с девушкой» — с Н.М. Зиновьевой, сестрой, матрос Шукшин позволил себе подобное «словцо» лишь однажды: «Значит, хочу допустить себе небольшую «слабину» (на морском жаргоне)» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 218]. Далее, по мере вовлечения в киносреду, в языке писем появляются специальные термины кинопроизводства («Натура в Воронеже, до мая», «...прилетим на выбор натуры», «поставить картину на одной из студий» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 240, 249, 239] и др.), есть и отдельные вкрапления уголовного жаргона («...этих профурсеток», «...хорошо кончила свой «перший» класс», «...нашел где-то на северном Урале (в лагере)...» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 291, 290, 269]). Однако общее количество жаргонизмов и специальных слов в лексике эпистолярия В.М. Шукшина невелико.

Исследователи языка прозы алтайского писателя отмечают, что «Шукшин почти не применяет грубой и грубовато-экспрессивной лексики» [Сухопаров, 1992, с. 192]. Это подтверждается и анализом языка эпистолярных работ. Во всем корпусе писем Шукшина зафиксированы лишь три единицы, относящиеся к сфере русского сквернословия: вульгарно-просторечное пёрнуть [Мокиенко, Никитина, 2008, с. 171] («Какой трудный путь надо было пройти, чтобы придти туда, где живешь, и хотя бы пёрнуть или пройтись на руках — ты дома!! Никто не покосится» (И.П. Попову от 12 ноября 1961 г.), [Шукшин, 2014, т. 8, с. 245]); обсценное выебон — окказиональный дериват от «выёбываться» [Мокиенко, Никитина, 2008, с. 49] («Чую здесь такую мякоть русскую, выебон наш русский...» (В.Н. Виноградову, июнь 1972 г.), [Шукшин, 2014, т. 8, с. 284]); грубо-просторечное отрезать яйца [Буй, 2005, с. 294] («Так что сделано много, только что яйца не отрезал казачьему атаману») (Н.Н. Яновскому от 1 октября 1970 г.) [Шукшин, 2014, т. 8, с. 274]). Заметим, что подобные вольности Шукшин позволял себе крайне редко, исключительно в письмах к друзьям и коллегам (т.е. в предельно ограниченной сфере коммуникации) и никогда не злоупотреблял данными средствами экспрессии.

Для языка эпистолярных работ Шукшина характерно активное использование фразеологических единиц (ФЕ) разной стилистической маркированности:

а) литературных («...верный кусок хлеба», «И 53 год не за горами», «Я чуть не умер со смеху», «...и с институтом — пахнет порохом», «они к нашей картине приложили руку тоже», [Шукшин, 2014, т. 8, с. 216, 220, 225, 237, 237] и др.);

б) просторечных: «Ну и хрен с ним», «...шут с ними» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 238, 280] и др.;

в) окказиональных: «...прекрасное своей «земляной» правдой» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 240] и др.;

В ряде случаев писатель использует:

г) пословицы: «Лейтмотивом своей жизни я сделаю пословицу: «долг платежом красен»» [Шукшин, 2014, т. 8. с. 224];

д) поговорки: «С паршивой овцы...», «Но лиха беда начало», «Я уж, грешным делом, и «на испуг» Лесючевского брал»: [Шукшин, 2014, т. 8, с. 280, 292];

е) крылатые выражения и цитаты из произведений мировой литературы: «Ну-с... Еще одно последнее сказанье...», «Только «не буди меня уж на рассвете»», «А потом: «Шел в комнату, попал в другую»», «Здесь все очень радуются и, возможно, кому-нибудь удастся пройти по Байкалу, «яко посуху»», «Пишу Вам домой, ибо опять уезжаю. «В деревню, к тетке...» Домой тоже», «Дон и Поволжье 17 в. — это тоже изрядный Вавилон» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 240, 253, 266, 272, 263]).

Морфологический уровень языка эпистолярия В.М. Шукшина характеризуется следующими явлениями. Прежде всего, это активное употребление глаголов: «Завтра пойду в город, получу», «Получил твое письмо. Прочитал, перечитал... Задумался», «Сам измучился и вас всех измучил своими обещаниями приехать», «Послал вам 100 рублей. Получите, отпишите» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 226, 239, 281, 275] и др. Простые предложения с двумя и более глаголами, причем, в роли разных членов предложения, встречаются довольно часто. Следующей яркой языковой особенностью писем В.М. Шукшина является широкое использование деминутивов: лобик, шрамик, ребятишки здоровеньки, многонько, телеграммку, деньжонок, коротенькое письмецо, домик, человечек, давненько и др. [Шукшин, 2014, т. 8, с. 299, 303, 290, 308, 291, 293, 296, 298]. Эта особенность свойственна, главным образом, письмам Шукшина к родным (М.С. Куксиной, Н.М. Зиновьевой, Е.В. Шукшиной) и почти не проявляется в письмах других адресатных групп.

Еще одна характерная черта языка шукшинских писем — измененная форма имени при обращении к адресату («Белович», «Васюха» — к В.И. Белову, «Катюня», «Катёнок» — к Е.В. Шукшиной, «Таля» — к Н.В. Зиновьевой, «Глебович», «Глебушка» — к Г.А. Горышину, «Сергуня» — к С.А. Зиновьеву, «Оля-ля» — к О.В. Шукшиной) [Шукшин, 2014, т. 8. с. 268, 297, 256, 269, 254, 306, 272]). В качестве четвертой яркой особенности морфологического уровня языка эпистолярия В.М. Шукшина следует указать на нарушение грамматической правильности форм падежа и числа: «Ты вот там в Варшавах...», ««Жизню» надо будет круто менять» и др. [Шукшин, 2014, т. 8, с. 262, 255]. Подобные нарушения делались писателем намеренно и выполняют экспрессивную функцию.

Обращает на себя внимание достаточно частое употребление автором формы звательного падежа нарицательных имен в обращении к близким друзьям: И.П. Попову, В.И. Белову и Г.А. Горышину («Как твои дела, брате?», «Друже, надо мне знать, в каком состоянии твой сценарий», «Дай бог тебе здоровья, друже!» и т. д. [Шукшин, 2014, т. 8, с. 238, 257, 266, 261]). Ранее в рассказах писателя уже отмечалось использование т.н. «нового звательного» — усеченной формы именительного падежа личных имен (Валерк! Сергунь! и пр.), применяемой в обращении [Проничев, 1992, с. 182]. Здесь же, в эпистолярных работах, мы встречаемся с древнерусскими формами звательного падежа нарицательных существительных, образованными в полном соответствии с правилами грамматики. Традиционные формы вокатива встречаются в художественной прозе Шукшина очень редко, например, в романе «Я пришел дать вам волю» (отче), сценарии «Я пришел...» (дьяче), рассказе «Два письма» (друже). Эти, безусловно, книжные элементы, в письмах используются в обращении только к ближайшим друзьям и служат показателем уважения к адресату.

Для синтаксического уровня языка эпистолярия Шукшина в целом характерно преобладание простого предложения над сложным, глагольным над именным. При этом простые предложения в тексте могут составлять целые периоды («Посылку и деньги не посылай. Я ни в чем не нуждаюсь. Будь здорова, моя милая. Что нового там у вас? Почему ты опять печи переделываешь? До свидания» (к М.С. Куксиной, май 1952 г.) [Шукшин, 2014, т. 8. с. 226]). Значительное место занимают односоставные предложения («Курносые поздравили меня с праздником. Вот догадливые!», «Здоровье отличное. Празднуем сейчас», «Как живешь? Работатца?», «Знаешь... Вот послушай», «Давай купим! Очень хочется», «Сценарий-то... Вот как. Ну, черт с ними!» и др. [Шукшин, 2014, т. 8, с. 223, 276, 229, 303, 264]), а также эллиптические конструкции («Вите Астафьеву — привет», «Надо прислать. Если нет, когда будет — сразу», «Жму руку!», «Вечерами дома» и др. [Шукшин, 2014, т. 8, с. 297, 266, 295, 284]). Обилие в письмах Шукшина коротких простых предложений, к тому же нередко начинающихся с красной строки (см., например, письмо к И.А. Жигалко [Шукшин, 2014, т. 8, с. 236237], напоминает эпистолярный стиль С.М. Эйзенштейна. По мнению киноведа В. Забродина, подобный стиль есть ничто иное как «имитация в слове киномонтажа — быстрой смены коротких кадров» [Забродин, 2011, с. 17].

Среди приемов, организующих художественно-речевую структуру эпистолярных работ В.М. Шукшина следует отметить, прежде всего:

собственно диалог («Сели они там обедать в ресторане. «Товарищи! — говорит Оля всем громко, — Давайте все вместе крикнем: «Елочка, зажгись!». Над ней там покатывались. А Маша стесняется, краснеет и говорит: «Мама, ну что она делает-то!». А что ты с ней сделаешь? Увидела какого-то мужика в трамвае подвыпившего и пристала к нему: «Ты водку любишь?». Тот — туда, сюда — «Да так, мол, по праздникам...» — «А чего от тебя пахнет?» и др.) (М.С. Куксиной, январь, 1973 г.) [Шукшин, 2014, т. 8, с. 287], диалогизацию («Ты упрекаешь меня мама в том, что я так долго не говорил своего адреса. Даже говоришь так: «неужели тебе неинтересно знать, родная мать жива или нет». Мама, ты в самом деле так думаешь?» и др.) (М.С. Куксиной, весна 1950 г.) [Шукшин, 2014, т. 8, с. 214], повтор («Жди меня, не скучай, береги здоровье. Еще раз: береги здоровье! — <оно> самое ценное и необходимое для человека» и др.) (М.С. Куксиной, май 1952 г.) [Шукшин, 2014, т. 8. с. 226], антитезу («Есть к тебе одна великая просьба: мне нужен учебник по русскому яз.<ыку>... Еще одна просьба к тебе (не великая): вышли, если знаешь, адрес К<...>ной Валентины» и др.) (Н.В. Зиновьевой от 27 марта 1951) [Шукшин, 2014, т. 8, с. 220], градация (чаще двух- или трехчленная) («Жизнь новая, невиданная, незнакомая развернулась перед глазами», «это слишком красиво, сказочно красиво», «экзамены, экзамены... много экзаменов») [Шукшин, 2014, т. 8, с. 221, 235, 239].

Приведенные примеры, безусловно, демонстрируют сложный, синтетический характер языка эпистолярия В.М. Шукшина, проникновение в него элементов поэтики драматургии и кино. Можно говорить об определенной эволюции эпистолярного стиля Шукшина. А.Н. Варламов заметил, что «шукшинские письма 60—70-х годов сильно стилистически отличаются от писем 50-х прежде всего тем, что «проще», менее книжно написаны» [Варламов, 2014₂, с. 61]. Уточним мысль известного биографа писателя с Алтая. Как показал наш анализ, в плане набора средств языка и поэтики письма Шукшина разных лет демонстрируют определенную стабильность. Даже ранние письма обнаруживают хорошее владение литературным языком, ясный и точный стиль изложения, достаточно богатые язык и поэтику. В зрелых письмах 1960—1970-х гг. использование средств поэтики стало более гармоничным, последовательным, приблизившись к стилю Шукшина-писателя.

Примечания

1. Заметим, что диалектизм «незряшная» встречается в одном из писем М.С. Куксиной В.М. Шукшину [Шукшин, 1999, с. 284], а также в ряде произведений писателя, например, романе «Любавины» (Ч. 2): «Она ничего, хорошая баба, послушная. И не зряшная» [Шукшин, 2014, т. 2, с. 269].