Выводы

• Контекстуальное рассмотрение творчества писателя предполагает исследование не только текстовых фактов, но и фактов внехудожественных, внетекстовых. Так что изучение биографии, творческого пути В.М. Шукшина, основ его мировоззрения, а также черт его эпохи, культурной традиции, к которой он причастен, позволяет сказать: этот художник, проживший нелегкую жизнь, выступил как «голос поколения» 1960—1970-х гг., а в совокупных результатах его творчества абсолютная неповторимость личности («бунтаря», «бойца тайного, нерасшифрованного») сливается с трагическим бытием народа, выступая как объективный показатель национальной жизни.

• Рассматривая авторское сознание и сознание героев В. Шукшина в аксиологическом аспекте, можно увидеть в зеркале его (и нашего) рубежного мировоззрения, как в кризисную эпоху, в предощущении социальных и иных катастроф, Шукшин созидает новое бытие через принципы современной эстетики, заставляя героев действовать в парадигме Большого времени, а читателя активно включаться в процесс порождающей поэтики его прозы.

• Шукшин вырабатывает у своих читателей сознание того, как «надо человеком быть». Его герои выстрадали, что главные ценности жизни — это свобода и соборность, единение.

• Учась у классиков и полемизируя с ними, а также с современниками, Шукшин выдвигает свою версию национального характера. Продуктивен здесь спор с Горьким и с Короленко, когда Шукшин отстаивает ценности свободы, «самостоянья» человека труда.

• Укоренившееся в сознании исследователей мнение о «самородности» таланта и художественного метода Шукшина требует существенного уточнения. Это не «деревенщик» — неотрадиционалист, сентиментально вздыхающий по утерянному раю, но боец. За внешней непритязательностью и простотой его прозы скрыты замечательные (глубинные) смыслы, которые живут, благодаря качественно выполненным текстам художника. Эти тексты выполнены по стратегии «старомодного модерна», то есть при «старомодности» исходной позиции автора («как старомодны нравственные категории, вроде стыда, совести!»), он действует как художник-новатор, используя авангардное письмо, модернистские «склейки», стыки, свободные ассоциации. Как киношник, он прибегает и к искусству монтажа. В результате мы имеем текст — многослойный, многогранный, интертекстуальный, рассчитанный на творчество читателя.

• Чрезвычайно плодотворно работает Шукшин-художник в парадигме народной смеховой культуры. Он абсолютно органичен и естественен в контексте фольклора. При этом народные экзистенции Шукшина ни в коем случае не «провинциальны». Они живут в быте и в Бытии, в малом и большом времени.

Показательно, что особую роль в становлении Шукшина-художника, мастера трагикомедии, сыграла его мать, простая, русская женщина, прожившая тяжелую жизнь, воспитавшая «последнего гения» нашей литературы. Она, носитель фольклора, живой народной традиции, «научила [его] писать рассказы».

• Герои Шукшина в его текстах живут, «обеспокоенные красотой и тайной». Вот почему в рассмотрение творчества Шукшина необходимо подключить гедонистический аспект. Этика и эстетика гедонизма трансформированы в текстах малой прозы оригинально и продуктивно. Показательно, что это идет от намерения художника создать синтез духовной пользы и эстетического удовольствия в рецепции читателя.

• Анализ политического дискурса в малой прозе В. Шукшина обнаруживает: работающий на, казалось бы, косном материале (жизнь крестьянства и «простых» людей) художник более, чем кто-либо из его современников и предшественников, парадоксально «политизирован».

Он выступает чуть ли не адептом национальной критики и самокритики, безжалостным аналитиком проявлений аполитичности, безыдейности, виктимности, маргинальности в среде русского крестьянства, в нашем обществе в целом. Но как тот, кто вырабатывал в течение всего пути «философию мужественную» в качестве опоры, он создает книги — не депрессивные, а полные целительного смысла (в отличие от книг «безлюбых», но суперсовременных мастеров пера и Интернета).