Введение

Светлой памяти моих родителей — Тимофея Евтихиевича Балуева и Елены Семеновны Баландиной

Замечательный факт: творчество В.М. Шукшина (1929—1974), актера, кинорежиссера, сценариста и писателя, ушедшего из жизни почти четыре десятилетия назад, актуально и живо в сознании читателей разных сословий и поколений в России. Его книги издаются и популярны за рубежом. Феномен Шукшина изучают самые серьезные исследователи во всем мире. Но до сих пор активизируется тенденция: прозу писателя, в особенности лучшее в ней — новеллистику, — интерпретируют, как правило, событийно-сюжетно — как реалистическое повествование «деревенщика» о людях деревни, о «сельских жителях», как рассказ увлекательный, не лишенный назидательности, но не амбициозный (Шукшин никогда не был модным автором) и наверняка устаревший — с авторскими сентиментальными стонами по утерянному раю сельской общины.

Молодому, эстетически не искушенному читателю трудно войти в духовный мир героев Шукшина, тем более что, «крестьянин потомственный, традиционный», он ставил в центр своего художественного мира фигуру Пахаря, русского крестьянина, а это по сегодняшним меркам натура уходящая, если не сказать, — канувшая в Лету.

И возникает вопрос: почему именно Шукшин абсолютно необходим нам сегодня, почему же он так актуален, пережив и своё физическое существование на этой Земле, и известность многих — до сих пор живущих и пишущих собратьев по перу?

Шукшин вошел в историю мировой литературы как классик русской новеллы нового времени, благодаря чему этот жанр предстает в русской культуре как обозначенный вехами исторического времени и пространства — «от Карамзина до Шукшина». Разумеется, шукшиноведение всегда уделяло внимание изучению малой прозы В. Шукшина, лучшего, что составляет его творчество. «Случай» Шукшина-новеллиста представляли такие исследователи, как Л. Аннинский, Г. Белая, Евг. Вертлиб, Н.Л. Лейдерман, Е.В. Черносвитов, И. Золотусский, И. Дедков, В. Апухтина, О.С. Овчинникова, Н.И. Толченова и др.

Особое слово надо сказать об ученых Алтая. Это В.Ф. Горн, О.Г. Левашова, А.И. Куляпин, С.М. Козлова, автор монографии о поэтике рассказов В.М. Шукшина. Все они авторы и редакторы — создатели «Энциклопедического словаря-справочника «Творчество В.М. Шукшина»» в 3 томах (2004—2007), издания высококлассного. Показательно, что проза Шукшина представлена в данном издании в ее живой эволюции, в контекстах большого и малого времени. В аспекте изучаемой проблемы важно, что словарные статьи не только «обозревают» прозаический пласт творчества, но в современном ключе представляют разборы и интерпретации текстов. Благодаря подобным изданиям осознаешь ценность шукшинской прозы, ее цельность и целостность, видишь ее как динамично развивающуюся систему.

Разумеется, Энциклопедический словарь-справочник дает очень подробную, основательную библиографию, в которой присутствуют, кроме работ отечественных, исследования западных ученых.

Для нашего исследования наиболее интересными видятся такие работы ученых русского происхождения, как монография Евгения Вертлиба «В. Шукшин и русское духовное возрождение» (New York, 1990); книга Г. Свирского «На лобном месте: литература нравственного сопротивления (1946—1976)» (Лондон, 1979); статьи Карины Алавердян (Бельгия) о поэтике рассказов В. Шукшина, в частности, одна из последних ее публикаций «Эволюция проблемы поколений в рассказах В. Шукшина. Рационализм детей и эмпиризм стариков» (2009). Необходимо назвать также прекрасную работу П.С. Глушакова «Очерки творчества В.М. Шукшина и Н.М. Рубцова: классическая традиция и поэтика» (Рига, 2009).

Американский профессор Дж. Гивенс уже несколько десятилетий занимается изучением творчества В. Шукшина (одна из последних его работ — «Экранизация рассказа: первые три фильма В.М. Шукшина», 2009). Продуктивны исследования Рауля Эшельмана (Гамбург), в частности, его статья в сборнике «Русская новелла: Проблемы истории и теории» (СПб., 1993) ««Какая, брат, пустота»: минимализм в советской новелле», а также другие публикации по анализу поэтики малой прозы Шукшина.

Отметим существенный момент: в Словаре как необходимый компонент уяснения творческого метода Шукшина присутствуют словарные статьи и материалы по проблеме изучения творчества Шукшина в высшей школе и в школе средней. Кроме того, в 2009 году вышло учебно-методическое пособие с солидной научной базой — «Изучение творчества В.М. Шукшина в школе».

Мы назвали малую толику работ о Шукшине и о его малой прозе. Но даже подробный обзор их не даст ответа на уже поставленный нами вопрос: почему именно Шукшин актуален и необходим нам сегодня?

Рассмотрение творчества любого художника в контексте современности (а именно этот аспект поставлен нами во главу угла) рождает многие живые ассоциативные смыслы. Но если речь идет о художнике такого масштаба, как Шукшин, ассоциативный фон и парадигма интерпретаций, разумеется, имеют особый сущностный смысл.

Например, дело в том, что мы только сейчас, в трагическую пору катастроф и угрозы исчезновения русской (или российской) цивилизации под флагом либеральной модернизации, начинаем понимать, что именно Василий Шукшин — один из самых оригинальных и креативных писателей второй половины XX века. Это художник-протагонист будущей России, который, даже полемизируя с классикой, претворил основной принцип русской классической культуры — быть, а не слыть интеллигентом, то есть в поисках идеала исходить из единства эстетического и высокой этики — в противовес «чистому» эстетству интеллектуалов, их умениям продавать профессиональные знания, не обременяя себя «чувствами». Шукшин — это художник-бунтарь, дерзкий, отважный талант, осмелившийся на создание некоего «нового бытия», в том числе — бытия сознания. Ведь даже в последние десятилетия Советской власти ему было отказано в самодостаточности и самостоянии. «Черт возьми! — в родной стране, как на чужбине», — с горечью констатировал он в рабочих записях¹.

Шукшин не мог согласиться с официальной идеологией в том, что проблема сознания решена окончательно, хотя и через систему («самого передового»?!) коммунистического воспитания. В несогласии корень его мечтаний, «угрюмости». В диссидентство он не ушел, будучи носителем позитивных ценностей, связанных с народным бытием, — он мучительно искал новый синтез Добра, Справедливости и Красоты. В этом поиске — на одном из сложнейших и трагических рубежей развития культуры — В. Шукшин опирался на духовный опыт народа, на достижения культуры, в первую очередь русской классики.

Цель настоящей работы состоит в первую очередь в том, чтобы представить малую прозу Шукшина в её системной целостности, а уточнив собственно художественную составляющую его творчества, показать сущностную ценность новеллистики писателя-новатора.

Утверждаем, что традиционный компаративистский («максималистский») подход к анализу диалога Шукшина с классикой и «учебы» у мастеров современности не даст адекватных методик анализа его прозы: слишком своеобычен талант бунтаря, стремящегося «прорваться в будущую Россию». Мы видим, что, любя и почитая отцов-основателей русской литературы, Шукшин, тем не менее, испытывал свойственный самодостаточным, сильным натурам «страх влияния» и старался преодолеть консервативное давление литературной традиции, а потому нашей задачей является показ того, как в конечном счете Шукшин оправдывал определение его таланта учителем М.И. Роммом («...он самостоятелен — это черта таланта»), как действовал художник-экспериментатор. Одна из задач работы видится, к примеру, в том, чтобы показать, как, используя уроки киноведения, Шукшин, говоря сегодняшними терминами, развивал «порождающий подход» к тематике, как он трансформировал «поэтику выразительности», вследствие чего ушел от традиционного максимализма и вышел на минимализм с его тяготением к парадоксу, к «взрыву», наконец, к полемике — при активном привлечении классических текстов, которые в данном случае переосмыслены, свободно интерпретируются автором (нередко экзотически).

Шукшин оригинально «задействовал» огромную образную насыщенность кинематографа. Об этом на протяжении всего творчества писала критика, и до сих пор шукшиноведы анализируют эстетику киноприемов в его прозе. Назовем таких авторов, как Анатолий Заболоцкий, оператор, соратник, друг В. Шукшина («Шукшин в кадре и за кадром», 1997), писатель С. Залыгин («Герой в кирзовых сапогах», 1989), Н. Зоркая («Режиссер и фильмы», 1976), американский исследователь Дж. Гивенс, наконец, автор статьи «Кинематограф Шукшина» в томе 1 Энциклопедического справочника «Творчество В.М. Шукшина» В.А. Чеснокова (2004). Сам Шукшин весьма подробно до конца дней своих анализировал киноприемы, эстетику кино применительно к своей прозе (см., к примеру, статьи и разборы разных лет, в первую очередь «Вопросы самому себе», «Средства литературы и средства кино» и др.). Но принципиально важным при этом является то, что, как художник, чрезвычайно ответственно относящийся к долгу перед читателем, он в конце концов поставил перед собою вопрос выбора: или кино, или литература (явно тяготея к новой литературе).

На наш взгляд, при всех интересных разборах текстов Шукшина — и кинематографических, и литературных — при констатации того, что он владел секретами того и другого искусства, не хватает работ, отражающих синтетический характер искусства Шукшина-прозаика, и работ, которые бы смелее отражали новаторский характер прозы.

К примеру, как выпускник ВГИКа и ученик М. Ромма, Шукшин не мог не развивать открытия С. Эйзенштейна в области литературно-кинематографических трансформаций. На наш взгляд, в новое время именно Шукшин последовательно реализовывал «стихийно-кибернетический» метод эстетики С. Эйзенштейна², когда в наиболее актуальном — семантическом — варианте осуществлял трансформации «литературный текст — кинотекст», а дополняя С. Эйзенштейна, делал «обратный перевод» кинотекста в вербальный литературно-синтетический текст новеллы. При этом он «доанализировал» тексты, чтобы в итоге дать интермедиальный синтез.

Постараемся в нашем исследовании показать этот момент новаторства В. Шукшина-новеллиста. Хочется подтвердить точку зрения известного французского кинокритика Марселя Мартена о том, что «Шукшин-поэт сумел привести в движение наши глубоко спрятанные нервы самыми простыми средствами. Он сумел впитать в свое творчество все источники русской художественной традиции»³.

Научный разбор текстов (и кино, и литературы) сочетается в художественном методе Шукшина с эмоциональным, поэтическим планом выражения так, что эти тексты, производя впечатление непритязательности, безыскусности, выражают сложнейшее бытийное содержание. Необходимо показать, почему шукшинская простота ни в коем случае не банальность мышления, не «хитрость», но особого рода искренность художника. «Закономерность, скупость, лад» — вот основа порождающей эстетики В.М. Шукшина (согласимся с данным утверждением Н.А. Зоркой и постараемся это подтвердить конкретными текстовыми разборами).

Выдвигаем гипотезу: анализ шукшинских новелл в аспекте минималистской эстетики раскроет новые смыслы и новые возможности творчества читателя, который благодаря Шукшину сможет понять жизненные коллизии и ценности, понять, к примеру, насколько устарели многие интерпретации классики, как она жива в своей сложности-простоте и в противоречивом бытии, увидеть, как могут быть глупы и примитивны идеологические и поведенческие штампы, насколько «хрестоматийный глянец» мешает подлинной жизни искусства.

Наша задача состоит в том, чтобы показать: минималистский текст шукшинской новеллы, драматизируя материал, будит в читателе «протестное сознание», здоровый скепсис, желание спорить, размышлять; живое представление о прекрасном в его текстах выражено так, что «вечное» обретает подлинную жизнь.

Шукшинский текст, покажем мы, выполнен, как правило, адресно: при внешней непритязательности и кажущейся безыскусности он актуализирует в точной (при постановке проблем бытия), емкой форме новые смыслы — и для «простого» реципиента (читателя «дикого», по выражению М. Зощенко, вовсе не примитивного, а не охваченного высокой культурой), и для читателя-интеллектуала.

Шукшинское отношение к своему читателю искренне и проникновенно выражено в его статье «Монолог на лестнице» (1968), которая демонстративно начинается с воспоминания о «неприятном разговоре с молодыми учеными» (с его не-читателями-интеллектуалами), а заканчивается так: «Одно время я был учителем сельской школы для взрослых. Учитель я был, честно говоря, неважнецкий (без специального образования, без опыта), но не могу и теперь забыть, как хорошо, благодарно смотрели на меня наработавшиеся парни и девушки <...> Я любил их в такие минуты. И в глубине души, не без гордости и счастья верил: вот теперь, в эти минуты, я делаю настоящее, хорошее дело. Жалко, мало у нас в жизни таких минут. Из них составляется счастье» [VIII, 33]⁴.

Скажем, что по совокупности своего творчества, по результатам высокой художественности Шукшин все-таки «их срезал» — высоколобых гордецов.

Одной из центральных задач для нас выступает ответ на вопрос: как через порождающую эстетику Шукшин и сегодня полемизирует не только по поводу «необольшевизма», но и по поводу пути России — с сегодняшними циничными проводниками неолиберальных реформ и очередных модернизаций. К примеру, трагикомический пафос раздумий «простого» читателя в рассказе Шукшина: «Да как же? Я тогда не понимаю: Русь — тройка, как же, мол. Все дают дорогу, все расступаются... А в тройке — шулер. Какая же тут гордость?» — звучит и сегодня как страстное предупреждение. Этот пафос героя и художественный пафос автора куда честнее, выразительнее и вернее, чем профессиональная хитромудрая апологетика бывших и нынешних Чичиковых, которая развернута в современных теориях экономики и социологии, а также в работах иных апологетов постмодернизма и теории развития.

Контекстуальное рассмотрение творчества Шукшина-новеллиста, безусловно, имеет смысл для открытий, связанных с путями развития нашей литературы, культуры, общественной жизни. Предпринимаемое исследование продиктовано желание внести посильный вклад в преодоление сегодняшнего упрощенного взгляда на В.М. Шукшина не только в массовом сознании, но и, к сожалению, в сознании некоторых современных исследователей русской культуры.

Материалом исследования стали все доступные на сегодняшний день художественные тексты В. Шукшина (в первую очередь его рассказы), его публицистика, эссеистика, рабочие записи; воспоминания о нем, дневники современников, близких, друзей. По возможности мы старались учесть все наиболее значительные работы критиков, литературоведов, кинокритиков, актеров, кинорежиссеров. Мы использовали художественные тексты и исследования русской классики; работы по теории литературы, справочники и современные энциклопедии по философии, обществознанию, эстетике.

Научная новизна исследования состоит в выработке принципиально особой стратегии изучения шукшинской малой прозы, что позволяет увидеть последнюю в максимально целостном виде на пересечении различных жанровых моделей, дискурсов, в сопоставлении с текстами разных авторов в типологическом ракурсе (они рассматриваются как составляющие процесса общекультурных, а в конечном счете даже бытийных трансформаций). Эквиваленты художественной образности рассматриваются нами в соответствии со «старомодным модерном» шукшинского творческого метода и через активные в его время научные подходы (концепция «стадиальности литературного развития» Г.А. Гуковского в интерпретации и развитии ее Г.П. Макогоненко, Ю.В. Лотманом, Н. Степановым; теория «становящейся» многозначной художественной целостности и теория «чужого слова» М.М. Бахтина), но и через современные пути анализа (выявление автокоммуникаций «автор — герой — читатель» или герметизма как специфического признака шукшинского текста, исследование интертекстов и т. п.). Разумеется, при анализе малой прозы Шукшина учитывался ее синтетический характер, связь с киноэстетикой, с открытиями С. Эйзенштейна, Ю. Тынянова, М. Ромма. Кроме того, учитывался минималистский характер прозы Шукшина, и современные теории минимализма также участвуют в осмыслении его открытий. Художественный феномен шукшинской прозы, таким образом, обретает должный статус и масштабность.

Структура монографии. В первой главе рассматривается творчество В. Шукшина в историко-культурном контексте, во второй и третьей — анализ новеллистики дается в плане его эволюции, развития в большом и малом времени, в собственно литературном контексте и в связях с современностью. В основе каждой части монографии лежит идея о продуктивных и об интегративных тенденциях внутри художественного мира Шукшина, о ценности поисков этого выдающегося художника XX века.

Примечания

1. Шукшин В.М. Из рабочих записей // Шукшин В.М. Тесно жить. М., 2006. С. 490.

2. См. Жолковский А.К. Порождающая поэтика в работах С.М. Эйзенштейна // Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Работы по поэтике выразительности: Инварианты — Тема — Приемы — Текст / предисл. М.Л. Гаспарова. М., 1996. С. 37—53.

3. Цитируется по словарной статье: Чеснокова В.А. Кинематограф Шукшина / Раздел 2. Личность В.М. Шукшина // Творчество В.М. Шукшина. Энциклопедический словарь-справочник. Т. 1. Барнаул, 2004. С. 70.

4. Шукшин В.М. Монолог на лестнице // Шукшин В.М. Собр. соч.: в 8 т. / под общ. ред. О.Г. Левашовой Барнаул, 2009. Т. 8. С. 33. В дальнейшем художественные тексты, рабочие записи, публицистика цитируются по этому изданию — с указанием тома римской цифрой, страницы — арабской в точном соответствии с авторскими орфографией и пунктуацией. Курсив здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, мой. — Л.Б.