«Владимир Семеныч из мягкой секции» (1973)

Владимир Семеныч Волобцов здорово пил, так пил, что от него ушла жена. В один горький похмельный день он вдруг обнаружил, что его предали. Ужасное чувство: были слова, слезы, опять слова, и вот — один. Нет, конечно, родные в городке, знакомые есть, но мы знаем, что все эти родные и знакомые — это тоже слова, звуки: «Петр Николаич», «Анна Андреевна», «Софья Ивановна...» За этими звуками — пустота. Так, по крайней мере, было у Владимира Семеныча: никогда эти люди для него ничего не значили.

Владимир Семеныч не на шутку встревожился, очутившись в одиночестве. Что делать? Как жить? Но когда первый ошеломляющий вал прокатил над головой, муть, поднятая в душе Владимира Семеныча, осела, осталось одно едкое мстительное чувство.

«Так? — думал Владимир Семеныч. — Вы так? Хорошо! Посмотрим, как ты дальше будешь. Как говорится, посмотрим, чей козырь старше. Не прибежишь ли ты, голубушка, снова сюда да не попросишь ли Вовку-глота принять тебя».

И Владимир Семеныч бросил пить. Так бывает: вошел клин в сознание — стоп! Вся жизнь отныне сама собой подчинилась одной мысли: так поставить дело, чтобы преподобная Люсенька (жена) пришла бы и бухнулась в ноги — молить о прощении или, чтобы она там, где она обитает, с отчаяния полезла бы в петлю.

«Ты смотри! — с возмущением думал Владимир Семеныч. — Хвост дудкой — и поминай как звали! Нет, милая, так не бывает. Не тебе, крохоборке, торжествовать надо мной победу!» Владимир Семеныч работал в мебельном магазине, в секции мягкой мебели. Когда он давал кому-нибудь рабочий телефон, он так и говорил:

— Спрашивайте Владимира Семеныча из мягкой секции.

Работать Владимир Семеныч умел: каждый месяц имел в кармане, кроме зарплаты. Люди бросились красиво жить, понадобились гарнитуры, гарнитуров не хватало — башка есть на плечах, будешь иметь в кармане. Владимир Семенович имел башку на плечах, поэтому имел в кармане. Но раньше он много денег пускал побоку, теперь же стал вполне бессовестный и жадный: стал немилосердно обирать покупателей, стал сам покупать ценности, стал богато одеваться. Он знал, что Люсенька никуда из городка не уехала, живет у одной подруги. То обстоятельство, что она не подавала на развод и не делила квартиру, вселяло поначалу уверенность, что она вернется. Но проходили недели, месяцы... Два с половиной месяца прошло, а от нее ни слуху ни духу. А ведь слышала же, конечно, что Владимир Семеныч бросил пить, ходит нарядный, покупает дорогие вещи. Значит?..

«Значит, нашла любовника, — горько и зло думал Владимир Семеныч. — Зараза. Ну ладно!» И Владимир Семеныч решил тоже показать, что он не лыком шит, решил показать, что его козырь старше. Он был человек расторопный.

Сперва появилась Валя с сырзавода, белозубая, с голубыми глазами. Она была из деревни, почтительная, это понравилось Владимиру Семенычу. Раза два они с Валей ходили в кино, потом Владимир Семеныч пригласил ее к себе домой. В воскресенье. Прибрался дома, расставил на столе шампанское (для Вали), конфеты, грецкие орехи, яблоки... И поехал за Валей.

В общежитие к ней он доехал на трамвае, а обратно пошли пешком: чтобы все видели и передали Люське.

Шли с Валей под ручку, нарядные, положительные.

— Меня тут некоторые знают, — предупредил Владимир Семеныч, — могут окликнуть... позвать куда-нибудь...

— Куда позвать? — не поняла Валя.

— В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль внимания. Я их больше не знаю, оглоедов. Чужбинников. Злятся, что я бросил пить... А чего злиться? Нет, злятся. Могут провокацию устроить — не надо обращать внимания.

— А самого-то не тянет больше к ним? — спросила Валя.

— К ним?! Я их презираю всех до одного!

— Хорошо. Молодец! — от всего сердца похвалила Валя. — Это очень хорошо! Теперь — жить да радоваться.

— Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь завсекцией был.

— Еще пока опасаются?

— Чего опасаются? — не понял Владимир Семеныч.

— Завсекцией-то ставить. Пока опасаются?

— Я думаю, уже не опасаются. Но дело в том, что у нас завсекцией — старичок, он уже на пенсии, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что — неудобно его трогать. Но, думаю, что внутреннее решение они уже приняли: как только тот уйдет, я занимаю его место.

Пошли через городской парк.

Там на одной из площадок соревновались городошники. И стояло немного зрителей — смотрели.

Владимир Семеныч и Валя тоже минут пять постояли.

— Делать нечего, — сказал Владимир Семеныч, трогаясь дальше в путь.

— А у вас, Владимир Семеныч, я как-то все не спрошу: родные-то здесь же живут? — поинтересовалась Валя.

— Здесь! — воскликнул не без иронии Владимир Семеныч. — Есть дяди, два, три тетки... Мать с отцом померли. Но эти... они все из себя строят, воображают, особенно когда я злоупотреблял. У нас наметилось отчуждение, — Владимир Семеныч говорил без сожаления, а как бы даже посмеивался над родными и сердился на них. — Обыватели. Они думают, окончили там... свои... Мещане! Я же не мальчик им, понимаешь, которого сперва можно не допускать к себе, потом, видите ли, допустить. У меня ведь так: я молчу-молчу, потом как покажу зубы!.. Эта моя дура тоже думает, что я за ней бегать стану. Шутить изволите! Если у меня в жизни вышел такой кикс, то я из него найду выход, — Владимир Семеныч очень гордился, что бросил пить, его прямо распирало. — Посмотрим через пару лет, как будут жить они, а как я. Крохоборы. Я через месяц себе «Роджерс» (гарнитур такой, югославский) приволоку: обещали завезти штук семь. Мы уже распределили, кому первые три пойдут... Две тысячи сто семьдесят рэ. Через месяц они у меня будут. Видела когда-нибудь «Роджерс»?

— Нет. Мебель такая?

— Гостиная такая, особенно стенка шикарная. А «Россарио» видела?

— Нет.

— У меня стоит «Россарио», счас посмотришь. Всего девять штук в городе.

— Гляди-ка! — удивилась Валя.

— Им во сне не снились такие гарнитуры. От «Роджерса» они вообще офигеют. Жить надо уметь, господа присяжные заседатели! — воскликнул Владимир Семеныч, ощутив прилив гордого чувства. — Меня почему и пить-то повело: чего ни возьмусь сделать, — все могу! Меня даже из других городов просят: «Достань холодильник «ЗИЛ», или «Достань дубленку». Ну, естественно, каждый старается угостить... У меня душа добрая: я уважительный тон хорошо чувствую. И вот это сознание — это я все могу — привело меня к злоупотреблению. Я и работал, как конь, и пил, разумеется.

Валя засмеялась.

— А? — сказал довольный Владимир Семеныч. — Что смеешься?

— Да вы прямо уж... всю правду про себя.

— А чего?! — опять воскликнул Владимир Семеныч. Ему было легко с Валей. — Я всегда так. Если я хочу Люське фитиля вставить, я не скрываю: вставлю. Она надеется, что комнату у меня оттяпает? Пусть. Я все равно себе кооперативную буду строить, но пусть она попробует разменять двухкомнатную на две однокомнатные. Я же в кооператив-то не подам, пока нас не разделят, а как разделят, сразу подаю в кооператив. Вот тогда она узнает: подселят ей каких-нибудь пенсионеров, они ей покажут тинь-тили-ли. Будь спок, милая: я все сделаю по уму.

Дома у себя Владимир Семеныч чего-то вдруг засуетился, даже как будто заволновался.

— Ну-с... вот здесь мы и обитаем! — шумно говорил он. — Не хоромы, конечно, но, как говорит один мой коллега, я под этой работой подписываюсь. Как находишь?

— Хорошо, — похвалила Валя. — Очень даже хорошо!

Владимир Семеныч снял с нее плащ-болонью, при этом почему-то не смотрел ей в глаза (может, грех затевал), усадил в креслице, к креслицу пододвинул журнальный столик... На столике было много разных журналов с картинками.

— Прошу... полистай пока. Как тебе «Россарио»?

— Какой «Россарио»?

— На чем сидишь-то! — воскликнул Владимир Семеныч со смехом. — Кресло-то из «Россарио». А вот — стенка. Гарнитур «Россарио». Финский. Тысяча двести.

— Так, а зачем же еще какой-то?

— Надо дожимать. Но «Роджерс» здесь не появится, пока нас с Люськой не разделят: нема дурных. Посиди, я пока кофе себе сготовлю, — и Владимир Семеныч поспешил на кухню готовить кофе. Но и оттуда все говорил. Громко.

— У тебя родных много в деревне?

— Много, — отвечала Валя.

— Вот эти родственнички!.. — кричал из кухни Владимир Семеныч. — Да?! Как грибов!.. А коснись чего-нито — никого! Да?

Валя ничего на это не сказала, листала журнал.

— Как находишь журналы?! — опять закричал Владимир Семеныч.

— Хорошие.

— По тематике подбирал! Обрати внимание: все жмут на уют.

— А?

— Уют подчеркивают!

— Да... — сказала Валя.

— Не находишь, что в квартире, — кричал Владимир Семеныч, — не хватает заботливой женской руки?!

Валя не знала, что на это говорить.

— Да бог ее знает...

— А?!

— Не знаю!

— Явно не хватает! — Владимир Семеныч появился в комнате с подносом в руках. На подносе — медный сосудец с кофе, малые чашечки. — Жить тем не менее надо красиво, — сказал он. — Прошу: сядем рядком, потолкуем ладком.

Сели к столу, где стояла бутылка шампанского, стояли вазы с конфетами, с орехами, с печеньем. Владимир Семеныч нагнулся вбок куда-то и что-то такое включил — щелкнуло. Музыку, оказывается: в комнату полились грустные человечнейшие звуки.

— «Мост Ватерлоо», — сказал Владимир Семеныч тихо. И смело посмотрел в глаза девушке: — Как находишь?

— Хорошая, — сказала Валя. И чуть покраснела от взгляда Владимира Семеныча.

Зато Владимир Семеныч осмелел вполне. Он говорил и откупоривал шампанское, наливал шампанское в фужер и говорил...

— Я так считаю: умеешь жить — живи, не умеешь — пеняй на себя. Но, кроме всего прочего, должен быть вкус, потому что... если держать, например, две коровы и семнадцать свиней — это тоже считается хорошо. Должен быть современный уровень — во всем. Держи, но пока не пей: мы на брудершафт выпьем. Я себе кофе налью.

— Как это? — спросила Валя.

— На брудершафт-то? А вот так вот берутся... Дай руку. Вот так берут, просовывают... — Владимир Семеныч показал. — Так? И — выпивают. Одновременно. Мм? — Владимир Семеныч близко заглянул опять в глаза Вале. — Мм? — губы его чуть дрожали от волнения.

— Господи!.. — сказала Валя. — Для чего так-то?

— Ну, происходит... тесное знакомство. Уже тут... сознаются друг другу. Некоторый союз. Мм?

— Да что-то мне... как-то... Давайте уж прямо выпьем.

— Да нет, зачем же прямо-то? — Владимир Семеныч хотел улыбнуться, но губы его свело от волнения, он только покривился. И глотнул. — Мм? Зачем прямо-то? Дело же в том, что тут образуется некоторый союз... И скрепляется поцелуем. Я же не в Карачарове это узнал, — Владимир Семеныч опять глотнул. — Мм?

— Да ведь неспособно так пить-то!

— Да почему же неспособно?! — Владимир Семеныч придвинулся ближе, но у него это вышло неловко, он расплескал кофе из чашечки. — Вовсе даже способно. Почему неспособно-то? Поехали. Музыка такая играет... даже жалко. Неужели у тебя не волнуется сердце? Не волнуется?

— Да бог ее знает... — Вале было ужасно стыдно, но она хотела преодолеть этот стыд — чтобы наладился этот современный уровень, она хотела, чтобы уж он наладился, черт с ним совсем, ничего не поделаешь — везде его требуют.

— Волнуется, вообще-то. А зачем говорить-то про это?

— Да об этом целые тома пишут! — воскликнул ободренный Владимир Семеныч. — Поэмы целые пишут! В чем дело? Ну? Ну?.. А то шампанское выдыхается.

— Да давай прямо выпьем! — сказала Валя сердито. Никак она не могла развязаться. — Какого дьявола будем кособочиться?

— Но образуется же два кольца... — Владимир Семеныч растерялся от ее сердитого голоса. — Зачем же ломать традицию? Музыка такая играет... Мы ее потом еще разок заведем. Мм?

— Да не мычи ты, ну тя к черту! — вконец чего-то обозлилась Валя. — Со своей музыкой... Не буду я так пить. Отодвинься. Трясется сидит, как... — Валя сама отодвинулась. И поставила фужер на стол.

— Выйди отсюда, — негромко, зло сказал Владимир Семеныч. — Корова. Дура.

Валя не удивилась такой чудовищной перемене. Встала и пошла надевать плащ. Когда одевалась, посмотрела на Владимира Семеныча.

— Корова, — еще сказал Владимир Семеныч.

— Ну-ка!.. — строго сказала Валя. — А то я те пообзываюсь тут! Сам-то... слюнтяй.

Владимир Семеныч резко встал... Валя поспешно вышагнула из квартиры. Да так крепко саданула дверью, что от стены над косяком отвалился кусок штукатурки и неслышно упал на красный коврик.

— Корова, — еще раз сказал Владимир Семеныч. И стал убирать со стола.

После этого Владимир Семеныч долго ни с кем не знакомился. Потом познакомился с одной... С Изольдой Викторовной. Изольда Викторовна покупала дешевенький гарнитур, и Владимир Семеныч познакомился с ней. Она тоже разошлась с мужем, и тоже из-за водки — пил мужик. Владимир Семеныч проявил к ней большое сочувствие, помог отвезти гарнитур на квартиру. И там они долго беседовали о том, что это ужасно, как теперь много пьют. Как взбесились! Семьи рушатся, судьбы ломаются... И ведь что удивительно: не с горя пьют, какое горе! Так — разболтались.

Изольда Викторовна, приятная женщина лет тридцати трех — тридцати пяти, слушала умные слова Владимира Семеныча, кивала опрятной головкой... У нее чуть шевелился кончик аккуратного носика. Она понимала Владимира Семеныча, но самой ей редко удавалось вставить слово — говорил Владимир Семеныч. А когда ей удавалось немного поговорить, кончик носа ее заметно шевелился, на щеках образовывались и исчезали, образовывались и исчезали ямочки, и зубки поблескивали белые, ровные. Владимир Семеныч под конец очень растрогался и сказал:

— У меня один родственничек диссертацию защитил — собирает банкет: пойдемте со мной? А то я тоже... один, как столб, извините за такое сравнение.

И Владимир Семеныч поведал свою горькую историю: как он злоупотреблял тоже, как от него ушла жена... И так у него это хорошо — грустно — вышло, так он откровенно все рассказал, что Изольда Викторовна посмеялась и согласилась пойти с ним на банкет. Владимир Семеныч шел домой чуть не вприпрыжку — очень ему понравилась женщина. Он все видел, как у нее шевелится носик, губки шевелятся, щечки шевелятся — все шевелится, и зубки белые поблескивают.

«Да такая умненькая! — радостно думал Владимир Семеныч. — Вот к ней-то «Роджерс» подойдет. Мы бы с ней организовали славное жилье».

Было воскресенье. Владимир Семеныч шел с Изольдой Викторовной в ресторан. Хотел было взять ее под ручку, но она освободилась и просто сказала:

— Не нужно.

Владимир Семеныч хотел обидеться, но раздумал.

— Я вот этого знаю, — сказал он. — Только не оглядывайтесь. Потом оглянетесь.

Прошли несколько.

— Теперь оглянитесь.

Изольда Викторовна оглянулась.

— В шляпе, — сказал Владимир Семеныч. — С портфелем.

— Так... И что?

— Он раньше в заготконторе работал. Мы как-то были с ним в доме отдыха вместе, ну, наклюкались... Ну, надо же что-то делать! Он говорит: «Хочешь, сейчас со второго этажа в трусах прыгну?» Струков его фамилия... вспомнил.

— Ну?

— Прыгнул. Разделся до трусов и прыгнул. На клумбу цветочную. Ну, конечно, сообщили на работу. Приходил потом ко мне: «Напиши как свидетель, что я случайно сорвался».

— И что вы?

— Что я, дурак, что ли? Он случайно разделся, случайно залез на подоконник, случайно закричал: «Полундра!» Я говорю: «Зачем «полундру»-то было кричать? Кто же нам после этого поверит, что «случайно»?» По-моему, перевели куда-то. Но ничего, с портфелем ходит... Мы, когда встречаемся, делаем вид, что не знаем друг друга. А в одной комнате жили.

— Дурак какой, — сказала Изольда Викторовна. — Со второго этажа... Мог же голову свернуть.

— Не дурак, какой он дурак. Это, так называемые, духари: геройство свое показать. Я, если напивался, сразу под стол лез...

— Под стол?

— Не специально, конечно, но... так получалось. Я очень спокойный по натуре, — Владимир Семеныч, сам того не замечая, потихоньку хвалил себя, а про «Роджерс» и «Россарио» молчал — чуял, что не надо. Изольда Викторовна работала библиотекарем, Владимир Семеныч работу ее уважал, хоть понимал, что там платят гроши.

В ресторане для банкета был отведен длинный стол у стены.

Приглашенные, некоторые, уже сидели. Сидели чинно, прямо. Строго и неодобрительно поглядывали на малые столики в зале, за которыми выпивали, кушали, беседовали... Играла музыка, маленький толстый человек пел на возвышении песню не по-русски.

— Вон та, в голубом платье... — успел сообщить Владимир Семеныч, пока шли к столу через зал, — с ней опасайтесь насчет детского воспитания спорить: загрызет.

— Что такое? — испугалась Изольда Викторовна.

— Не бойтесь, но лучше не связывайтесь: она в детском садике работает, начальница там какая-то... Дура вообще-то.

Владимир Семеныч широко заулыбался, с достоинством поклонился всем и пошел здороваться и знакомить Изольду Викторовну.

На Изольду Викторовну смотрели вопросительно и строго. Некоторые даже подозрительно. Она смутилась, растерялась... Но когда сели, Владимир Семеныч горячо зашептал ей:

— Умоляю: выше голову! Это мещане, каких свет не видел. Тут одна показуха, один вид, внутри — полное убожество. Нули круглые сидят.

— Может, нам уйти лучше?

— Зачем? Посидим... Любопытно.

Получилось вообще-то, что они сидят напротив начальницы из детсадика, а по бокам от них — пожилые и тоже очень строгие, больше того — презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане. Они смотрели в зал, переговаривались. Делали замечания. Не одобряли они все это, весь этот шум, гам, бестолковые выкрики...

— А накурено-то! Неужели не проветривается?

— Дело не в этом. Здесь же специально сидят, одурманивают себя — зачем же проветривать?

— А вон, во-он — молоденькая!.. Во-он, хохочет-то. Заливается!

— С офицером-то?

— Да. Как хохочет, как хохочет!.. Будущая мать.

— Почему будущая? У них теперь это рано...

— Это вы меня спросите! — воскликнула полная женщина в голубом. — Я как раз наблюдаю... результаты этого смеха.

— А где же наш диссертант-то? — спросил Владимир Семеныч.

— За руководителем поехал.

— За генералом, так сказать?

Не поняли:

— За каким генералом?

— Ну, за руководителем-то... Я имею в виду Чехова, — Владимир Семеныч повернулся к Изольде Викторовне: — У него руководитель — известный профессор в городе, я ему «Россарио» доставал. Я его называю — генерал, в переносном смысле, разумеется. Вам не хочется поговорить с кем-нибудь? Может, пошутили бы... А то как-то неудобно молчать.

— Я не знаю, о чем тут говорить, — сказала Изольда Викторовна. — Мне все же хочется уйти.

— Да ничего! Надо побыть... Можно алкоголиков покритиковать — они это любят. Медом не корми, дай...

— Нет, не сумею. Надо уйти.

— Да почему?! — с сердцем воскликнул Владимир Семеныч. — Ну, что уж так тоже: уйти, уйти! Уйти мы всегда успеем, — Владимир Семеныч спохватился, что отчитывает милую женщину, помолчал и добавил мягко, с усмешкой: — Не торопитесь, я же с вами. В случае чего я им тут фитиля вставлю.

Изольда Викторовна молчала.

А вокруг говорили. Подходили еще родственники и знакомые нового кандидата, здоровались, усаживались и включались в разговор.

— Кузьма Егорыч! — потянулся через стол Владимир Семеныч к пожилому, крепкому еще человеку. — А, Кузьма Егорыч!.. Не находите, что он слишком близко к микрофону поет?

— Кто? — откликнулся Кузьма Егорыч. — А, этот... Нахожу. По-моему, он его сейчас скушает.

— Кого? — не поняли со стороны.

— Микрофон.

Ближайшие, кто расслышал, засмеялись.

— Сейчас вообще мода пошла: в самый микрофон петь. Черт знает что за мода!

— Ходят с микрофоном! Ходит и поет. Так-то можно петь.

— Шаляпин без микрофона пел!

— Ну, взялись, — негромко, с ехидной радостью сказал Владимир Семеныч своей новой подруге. — Сейчас этого... с микрофоном вместе съедят.

— То — Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом, — сказал пожилой. Так сказал, как если бы он лично знавал Шаляпина и видел, как тот «гасил свечи».

— А вот и диссертант наш! — заволновались, задвигались за столом.

По залу сквозь танцующих пробирались мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме и в пышном галстуке, и с ним — старый, несколько усталый, наверно, профессор.

Встали навстречу им, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окинула презрительным взглядом танцующих бездельников.

— Прошу садиться! — сказал кандидат.

— А фасонит-то! — тихо воскликнул Владимир Семеныч. — Фасонит-то!.. А сам небось на трояки с грехом пополам вытянул. Фраер.

— Боже мой! — изумилась Изольда Викторовна. — Откуда такие слова!.. Зачем это?

— Тю! — в свою очередь, искренне изумился Владимир Семеныч. — Да выпивать-то с кем попало приходилось — набрался. Нахватался, так сказать.

— Но зачем же их тут произносить?

Владимир Семеныч промолчал. Но, как видно, затаил досаду.

Тут захлопали бутылки шампанского.

— Салют! — весело закричал один курносый, в очках. — За новоиспеченного кандидата!

— Товарищ профессор, ну, как он там вообще-то? Здорово плавал?

Профессор неопределенно, но, в общем, вежливо пожал плечами.

— За профессора! За профессора! — зашумели.

— За обоих! И — за науку!

Кандидат стоял и нахально улыбался.

— За здоровье всех наших дам! — сказал он.

Это всем понравилось.

Выпили. Придвинулись к закуске. Разговор не прекращался.

— Грибки соленые или в маринаде?

— Саша, подай, пожалуйста, грибочки! Они соленые или в маринаде?

— В маринаде.

— А-а, тогда не надо, у меня сразу изжога будет.

— А селедку?.. Селедку дать?

— Селедочку? Селедочку можно, пожалуй.

— Вам подать в маринаде? — спросил Владимир Семеныч Изольду Викторовну

— Можно.

— Сань, подай, пожалуйста, в маринаде! Вон — в маринаде!

— А танцуют ничего. А?

— Слышите! Сергей уже оценил: «Танцуют ничего»!

Засмеялись.

— Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?

— А что? И пойду!

— Неисправимый человек, этот Сергей!

— Дурак неисправимый, — уточнил Владимир Семеныч Изольде Викторовне. — Дочка в девятый класс ходит, а он все на танцах шустрит. Вон он, в клетчатом пиджаке.

Изольда Викторовна интеллигентно потыкала вилочкой маринованные грибочки, которые она перед тем мелко порезала ножиком... Но Владимир Семеныч не давал ей как следует поесть — все склонялся и говорил ей что-нибудь. Она слушала и кивала головой.

Поднялся во весь рост курносый Сергей.

— Позвольте!

— Тише, товарищи!..

— Дайте тост сказать! Товарищи!..

— Товарищи! За дам мы уже выпили... Это правильно. Но все же, товарищи, мы собрались здесь сегодня не из-за дам, при всем моем уважении к ним.

— Да, не из-за их прекрасных глаз!

— Да. Мы собрались... поздравить нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто — нашего Славу. И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе!

Засмеялись и захлопали.

Курносый сел было, но тут же вскочил опять:

— И позвольте, товарищи!.. Товарищи! И позвольте также приветствовать и поздравить руководителя, который направлял, так сказать, и всячески помогал... и является организатором и вдохновителем руководящей идеи, которая заложена в основе. За вас, товарищ профессор!

Дружно опять захлопали.

— Трепачи, — сказал Владимир Семеныч Изольде Викторовне.

Изольда Викторовна тоскливо опять покивала головой.

Со всех сторон налегали на закуски и продолжали активно разговаривать.

Пожилой человек и человек с золотыми зубами наладили через стол дружеские пререкания. А так как было шумно и гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.

— Что не звонишь?! — кричал пожилой.

— А?

— Не звонишь, мол, почему?!

— А ты?

— Я звонил! Тебя же на месте никогда нету!

— А-а, тут я не виноват! «Не виновата я!»

— Так взял бы да позвонил! Я-то всегда на месте!

— А я звонил вам, Кузьма Егорыч! — хотел влезть в этот разговор Владимир Семеныч, обращаясь к пожилому, к Кузьме Егорычу. — Вас тоже не было на месте.

— А? — не расслышал Кузьма Егорыч.

— Я говорю, я вам звонил!

— Ну и что? А чего звонил-то?

— Хотел... это... Нам «Роджерсы» хотят забросить...

— Кузьма! А, Кузьма!.. — кричал золотозубый. Кузьма Егорыч повернулся к нему. — Ты Протопопова встречаешь?

— Кого?

— Протопопова!

— Каждый день!

— Ну как? — спросил Владимир Семеныч Изольду Викторовну. — Скучно?

— Ничего, — сказала она.

— Видите, какой разгул мещанства! Взял бы всех и облил шампанским. Здесь живут более или менее только вот эти два, которые кричат друг другу... Остальные больше показуху разводят.

— А я уж думал, тебя перевели куда-нибудь! — кричал Кузьма Егорыч золотозубому. — Куда он, думаю, пропал-то?!

— Куда перевели?

— Может, думаю, повысили его там!

— Дожидайся — повысят! Скорей — повесят!

— Ха-ха-ха!.. — густо, гулко засмеялся Кузьма Егорыч.

— Ну что, Софья Ивановна? — обратился Владимир Семеныч к женщине в голубом. Его злило, что ни его, ни его подругу как-то не замечают, не хотят замечать. — Все воюете там, с малышами-то.

Софья Ивановна мельком глянула на него и постучала вилкой по графину.

— Товарищи!.. Товарищи, давайте предложим им нормальный вальс! Ну что они... честное слово, неприятно же смотреть!

— В чужой монастырь, Софья Ивановна, со своим уставом...

— Да почему?! Мы же в своей стране, верно же! Давайте попросим сыграть вальс. Молодежь!..

— Не надо, — остановил Кузьма Егорыч. — Не наше дело: пусть с ума сходят.

— А вот это в корне неправильное решение! — восстала Софья Ивановна.

— Да хорошо танцуют, чего вы! — сказал человек с золотыми зубами. — Был бы помоложе, сам пошел бы... подрыгался.

— Именно — подрыгался! Разве в этом смысл танца?

— Ну, еще тут смысла искать! А в чем же?

— В кра-соте! — объяснила Софья Ивановна.

— А смысл красоты в чем? — все хотел тоже поговорить Владимир Семеныч. — А, Софья Ивановна? Если вы, допустим, находите, что вот этот виноград...

— Одну минуточку, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной? — требовательно спрашивала Софья Ивановна золотозубого.

— Согласен, согласен, Софья Ивановна, — сказал Алексей Павлыч недовольно.

— Конечно, в красоте. В чем же еще!

— Да, но в чем смысл красоты?! — вылетел опять Владимир Семеныч.

— Так в чем же дело? — Софья Ивановна упорно не хотела замечать Владимира Семеныча. — Алексей Павлыч!

— Ау?

— В чем же дело?!

Владимир Семеныч помрачнел.

— Пойдемте домой, — предложила Изольда Викторовна.

— Подождите. А то поймут, как позу... Ну, кретины! Крохоборы.

— Саша, Саш! — громко говорили за столом. — У тебя Хламов бывает?

— Вчера был.

— Как он?

— В порядке.

— Да? Устроился?

— Да.

— Довольный?

— Ничего, говорит. А чего ты о нем?

— Пойдемте домой, — опять сказала Изольда Викторовна. Владимир Семеныч вместо ответа постучал вилкой по графину.

— Друзья! — обратился он ко всем. — Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку! В пику этим...

— Да что они вам?! — рассердился Алексей Павлыч, золотозубый. — Танцуют люди, нет, надо помешать.

Владимир Семеныч сел.

Помолчал и сказал негромко:

— Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!.. — взял фужер с вином и выпил один.

— Что это вы? — удивленно спросила Изольда Викторовна.

— Какие ведь мы все... культурные, но слегка нервные! — не мог успокоиться Владимир Семеныч. — Да? Зубы даже из-за этого потеряли.

Никто не слышал Владимира Семеныча, только Изольда Викторовна слышала. Она со страхом смотрела на него. Владимир Семеныч еще набухал в фужер и выпил.

— Какие мы все нервные! Да, Софья Ивановна?! — повысил голос Владимир Семеныч, обращаясь к Софье Ивановне. — Культурные, но слегка нервные. Да?

Софья Ивановна внимательно посмотрела на Владимира Семеныча.

— Нервные, говорю, все! — зло сказал Владимир Семеныч, глядя в глаза строгой женщины. — Все прямо изнервничались на общественной работе! — Владимир Семеныч искусственно — недобро — посмеялся.

— Что, опять? — спросила Софья Ивановна значительно и строго.

— Да вы только это... не смотрите на меня, не смотрите таким... крокодилом-то, — сказал Владимир Семеныч. — Не смотрите — мы же не в детсадике. Верно? Имел я вас всех в виду!

К Владимиру Семенычу повернулись, кто был ближе и слышали, как он заговорил. Повернулись и смотрели.

— Имел, говорю, я вас всех в виду! — повторил для всех Владимир Семеныч. — Очень уж вы умные все, как я погляжу! Крохоборы...

— Володька! — предостерегающе сказал курносый Сергей.

— Что — «Володька»? Я тридцать четыре года Володька. Я вас всех имел в виду, — Владимир Семеныч еще налил в фужер и выпил. — Вот так, — он оглянулся — Изольды Викторовны рядом не было. Сбежала. Владимира Семеныча пуще того злость взяла. — Я вам популярно объясняю: вы все крохоборы. Во главе с Софьей Ивановной. А она просто дура набитая. Мне жалко ребятишек, которыми она там командует... Вы все дураки!

Теперь все за столом молчали.

— Ду-ра-ки! — повторил Владимир Семеныч. И встал. — Мещане! Если вас всех... все ваши данные заложить в кибернетическую машину и прокрутить, то выйдет огромный нуль! Нет, вы сидите и изображаете из себя поток информации. Боже мой!.. — Владимир Семеныч скорбно всех оглядел. — Нет, — сказал он, — я под такой работой не подписываюсь. Адью! Мне грустно.

Он вышел на улицу и стал звать:

— Изольда Викторовна! Изольдушка!.. — он думал, она где-нибудь близко — ждет его. Но никто не отзывался. — Изольдушка!.. — еще покричал Владимир Семеныч. И заплакал. Выпитое вино как-то очень ослабило его. В голове было ясно, но так вдруг стало грустно, так одиноко! Он хотел даже двинуть к подруге жены, чтобы поговорить с женой... Но одумался.

— Нет, — говорил он сам с собой, — нет, только не это. Этого вы от меня не дождетесь, крохоборы. Нули. Этой радости я вам не сделаю.

Он шел по неосвещенной улице, как по темной реке плыл, — вольно загребал руками, и его куда-то несло. От горя и одиночества хотелось орать, но он знал и помнил, что это нельзя, это, как выражаются кандидаты, чревато последствиями.

Принесло его как раз к дому. Он вошел в опостылевшую квартиру и, не раздеваясь, стал ломать «Россарио». Открывал дверцы и заламывал их ногой в обратную сторону: дверцы с хрустом и треском безжизненно повисали или отваливались вовсе. И этот хруст успокаивал растревоженную душу, это как раз было то, что усладило вдруг его злое, мстительное чувство.

— Вот так вот... крохоборы несчастные, — приговаривал Владимир Семеныч. — Пр-рошу!.. — хр-р-ресть — еще одна дверца отвалилась и со стуком упала на пол. — Пр-рошу!.. Мещане! — и еще одна гладкая, умело сработанная доска валяется на полу. — Нулики! Пр-рошу!..

Но что удивительно: Владимир Семеныч ломал «Россарио» и видел, как это можно восстановить. В мебельном магазине, где работал Владимир Семеныч, работал же золотой краснодеревщик, дядя Гриша, он делал чудеса с изуродованной мебелью. И опытный глаз Владимира Семеныча отмечал, где надо будет поставить латку и пустить под морилку, где, видно, придется привернуть металлические полоски, чтобы было куда крепить шарнирные устройства. Но все же дверцы Владимир Семеныч выломил все. И после этого лег спать.