Л. Чащина. «Любовь Шукшина — это измена и драки»

«7 дней».

От нашего почти пятилетнего брака с Василием Шукшиным не осталось ничего материального: ни детей, ни имущества, ни писем, ни даже совместных фотографий... Нашего с Васей ребенка я рожать не стала — и эта боль до сих пор меня не отпускает. Имущества у нас с ним не было никакого — в те времена Вася переживал самый неустроенный период своей жизни. А что касается писем и фотографий — расставаясь с Шукшиным, я изорвала их и бросила клочки ему в лицо...

Когда я слышу от кого-то — вот, мол, читал я тут намедни рассказы Шукшина и плакал, отвечаю: «Ну и плачьте дальше! Но не заставляйте меня разделять ваше восторженное отношение к этому человеку». Уже около пятидесяти лет прошло с того момента, как мы с Васей расстались, злость прошла, а обида и горечь останутся до конца моих дней.

И говорить, как другие его женщины, что я была с ним счастлива, не могу. Большой талант и большая боль за народ, за Россию — все это у Васи было настоящее, не напускное. Другое дело, что любить Россию в целом, наверное, легче, чем одного конкретного человека. И что можно унижать и обманывать свою жену, но лить слезы о судьбе русской бабы... Шукшин мог расплакаться, читая есенинское стихотворение, но когда я на его глазах чуть не умерла от тяжелейшего гриппа-испанки, он проявил редкое равнодушие... Он был многогранен и многолик. Но ко мне повернулся таким лицом, что врагу не пожелаешь! Для меня Шукшин — это первая рюмка водки, первая сигарета, первая оплеуха, первый аборт, первая подлость и унижение, с которыми я столкнулась в жизни. Мне этот человек не сделал ничего хорошего, не подарил даже ни одного цветка в жизни, и я никогда не поверю ни одной женщине, что она была счастлива с Шукшиным. Никогда! Я слишком хорошо знаю его. Подобные утверждения — это лишь дань его таланту, его популярности...

Возможно, я бы и сама не продержалась с ним так долго, если бы все вокруг не кричали: «Это такой талант! Он человек от сохи! Он удивительный!» У нас ведь таланту все простительно... Впрочем, когда я с Васей познакомилась, не предполагала, что вскоре о нем так заговорят. Мы все тогда были студентами ВГИКа, все равны. И кому предстояло стать гением, а кому — сгинуть в потоке жизни, кто же знал?

Итак, общежитие ВГИКа, пятый этаж. Огромные коридоры и с двух сторон кухни. На одной из кухонь Кира Муратова варит кашу, и тут же я выглядываю в коридор, поджидаю девчонок. Они должны принести мне продуктов из магазина. И вот на кухню заходит коренастый, взъерошенный парень в сапогах, галифе и гимнастерке, подпоясанной ремнем. Как сейчас помню жест, каким Вася расправлял складки этой гимнастерки: проводил руками с живота за спину. Именно это он со смущенным видом проделал, увидев меня. Как он потом вспоминал: «Увидел и обалдел! У меня по телу прошла дрожь...» Вернувшись в комнату, Вася стал думать, как ко мне подойти. А как может режиссер познакомиться с актрисой? Конечно, он дал мне сценарий своего дипломного фильма «Из Лебяжьего сообщают», предложил роль, заведомо зная, что она не моя и я ее не сыграю. Так все и началось... В это время я встречалась с одним летчиком, который мне все цветы дарил, фрукты. У Шукшина была совершенно другая манера ухаживать, довольно дикая. Главный ее элемент — бутылка водки в кармане, или портвейна, или перцовки... Но почему-то я выбрала именно его, а летчик получил от ворот поворот. И это при том, что Вася тогда был совершенно невыгодным женихом — без прописки, без жилья, без ясных перспектив. Слава, популярность, положение в отечественном кинематографе — все это случилось с ним позже, уже без меня. А пока у Васи в активе роли в фильмах «Два Федора» и «Простая история» плюс огромное желание любой ценой пробиться в Москве. Помню, как он старался произвести на меня впечатление. Пригласил на премьеру «Простой истории», бахвалился, что, мол, Нонка Мордюкова к нему неровно дышит... Я много раз думала, чем же он меня взял? Ответ один: со своей наглостью, со своим животным началом самца, Васька схватил меня, не спрашивая, и понес! А я, совершенно не готовая к жизни, мало еще что понимающая девочка, не имела сил ему сопротивляться.

Нужно было видеть меня в 1959 году, когда я приехала из подмосковной Каширы в Москву поступать во ВГИК. Кровь с молоком, в сарафане и белых носочках — наивная провинциалка, которая на весь этот сказочный мир режиссеров и актеров смотрит широко раскрытыми глазами. Помню, как в коридоре ВГИКа я встретила цокающую на каблучках Люсю Гурченко — она показалась мне совершенно неземным созданием! А красавица Жанна Болотова, поступавшая вместе со мной! Я таких никогда и не видела... Наверное, благодаря тому, с каким искренним восторгом я смотрела по сторонам, меня саму и взяли. В первый год во ВГИКе меня звали «теленок». Я попала на курс к самому Герасимову. Проучившись несколько месяцев, на уроке танцев повредила колено, в результате — гипс, реабилитация, и мне пришлось взять академический отпуск на год. Но роман с Шукшиным у меня уже был в разгаре.

Клятва на крови

Так называемая свадьба у нас была, а вот загса и росписи не было. Отмечали у Вали Виноградова, там же провели и первую брачную ночь. На другой день, в общежитии, Вася посадил меня на колени и говорит: «Я умоляю тебя, будь со мной всю жизнь, будь мне верной. Поклянись, что не изменишь! Давай напишем эту клятву кровью». В окно светила луна. Мы вырвали листок из тетрадки, булавкой прокололи пальцы, выдавили кровь и заостренной спичкой написали: «Я, Лида, клянусь...», «Я, Вася, клянусь...». Мне казалось, что это гораздо серьезнее, чем штамп в паспорте. Хотя уже через несколько дней Вася бросил на пол листок с нашей клятвой, растоптал... А все потому, что увидел, как, обсуждая сцену с однокурсником, я приобняла того за плечи. Это было прилюдно, на лестнице института — мне и в голову не пришло, что можно истолковать мое поведение как флирт. Но когда тем вечером я подошла к общежитию ВГИКа, девчонки встретили меня и предупредили: «Лида, ты лучше не ходи к себе, потому что Васька пьяный и ищет тебя везде». Я спряталась в комнате у подруги, а когда Васька явился туда, забралась в шкаф. В полночь меня разыскала Тамара Семина: «С Васькой такой ужас творится! Иди, помирись с ним!» И я, дура, поддалась на ее уговоры, пошла к нему. Он стоял немного протрезвевший, но красные глаза были налиты гневом. Говорит: «Ты что, рога мне уже в коридоре стала наставлять?!» И отвешивает увесистую оплеуху, от которой в моей бедной голове еще добрых полчаса звенит. Меня ударили первый раз в жизни! Ужас! А Вася колотит кулаком в стенку шкафа, кричит: «Тебя надо убить, ты дрянь, потаскуха!» Впрочем, приступ гнева вскоре прошел, сменившись горьким раскаянием. Шукшин рыдал, уговаривал, уткнувшись мне в колени: «Ангел мой, чистенький мой, Лидушка моя... Я же смотрю на тебя и даже поверить не могу, что ты тоже, как все люди, в туалет ходишь, — до того ты мне кажешься безгрешной. Господи, как я перед тобой виноват!» Надо было знать, с каким сортом женщин он когда-то общался, с какой грязью сталкивался! А встретив меня и поняв, с кем имеет дело, обалдел, счел какой-то инопланетянкой! Вася начал открывать мне, наивной, жизнь. Стал водить по друзьям. На столе везде водка. Я попала в компанию, где считалось хорошим тоном выпивать, курить, а потом чайниками глотать ячменный кофе и бежать на занятия. Шукшин и меня учил всему этому. До него я и глотка водки не пробовала, ведь у нас в доме алкоголя не держали!

Шукшин не сказал, что уже женат

Один мой друг написал письмо моей матери о том, что я связалась с бабником и пьяницей Шукшиным и что меня надо спасать. Мать приехала в Москву и провела целое расследование. Комендант общежития сказала ей: «Мне жалко вашу чистую девочку. Этот Шукшин испортит ее. Не говоря уж о том, что он женат!» Я побежала к Васе: «Покажи паспорт!» Он показывает чистый документ без штампа и спрашивает: «Что с тобой?» — «Да вот говорят, что ты женат». — «Кто тебе сказал такую чушь? Комендантша?! Так это она хочет, чтобы я на ее дочке женился. Давай с тобой договоримся: ты веришь мне, а не посторонним людям!» И я, глупая, верила... Только через два года он сознался, что действительно женат — на своей землячке Марии Шумской. Я нашла пачки ее писем у него в чемодане, и тогда Вася вынужден был признаться: «Я расписался с ней по глупости, по пьяни. Но когда понял, что не люблю ее, написал в деревню письмо, в котором сообщил, что жить с ней не буду. Я специально потерял паспорт, а когда получал новый, не сказал, что женат». Почему он с ней не разводился? Потому что боялся отца Марии. Тот ведь уже один раз приезжал в Москву, прямо во ВГИК, поймал Васю за шиворот в коридоре и спросил: «Так что, ты не будешь с моей дочкой жить?» Васька сказал: «Нет». Тогда отец из-за голенища вытащил нож, и если бы сосед по комнате не перехватил его руку, Ваське бы вообще не жить. В общем, угрозами тестя Шукшин был напуган всерьез. Он и с Викой Софроновой после меня не решился расписаться. А с Лидой Федосеевой только тогда пошел в загс, когда уже попал в элиту и сам черт ему стал не брат.

Сейчас Маша Шумская отзывается о Шукшине очень комплиментарно, так же, как и другие односельчане. Все вспоминает, как он сидел с гармошкой под ее окнами. А я примерно представляю себе, как там у них на самом деле все происходило. Маша была очень красивая, ядреная девка, сибирячка. И Васька не знал, как к ней подступиться. А в деревне закон: пока не распишешься, женщина тебе не уступит. И вот он приехал на каникулы после первого курса, уже актер актерыч, и сделал ей предложение. Конечно, все были в восторге, потом отправляли ему посылки в Москву с облепиховым маслом, чтобы он лечил язву. Маша на свои деньги покупала ему одежду и присылала. Но Шукшин, увидев, каким он пользуется успехом у московских рафинированных дамочек, потерял к Маше интерес. Понял, что эта алтайская деваха ему ничего не даст, в то время как тут одна намек делает, вторая в восторге пищит, третья твердит, какой он талант. Закружило парня, закружило! Все удивлялись, что я-то с ним так долго рядом продержалась. Его друзья говорили: «Ваську просто не узнать! Обычно поматросит и сбежит, а тут надо же, ''жена''!»

Творческий взлет завершался запоем

Надо отдать Васе должное: когда он увлекался работой, он не только пить, он даже есть бросал. Только курил. Но как заканчивалась творческая фаза, ему сразу требовалось «расслабиться», и начинался запой. Федосеева-Шукшина и то нет-нет да проговорится, что, когда Вася пил, он был, конечно, неуправляемым. Но это общая фраза, а я расшифрую: допустим, вечером Шукшин гоняет женщину из угла в угол, норовя толкнуть посильнее, а утром просыпается и якобы ничего не помнит. И женщине следует сделать вид, что все в порядке, спросить его: «Хочешь чаю?» Так, видимо, делали все его женщины. А я ему говорила: «Свинья! Что ты вчера вытворял?!» Может быть, это не мудро с моей стороны. Но я не могла по-другому, иначе сама себя перестала бы уважать. Хотя единственное, чего я добилась к тому времени, — Шукшин перестал меня бить. Остановился после того, как я изо всех сил заехала ему сковородкой по башке!

Вот такой язык он понимал. Еще в пьяном виде Вася мог запустить пальцы в салатницу и руками есть оливье. Или разбить витрину винного магазина. Или настенные часы во ВГИКе, бросив в них ботинок. Помню, из-за этих часов его вызвали к ректору, и накануне он все бегал вокруг меня, все причитал: «Ты понимаешь, что нам грозит? Мне диплома не дадут, но и тебя, как мою жену, из института исключат!» В конце концов мне это надоело: «Кажется, ты добиваешься, чтобы я сказала, что это я во всем виновата? Тебя бы это устроило?» Отвечает: «О, Лидок, вот так и скажи!» Он всегда ужасно раскаивался, протрезвев, в том, что натворил. Однажды наговорил спьяну по телефону ужасных грубостей очень известному человеку. Утром, когда я Васе об этом напомнила, он аж затрясся от страха: «Боже мой, что же теперь будет?» А через два дня встречает того человека на киностудии, и тот с ним как ни в чем не бывало здоровается. Вася обалдевает, столбенеет, теряет дар речи, а потом приходит домой и говорит мне: «Ну ты представляешь, каким он оказался интеллигентом!»

Кстати, с интеллигентами у Шукшина отношения были сложными. Иной раз спьяну он мог накинуться с оскорблениями на абсолютно незнакомого прохожего в очках: «Ах ты, «интелихент» такой-сякой, в шляпе...» С одной стороны, он умело использовал все эти интеллигентские восторги, восхищение его самобытностью. С другой — будучи человеком безумно тщеславным, обижался, что в нем видят прежде всего деревенщину. Не раз кричал: «Я им не недоумок какой-нибудь деревенский, у меня ума хватит их всех обмануть!» Вернее, он говорил не «обману», употреблял другое слово — он вообще был матерщинник. Но суть в том, что Вася действительно очень хорошо знал, как задурить «интелихентов». Чтобы, например, получить московскую прописку.

Шукшин тогда уже начал писать свои знаменитые рассказы. Помню, как он читал их мне и я поражалась, каким бесконечно интересным, необычным человеком оказался мой Вася, как прекрасно он владеет народным языком... Только рассказы эти почти нигде не печатали. Шукшину отвечали, что это неинтересно, мелкотемье, не наш профиль, не наша стилистика... И Вася решил пойти другим путем. В журнале «Октябрь» работала секретарем некая Румянцева, в свое время она еще у Ленина была секретарем, такая партийная, очень интеллигентная старушка строгих правил. И вот Шукшин договорился почитать свои рассказы ей и ее незамужней дочери. Он как раз ехал домой к Румянцевым, но случайно столкнулся со мной в метро, и я увязалась за ним. Так он выкрутился, представив меня: «Это моя сестренка с Алтая, приехала, дурочка, тоже поступать во ВГИК». У меня дар речи пропал. Я как села в угол, так и осталась там. А Вася стал читать рассказы. Помню, начал с того, который называется «Правда»... А старушка напекла пирогов, у них такой интеллигентный, старый уклад: вымытые полы, цветочки в горшочках, канареечка в клетке. Вася берет блюдце, ставит на пять пальцев и пьет, громко прихлебывая, хрумкая сахар вприкуску. И еще у него черная каемка под ногтями. А эти две интеллигентки не могут на него налюбоваться: «Боже, какая самобытность!» В итоге Румянцева помогла ему напечататься. Затем Вася пропал на месяц. Его друзья просили меня не заявлять в милицию, врали, что он в командировке. Потом выяснилось — Румянцева помогла ему с пропиской. Как он сделал ее без регистрации брака — загадка! Сказал только, что из той семьи его провожали со словами: «Более чудовищного человека, чем вы, мы не встречали». После чего Вася как ни в чем не бывало вернулся ко мне. И еще учил меня: «Понимаешь, Москва никогда не примет человека, если он порядочный и честный. Мне это сам Пырьев сказал!»

Действительно, приехав однажды в Москву, он шел по набережной и встретил пьяного человека, им оказался Иван Пырьев. Вот она, Васькина везучесть! Мало того, именитый режиссер еще и притащил оборванца к себе домой. Васька потом с гордостью вспоминал: «Мы всю ночь проговорили с Пырьевым. Он учил меня, как надо жить, точнее приспосабливаться. С тех пор Пырьева я больше не видел и не хочу видеть. Но то, что он мне говорил, я на всю жизнь крепко запомнил».

Бежать из Сростков!

Нельзя сказать, что этот человек не любил меня. Просто его любовь была замешана на грубости, похабщине, матюках, драках, каких-то гнусных подозрениях... А иначе он и не мог любить! Мне кажется, Шукшин вообще слово «женщина» не понимал. Другое дело — баба, бессловесно обслуживающий персонал. Он рассуждал: «На Руси издавна заведено: мужик иной раз сделает что-то не так, а баба — всегда простит! Баба всегда на высоте должна быть: верная, терпящая. Я люблю, когда баба верная!»

Удивляться чему-либо в Васином поведении я перестала после того, как мы съездили с ним в Сростки — он хотел познакомить меня со своей матерью. Помню, сидит такая пожилая важная тетка, нюхает табак. Стали мы с ней разговаривать. Я сетую: «Вы знаете, Вася мне не дает денег. Как-то раз заболел, так мне не на что было даже лекарства ему купить!» Она: «Вась, как же так? Ты живешь с ней и деньги не даешь? Так не положено. Пускай у нее будут деньги на хозяйство, она же жена тебе». Он молчит. А вечером свекровь накрывает стол. Пельмени подаются горой — у них в Сибири эти пельмени целыми мешками на зиму заготавливаются. Но у меня, как назло, нет аппетита. Зато на другой день, когда мы оказываемся в гостях у очередной какой-то Васиной родственницы, я начинаю с аппетитом точно такие же пельмени наворачивать. И тогда мать Васе говорит: «Видишь как! Мои пельмени она не ела, значит, не уважила». А потом еще она слышит, как мы с Васей спорим из-за Хемингуэя, которым я тогда, как и многие, была увлечена, а Вася его критиковал. И вот слушает она нас, слушает да и говорит: «Ты, Вась, все-таки ей деньги не давай». А он кивает: «Ну вот, мам, наконец-то ты про нее поняла...» Обидно ужасно: они же обсуждают меня, не обращая внимания на мое присутствие, будто я не человек, а пустое место!

На следующий день опять застолье, опять пельмени и водка. Я вышла в сени попить воды, за мной увязался какой-то их родственник, стал лапать. Я влетаю в комнату, кидаюсь к Васе, жалуюсь. А он мне, смеясь: «А что такого, он мужик!» Все кончилось тем, что я одна вернулась в Москву. А Шукшин даже не поинтересовался, как я долетела-доехала, ибо пьянки в Сростках были важнее.

«Уйдешь — убью!»

Принято считать, что Шукшин был непрактичным человеком, бессребреником. Это неправда! Когда я с ним расходилась, выяснилось, что у него есть целых пять сберегательных книжек. Он писал матери: «В отношении денег, у меня их столько, что не знаю, куда их девать. Говори, что тебе надо!» Построил ей в Сростках шикарный дом, ну, конечно, по их меркам. Еще он очень здорово помогал сестре, оставшейся без мужа с двумя детьми. Однажды Наташа приехала в Москву на несколько дней, и вот тогда я увидела, что такое Васина щедрость! Он водил сестру по ГУМам-ЦУМам, тюки шмоток потом еле в самолет поместились. Я же не могла выпросить у него пару рублей на чулки. Так и ходила год за годом в том, в чем меня мать из дому во ВГИК снарядила. Еле-еле выпросила у Васи синтетическую шубку. Он считал: «Баб надо в черном теле держать, потому что они все суки. А на мою и так все заглядываются, так что лучше пускай ходит в рванье».

Впрочем, один раз он щедро одарил меня. Снявшись в фильме «Аленка», положил на мое имя аж четыре тысячи рублей. Тогда это была огромнейшая сумма! Но через неделю, видимо, пожалел. Сказал: «Пришла телеграмма от мамы, у них там что-то случилось, срочно нужны деньги, не могла бы ты снять с книжки, а я тебе потом отдам».

Я, конечно, согласилась. Потом выяснилось, что ничего не случилось, он просто так эти тысячи отослал домой. Когда же я попыталась напомнить ему про обещание возместить мне эти деньги, он принялся ругаться последними словами. И я отступилась.

Наверное, если бы я родила Васе ребенка, мы бы с ним дольше прожили. Хотя вряд ли это принесло бы мне много счастья. Я узнала о своей беременности, когда мы с Васей были вместе уже три года и отношения у нас были из рук вон плохи. И вот передо мной встал вопрос: оставлять ребенка или нет. Жить негде, денег, как я считала, нет... Вася предлагал: «Поезжай на Алтай, к моей матери. Там родишь, будешь воспитывать. Зачем тебе эта актерская профессия?» А я отвечала: «И что? Буду сидеть в деревне на пару с Марией Шумской? Нет, дорогой». А тут еще уговоры подруг, которые видели, как Вася ко мне относится, как оскорбляет... Он прекрасно знал, что я договариваюсь с одной медсестрой провести аборт на дому. Но молчал. И еще «успокаивал»: «Ты не бойся, у нас в деревне спицами это делают». Я тяжело перенесла операцию, началось воспаление. Да и на душе было хуже некуда. А тут еще Вася с притворным удивлением интересуется: «Ты что, аборт сделала? Зачем же?» — «А ты что, очень препятствовал? Ты разве этому не рад? Сам же постарался подтолкнуть меня к такому решению!» И вдруг он мне заявляет: «А ты не от меня была беременна». Я повернулась и ушла. А он все стоял у окна и кричал мне вслед: «Если ты, сука, от меня уйдешь, я вообще тебя убью». Вот в этом весь Шукшин. И даже теперь, когда я вижу его на экране, как он проповедует какие-то нравственные ценности, возмущению моему нет предела.

«Пока ты в институте, он баб водит»

Довольно долго я не понимала, что он мне изменяет. Помню, хозяйка одной из квартир, которые мы снимали, пыталась открыть мне глаза — бесполезно! Кстати, в съемных квартирах нас обычно больше пяти дней не держали — Шукшин обязательно что-нибудь этакое вытворял, что пугало хозяев. А вот в том доме, в Сокольниках, мы задержались надолго. Квартиру нам сдала эффектная женщина, а через месяц она вдруг явилась и стала жить на кухне, на диванчике. Потом-то мы, конечно, поняли, что это была ее обычная тактика: взять вперед за два-три месяца с жильцов плату, перекантоваться недели две-три у своей сестры, а потом под предлогом ссоры с несуществующим женихом вернуться и жить вместе со съемщиками: система отработанная. Так вот эта ушлая хозяйка меня предупреждала: «Твой-то — настоящий кот! Пока ты в институте, он сюда баб водит. Да и ко мне пристает». Но я не верила. Говорила: «Как вам не стыдно, вы наговариваете!»

Но однажды я увидела все своими собственными глазами. Доброжелатели рассказали мне, что Вася уединился в общежитии с одной актрисой — не буду называть ее имя. Оба были сильно пьяны. Я заставила их открыть дверь. По их виду мне стало все ясно. Хотя Шукшин пытался еще убедить меня, что между ними ничего не было. Но я слушала его с таким выражением лица, что они оба испугались. Думали, видимо, что я сейчас драться начну. Помню, эта женщина визгливо кричала: «Зверина!!! Она меня прибьет!» — и пыталась спрятаться. Но я, разумеется, не собиралась с ней драться. Я повернулась и вышла из комнаты с твердым осознанием, что наши отношения с Шукшиным закончились.

В 1965 году я окончила ВГИК. Туда пришла — 82 килограмма: здоровая, жизнерадостная, наивная. Оттуда вышла — весила 62: измученная, матюкающаяся, разочарованная... Но многие пытались уговорить меня не рвать с Шукшиным. «Что ты делаешь с Васькой? Он места себе не находит, нельзя так с мужиком». Находил он себе место или не находил, а на моем возвращении особенно не настаивал. Он понимал: нужно покрепче зацепиться в Москве, и я ему в этом деле начинала мешать. Под конец наших отношений он снял меня в своем фильме «Живет такой парень». Одну из ролей дал Белле Ахмадулиной, благодаря чему и вошел в круг писателей, поэтов, сценаристов... Потом сошелся с дочерью драматурга Анатолия Сафронова, Викой. Устроился у нее, заделал ребенка, но жениться не захотел. Шукшин рассказывал мне, приходя пьяный в гости по старой памяти: «У меня баба с пузом ходит, но жить я с ней не буду».

Он и про Федосееву-Шукшину потом приходил рассказывать. Вася увидел ее на съемках картины «Какое оно, море?». У Лиды за плечами было неудачное замужество, да и в кино ей ничего не светило. А тут — Шукшин, карьера которого как раз резко пошла на взлет. А привязать его просто: молчи да терпи! Вари борщи да обещай, что на всю жизнь будешь ему верной подругой. Но он все равно говорил мне: «Праздника у меня с Лидкой так и не получилось». И очень долго не мог смириться с тем, что эта женщина пойдет с ним по жизни до конца. Порой он после ссоры, пьяный, плакался мне: «Что я наделал? Слушай, я не могу от нее избавиться!» Впрочем, это было нормально для Шукшина: женщина, которая еще недавно казалась ему необходимой, очень быстро начинала мешать.

Иногда Вася снова принимался упрекать меня. Курил, плакал, сетовал, как плохо устроена жизнь, говорил: «А ведь ты меня так и не поняла, змея подколодная! Я тебя любил, а ты не оценила». Но я уже смотрела на него как на безобидного пьянчужку, который сидит себе, что-то болтает, а что именно — абсолютно не важно.

Удивительно, но я умудрилась еще раз вляпаться почти в такую же историю. Вышла замуж за Владислава Чащина, который работал директором одной из картин на Киностудии имени Довженко, и уехала с ним в Киев. Через четыре месяца я уже ждала ребенка, и через пять выяснилось, что Владислав — хронический алкоголик. Мы разошлись, когда сыну Денису был всего год. Зато третий муж отвечал всем моим требованиям — заботливый, самоотдача потрясающая, жертвенный, внимательный. Он действительно любил меня! Но у него не сложились отношения с моим сыном, и мне пришлось делать выбор. Разумеется, я выбрала сына. Сейчас он уже взрослый, воспитывает детей. Я благодарна Денису, что он, в отличие от меня, сумел создать семью и подарил мне эту ценность.

Что касается моего творчества, я заслуженная артистка Украины, работала в Театре киноактера, в театре «Браво», снимаюсь в кино. У меня много общественной работы, я секретарь Союза кинематографистов Украины. Пропагандирую творчество русских классиков, провожу чтецкие вечера.

Я благодарна судьбе, что Шукшин исчез из моей жизни. Кто-то может спросить, зачем я это все рассказываю? Если меня спрашивают о Шукшине, я не могу говорить неправду. Какого черта я должна говорить красиво о человеке, который издевался над моей юностью? Но хочу заметить, что мой рассказ принадлежит тому времени, когда я была неопытной девочкой. Сейчас я Шукшина даже понимаю. Он пробивался всеми силами и боролся за свою судьбу, не считаясь с моей. Вот этого я и не могу ему простить! Я не рассматриваю его как художника. А говорю о нем как о жестоком человеке, мужчине, который пользовался моей наивностью и доверчивостью... Люди меняются. Но я не уверена, что если бы Шукшин сейчас был жив, то, встретившись со мной, попросил бы у меня прощения.

Анжелика Пахомова.