В.К. Сигов. «Вот и посиди, и подумай...»

«Литература». — 21.11.2003. — № 43 (571).

В.М. Шукшин прожил недолгую жизнь. Но его книги, фильмы, сама незаурядная личность художника по-прежнему привлекают людей. Его творчество, воплощённые в художественной форме раздумья о человеке и обществе не утратили актуальности, а эстетическая оригинальность и совершенство его литературных произведений обеспечили наследию Шукшина прочное место в истории литературы XX века. Оно сохраняет и воспитательный нравственный потенциал.

Большинство рассказов Шукшина неожиданны по сюжету, изображают оригинальные характеры, острые жизненные положения. Важно отобрать для чтения и работы на уроке произведения, позволяющие увидеть самое характерное для писателя, закономерности его творческой эволюции.

* * *

Прежде всего для Шукшина-писателя важно было показать красоту душ «сельских жителей» (так называется первый сборник рассказов Шукшина), гармонию общественных отношений, сформированных миром, условиями жизни на земле.

Понятие Родины в рассказах В. Шукшина утрачивает абстрактность, обретает плоть, кровь, лицо, открывающиеся в жизни и «характерах» (название ещё одного прижизненного сборника рассказов Шукшина) его героев. Его положительный герой не идеален, но именно надёжен, это стержневые характеры, определившие в конечном счёте направление национального развития.

В рассказе «Рыжий» Шукшин пишет о вольных людях и природе в свободной, распахнутой манере. Характер, острая жизненная ситуация, авторское раздумье, эмоция повествователя находятся друг с другом в редкой гармонии. Не заслоняют, не подчиняют друг друга, как в пейзажной зарисовке, предваряющей рассказ о столкновении на тракте, горы не заслоняют равнины, снег уживается с зеленью: «Какая-то редкая, первозданная красота. Описывать её бесполезно, ею и надышаться-то нельзя: всё мало, всё смотрел бы и дышал бы этим простором».

Поединок человеческих страстей тоже оказывается соизмеримым с этой природной глубиной и высотой. Смелость и подлость, наглость и решительность, добро и зло столкнулись в непримиримом противоборстве, как в эпическом, сказочном чистом поле и в своём первозданном же, неприкрытом виде. Освобождённые от маскирующих, а порой и нивелирующих суть накидок законности, писаных правил, мнений со стороны. Не «как свидетели» встретились двое на земле под небом, а как вольно сделавшие выбор: один — прокладывать себе дорогу «посерёдке» железными «крюками... какими борт захлёстывается», другой — ездить (жить!) по правой стороне, да и кривде укорот давать. Былинный поединок крестьянского сына, защитника правды на русской земле, и Соловья-разбойника вполне можно считать архетипом автобиографического рассказа Шукшина. На уроке по рассказу вполне можно попросить учащихся провести параллель с былинными сюжетами. В нашей практике удавалось обратить внимание даже на то, что разбойничество на современной дороге, как в былине, приводит к тому, что «ни пешему не пройти, ни конному не проехать».

Эпична по масштабу, чревата трагедией и опасность, угрожающая героям рассказа, — «беда, может, смерть», которая всё же не может остановить борца за справедливость: «И страшновато, и красиво». Его внешний облик приобретает соответствующие общему взволнованному тону повествования черты: «Синие глаза его прямо полыхали нетерпением, кричали прямо... Горели ясным синим огнём». Отступление зла, победа добра венчает историю — «по законам жанра».

В раннем творчестве Шукшин редко «брал слово» в своих рассказах. Здесь же почти отсутствует излюбленная писателем форма повествования — диалог. Сказать о своей родине и людях, которыми она крепка, писатель посчитал необходимым без посредников. И создал картину и портрет, достойные своего поднебесного края.

В противоположность многочисленным свидетельствам социальной ограниченности «мужика», Шукшин подчёркивает полноценность того типа личности, который формировался крестьянским миром и смог вынести такие серьёзные удары по самим основам национального бытия, как коллективизация и война. Вместе с тем он видел и показал противоречивые воздействия на характер традиционного склада социально-политических процессов XX века.

* * *

Годы революции и коллективизации Шукшин считал ключевыми историческими моментами, где можно найти истоки многих общественных и межличностных коллизий. Тогда характеры проявились с наибольшей полнотой, противоречия национальной жизни предстали со всей отчётливостью. Шукшин не случайно делает героев некоторых рассказов, например «Миль пардон, мадам!», «Даёшь сердце!», абсолютными «ровесниками революции», год их рождения — 1917. Вымышленная история героя «Миль пардон, мадам!» Броньки Пупкова посвящена к тому же событиям Великой Отечественной войны. Таким образом, важнейшие повороты истории России создают фон сюжетного действия. Это заставляет понять важность социально-философской проблемы, которую писатель пытается решить, изображая необычных, смешных и странных героев в полуанекдотической ситуации. Шукшин писал, что в чудаке, дурачке «правда времени» обнажается в большей степени, чем в поступках «мыслящего и умного».

В рассказе «Миль пардон, мадам!» значительна роль скрытой под поверхностью сюжетного действия авторской мысли, идеи: «Странности Чудика или Броньки передаются в литературе через ситуацию, для оценки которой важно незримое, но руководящее читателем отношение рассказчика». Следует обратить внимание, кроме названных, ещё и на такие детали, как совпадение даты Бронькиного «покушения» на Гитлера — 25 июля 1943 года — с днём рождения Шукшина; в 1933 году безвозвратно отправили в ГПУ не только деревенского попа, о чём рассказывает Бронька, но и отца самого писателя, простого крестьянина. В этом контексте каждая деталь рассказа становится художественно значимой, произведение требует «неоднократного», медленного и вдумчивого чтения.

Странное, почему-то «на французском» языке, любимое выражение Броньки, ставшее заглавием рассказа, может быть осмыслено как отсылка читателя на родину европейской революционности, волна которой дошла и до России. «Французская идея» была усвоена со свойственным нашему характеру темпераментом и «акцентом». Пальцы Бронька потерял в результате выстрела в «зимнее время». Эти слова в тексте рассказа кажутся семантически излишними: косвенных указаний достаточно, чтобы понять, когда происходило дело. Выбиваются они из общего хода повествования стилистически и даже графически: помещены в скобки. Всё это заставляет ещё раз осмыслить их, когда подтекст уже приоткроется. Зимний дворец, штурм которого начался с выстрела «Авроры», вспоминается тогда вполне закономерно.

Символика отстреленных пальцев — указательного (направление, цель) и среднего (середина, сердцевина) на правой руке, — конечно, связана и с «их» значением в старообрядчестве. Именно двуперстное наложение крестного знамения было одной из особенностей, отличавших «старую веру» от «новой». Потеряв пальцы в результате «рокового выстрела», герой тем самым оказался символически отделён от «старой веры», но и «новой» служить по-настоящему не сможет. Гитлер, по замыслу Шукшина-кинорежиссёра, ставившего на основе сюжета «Миль пардон, мадам!» киноновеллу «Роковой выстрел», «может стрелять из пальцев». А Броньке палец, из которого «можно» стрелять, — указательный — оторвало в юности, пришедшейся на годы «великого перелома».

«Бронька кричит, держит руку, как если бы он стрелял», но «стрелять» ему не из чего. Попытка «убить гада» закончилась неудачей: «Я промахнулся...» Исказить собственную историю Броньке удалось. Но раненная «в наступлении» душа болит. Герою кажется неудавшейся вся его жизнь, и он стремится заменить её фантазией. Финал рассказа ещё раз подчёркивает сложность, драматизм увечного, несуразного, как привитое к простецкой русской фамилии западное, польское имя Бронислава Пупкова. И совесть его ещё не «всю отшибли», и сам он не безгрешен, готов увеличивать ряды «увечных» душ: «Если малость изувечу, прошу не обижаться».

В произведениях Шукшина достаточно регулярно появляется такой, по определению писателя, «характер-притча». Герой Шукшина, несомненно, талантлив: «Стрелок он был, правда, редкий». Даже в «искажённой истории» он смог проявить завораживающую силу, колоссальный творческий потенциал. Однако пройденный им путь и его будущее связаны с тревожными размышлениями автора о непредсказуемости готового к добру и злу героя.

* * *

В таком же промежуточном положении находятся и герои рассказа «Чудик», который справедливо считают «визитной карточкой» Шукшина. Главный герой воплощает мироощущение, душевные свойства и духовные ориентиры (дезориентация — тоже своего рода ориентир), характерные для персонажей многих последующих произведений Шукшина.

Многие детали произведения подчёркивают определённую духовную близость героя и автора. Практически совпадает возраст Шукшина и героев таких рассказов, как «Чередниченко и цирк», «Чудик», «Штрихи к портрету». Писатель «передаёт» герою события из своей жизни (например, история с деньгами произошла однажды с самим Шукшиным), реакцию на них. Но автор при этом ощущает, что лучшее в нём (совестливость, чуткость, душевная щепетильность, открытость, незащищённость, ранимость) — от земляков. Для писателя несомненны одухотворённость жизни и творческий потенциал человека из народа. Чудаковатость любимых героев Шукшина — это форма проявления их духовности, выплеск их светлой души. «Чудики не странные и не чудаки. От обычных людей их отличает разве только то, что талантливы они и красивы. Красивы они тем, что слиты с народной судьбой, отдельно они не живут... Они украшают жизнь», — говорил В. Шукшин.

Это не жертва социальных обстоятельств. Тем не менее, конкретные «штрихи» социального портрета обнаруживают противоречивые возможности для дальнейшего развития (или деградации) персонажа. Чудик потому и стал наиболее «шукшинским» героем, что в максимальной степени воплотил писательское понимание текущего момента национальной жизни, состояния народного духа, «крайне неудобное положение», в котором оказался традиционный характер.

По рассказам Шукшина рассыпаны многочисленные явные и косвенные «указания» автора искать истинный, сокрытый, сокровенный смысл образов и сюжетов. Это ещё одна важная особенность его художественной манеры. Рассказ «Чудик» завершает своеобразная анкета, «знакомящая» с героем, о душе и жизни которого вроде бы уже «всё сказано». Но всё ли понято? Рядом с действительно простыми, стандартными графами — имя, возраст, профессия — неожиданное сообщение о мечте (стать шпионом) и любви (к сыщикам и собакам) героя является очередным авторским призывом к дополнительному расследованию «по делу» персонажа. Это реплика в непрекращающемся диалоге «тайного нерасшифрованного бойца» (так в дневнике называет себя сам Шукшин) с читателем. Сказать в очередной раз: «Шукшин любит своих героев» — явно недостаточно.

Душа Чудика была потрясена впечатлениями, полученными в незнакомом мире, но у него есть спасение, отдушина. Возвращение домой, казалось бы, даёт прежнее равновесие и покой. «Послесловие» разрушает красивую иллюзию. Даже «простые» анкетные сведения оказываются многозначительными. Достаточно противоречиво характеризует героя уже его профессия. Он показывает сельчанам «кино». Вспомним, что и сам Шукшин не в шутку искал нравственные оправдания своему уходу из села, киноработе. Чудик, как явствует из рассказа, — плотник, садовод, художник, да и основные крестьянские дела он знает. И вдруг — киномеханик, отпуск в разгар лета и, следовательно, сельской страды... Праздность, нарядность в эту пору осознаются как качества, от которых шаг до предательства.

Чудик попадает в малознакомый мир. Не так важно, что город отличается от деревни в бытовом плане. Куда существеннее, что люди в новом мире начинают руководствоваться иными нравственными принципами. Чудик ещё не знает, как легко, незаметно и безвозвратно здесь теряется гораздо более ценное, чем деньги. Уже первый эпизод-кадр рассказа (случай в магазине) не только показывает абсолютное бескорыстие героя, совестливость, его тягу к людям, зависимость от их мнения, желание делать добро и нравиться, но и издержки такой зависимости. Чудик с удовольствием слушает, запоминает, позже пытается копировать разговор стоящих впереди «мужчины в шляпе» и «полной женщины с крашеными губами». Это, по ощущениям героя, уважаемые, «культурные», «городские» люди, и стоят они в социально-иерархическом ряду выше него. А вся «культура» «людей искусства» сводится к злопыхательским рассуждениям о начальнике, к сплетням. Чудик не может этого понять, его привлекают непонятные и «красивые», как ему кажется, слова, манеры.

Спустя шесть лет, в 1973 году, один из вариантов точек зрения на будущее чудиков в современном мире реализован в рассказе «Штрихи к портрету». На уроках внеклассного чтения учащимся удавалось самостоятельно обнаружить многие параллели между названными рассказами. Что на практике убеждает в необходимости непосредственно-чувственное восприятие художественного произведения дополнять аналитическим.

В самом начале сообщается фамилия героя — та же, которую узнали в конце «Чудика». Н.Н. Князеву уже не 39, как Чудику, а 45 лет. Он сохранил внешнее сходство со своим предшественником (невысокий, голубоглазый), но его социальный статус изменился. Живёт этот сельский выходец в райгородке, профессия в той же сфере, что у Чудика, но требующая большей активности. Телемастер не просто «крутит кино», а обеспечивает саму возможность пользоваться усовершенствованным экраном. Значение «телевизора», «зрелища» как идола новой жизни подчёркнуто в «Штрихах к портрету» параллелью иконы — телевизоры: икон полно у тётки в смежной комнате, телевизорами заставлена комната Николая Николаевича.

Совпадение в главном сюжетно-композиционной структуры «Чудика» и «Штрихов к портрету» позволяет писателю организовать откровенный «диалог» героев-однофамильцев. Николай Николаевич поменялся местами со многими из тех, кто Чудику приносит боль и обиду. Женщина-телеграфистка навязывает Чудику безликий стандарт в выражении «чувств», предлагает ему общеупотребительное клише вместо необычного, но искреннего самовыражения — гражданин Князев сам требует на почте соблюдения строгой формы, исключения личных отношений из общественного обихода. Чудик мечтал «на веранде чай с малиной попивать» — Князев обличает дачника Сильченко за праздность. «Братка» Чудика Дмитрий страдает, живя с «помешавшейся на ответственных» женой, — герой «Штрихов к портрету» делает жену заложницей своих неуёмных амбиций. Чудик, получив летний отпуск, едет в небольшой город, где его брат живёт в «частном секторе» — «человек и гражданин» в одной из глав-мизансцен из своего домика в райгородке летом же, в отпуск приезжает в деревню. Чудик встречает идущих на работу сельчан и односложно отвечает на их многочисленные вопросы: «На Урал! На Урал!.. Проветриться надо!» — его продолжение-антипод при всём желании пообщаться смог лишь с одним из спешащих с работы «колхозников-совхозников», именно с тем, у которого сломался телевизор, остальные вполне «целесообразно» «положили свой кирпичик в грандиозное здание» и устремились к своей порции «духовного общепита», молиться своему домашнему телеидолу.

Н.Н. Князев — энтузиаст и теоретик новых форм жизни, в основе которых подчинение личности государству, бездумность и бездуховность. Счастливо найденный Князевым «простой и наглядный» образ холма — пирамиды — целесообразного государства первоисточником имеет горсть земли (родной земли), которую не просто бросает, а отдаёт, жертвует на общее дело каждый из граждан. Мать сыра земля в произведениях Шукшина категория не нейтральная, она либо способна вдохнуть новые силы, либо вызывает чувство неприятия. Возвратившись домой, Чудик первые шаги по земле делает босиком, как бы приобщаясь вновь к врачующей тверди. Земля — символ духовных накоплений человека традиционного склада, связанного с историей и современностью родины.

Князев начинает рассуждения «о земле» с напоминания о могильных курганах, а завершает образом государств-«суперов», которые «незаметно» возникают на том же месте. Что же должно быть «похоронено» и положено в основание «супера»? Образ земли в «Штрихах к портрету» метафоричен. Он свидетельствует об отказе героя от традиционных качеств в пользу «гражданственности». Объясняет новые правила поведения и жизни «телеэкран» как символ средств манипуляции массовым сознанием. Исторический аспект метафоры приводит к размышлениям о реальных клочках земли, с обобществлением которых в годы «великого перелома» закладывались социально-экономические основы нового государственного здания.

Для писателя духовный потенциал изображённого в рассказе «Чудик» героя-типа является непреходяще ценным. Важно, сумеет ли он сохранить связь с родовой, народной традицией нравственного, одухотворённого бытия (значение имени Василий Егорович: Василий — царь, Егорий — Георгий-победоносец, сеятель, хранитель и защитник земли) или произойдёт «короткое замыкание» на себя (Николай Николаевич: Николай — побеждающий народ), чреватое «высушиванием», рационализацией, денационализацией жизни. Это всегда связано и с существенными потерями в человеческом плане, обеднением личности, превращением человека в «фигуру», узко направленную функцию.

* * *

Ориентируясь на народную систему нравственных ценностей, Шукшин создаёт ряд сатирических произведений, которые тоже правильнее было бы называть философско-сатирическими: «Точка зрения», пьеса «Энергичные люди», рассказы «Чередниченко и цирк», «Срезал», «Мой зять украл машину дров!», «Кляуза» и другие.

Там, где обнаруживается стремление противопоставить себя людям, объявляя или втайне считая их толпой, быдлом, средством для осуществления собственных интересов, удовлетворения амбиций, видит писатель наибольшую общественную опасность. Шукшин выделял рассказ «Срезал» в ряду других, придавал ему особое значение. Существуют развёрнутые авторские комментарии к произведению. Интересным и важным для понимания смысла представляется и набросок к рассказу: «Поговорили. Приехал в село некий учёный человек, выходец из этого села... К земляку пришли гости. А один пришёл «поговорить». И такую учёную сволочную ахинею понёс, так заковыристо стал говорить! Учёный растерян, земляки-односельчане с уважением и ужасом слушают идиота, который, впрочем, не такой уж идиот».

Конечно, любые попытки приподнять, оправдать тип жизненного поведения, мироощущения, воплощённый в образе Глеба Капустина, наталкиваются на противодействие повествователя: «Глеб жесток...», недвусмысленно высказывается на этот счёт писатель в публицистической форме: «Глеб Капустин — невежда и демагог. Ему нет и не может быть оправданий. Никаких. Никогда». Однако неправильно было бы думать, что писатель отдаёт симпатии одной из сторон. Можно обратить внимание, что в наброске слова «учёный» и «учёная ахинея» даны без кавычек. В сущности, и в тексте рассказа «учёность» Глеба и кандидатов ничем не отличается ни содержательно, ни этически. Глеб просто ярче в проявлении общих свойств. Вздумай кандидаты всерьёз оспорить «аргументы» Глеба, они понесли бы в глазах мужиков ещё большую ахинею.

Остро, как и их предшественники («Полковник очень расстроился, бил себя кулаком по голове и недоумевал»), кандидаты ощущают, что истинная цель «интеллектуального» состязания — отстоять своё право на «знатность», на занятую ступень общественной лестницы. При этом главным становится вовсе не установление истин (их общественная ценность ничтожна, никаких судеб они не решают: «Мы же не в Филях...»), а «победа» в «борьбе». Подлинную ценность приобретают «законы борьбы».

Глеб заранее неуважительно, агрессивно настроен по отношению к кандидатам. Кандидаты ощущают своё социальное превосходство, поэтому вначале агрессивность им вроде бы не требуется. По отношению к «сельским жителям» они держат добродушно-снисходительный тон, в котором не чувствуется ни серьёзности, ни особого уважения. Поэтому и выглядят «знатные» расслабившимися, «несобранными», «простыми». Глеб же не только сам не считает себя дураком, но и не является «дурачком» в системе авторских художественных обобщений.

Глеб и кандидаты — порождение единого, «равномерного потока информации», главный порок которого — пустота, бездушность. В условиях всеобщей апелляции к мнению народному это приобретает особую опасность. «Нам бы про душу не забыть!» — говорил Шукшин. Стоящие друг друга этически, Глеб и кандидаты ведут борьбу за «голоса масс», оставаясь безразличными к душам людей. Дискуссия «начитанных» может быть более конкретной («Кто велел поджечь Москву?»), но не стала бы от этого для зрителей понятней («Старики интересовались — почему он так говорил: «Мы же не в Филях»») и, главное, нужней. Опасность подобного рода «научных», «политических» зрелищ в их своего рода «эстетической» привлекательности для многих («Прямо как на спектакль ходили»). Зрители становятся соучастниками «забега в ширину» — абсурдного состязания-игры, истинная цель которого — поднять значение одних жизненных ценностей и снизить значимость иных. Больший вес получает то, что помогает занять более высокое место на социально-иерархической лестнице.

«Теневая», «рыночная» нравственность с культом известности, материального успеха, насилия, агрессивности, жестокости, социально-политической демагогии ещё только заявляет свои права в рассказе Шукшина, но уже обнаруживает недюжинные способности в подчинении себе душ. Её власть не знает социально-культурных границ. Ненужными, лишними становятся традиционные нравственные ценности: совестливость, скромность, доброта. Духовность заменяется суррогатами, взывающими к страстям и своекорыстному «разуму». Народ низводится до состояния плебейской толпы, потребляющей «хлеб и зрелища», «мнение народное» становится объектом манипулирования. Здесь следует заметить, как велик был провидческий дар Шукшина, сумевшего указать на пороки современной общественной ситуации, в полной мере проявившиеся лишь в ходе событий последнего десятилетия XX века.

* * *

Художественная манера Шукшина, как мы уже убедились на примере анализа ряда его рассказов, весьма своеобразна. Его нельзя называть бытописателем. Против этого решительно возражал сам художник. Проблемы социальной психологии он всегда сопрягает с вопросами нравственно-философского свойства. Современность — основа сюжетов большинства произведений писателя, но без учёта исторического фона, на котором развиваются события, мысль автора оказывается урезанной, неполной. Бытовое правдоподобие заставляет видеть в героях Шукшина едва ли не живых людей, с их делами, заботами, проблемами, надеждами, особенностями, нередко странностями. Это немаловажное достоинство литературного произведения реалистического типа. Но достаточно часто и в кино, и в литературном творчестве Шукшин-художник явно выходит за пределы реализма. «Сказка — ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок», — гласит русская поговорка. Последним произведением Шукшина оказалась очень оригинальная в жанровом отношении повесть-сказка «До третьих петухов», написанная в откровенно условной манере.

Сказка Шукшина вызывает неизменный интерес старшеклассников. Комическое и драматическое начала сплавлены здесь так же тесно, как и в жизни. Энергичное действие, диалог как основа сюжетной ткани, минимальное использование речи повествователя не мешают автору быть активным, он философски осмысливает события, в таких формах, как это могли бы сделать его герои, простые по образу жизни, но не примитивные, мыслящие люди с живой душой.

Василий ШукшинУ Шукшина изображается ситуация обратная традиционной фольклорной — в путь пускается селянин-землепашец, остаются на месте те, кому путешествовать предписано фольклорной ролью. Шукшин осмысливает итоги века, когда народ-труженик взялся за несвойственное занятие. Путь его героя оказался дорогой сплошных потерь и поражений. Стало ясно, как Иван легковерен и бесхитростен. Его нельзя заставить изменить себе, прямой лобовой нажим ничего не даёт («жри, чтоб ты лопнул»), но можно обмануть, направить к ложным целям (справка), использовать в своих интересах и даже его руками сеять зло, зная, что раскаяние и осознание придут, но, скорее всего, запоздают.

Иван, вернувшийся из путешествия «кругом виноватым», обращаясь к Илье Муромцу, заговорил, как Бедная Лиза, выступавшая против «сидячей агитации»: «Нам бы не сидеть... не рассиживаться бы нам!» «А чего же? — удивился Илья. — Ну спляши тогда. Чего взвился-то?.. Вот и посиди, и подумай». Вопрос «что делать?» важен для писателя. Мысль о необходимости национального сосредоточения, осознания пройденного пути и сохранения оставшихся ценностей важнее всего для Шукшина. Её он оставил, как завещание, современным читателям своих ярких, праздничных и драматичных, прозрачных и глубоких, мудрых произведений.

Вот и посиди, и подумай...

Литература

Апухтина В.А. Проза В.М. Шукшина. М., 1986.

Горн В.Ф. Василий Шукшин: Штрихи к портрету. М., 1993.

Коробов В.И. Василий Шукшин. М., 1999.

Сигов В.К. Русская идея В.М. Шукшина. М., 1999.