На правах рекламы:

• клапан приточный стеновой, технические

Мы сильные, мы русский народ, мы обязаны его защитить

Были, конечно, и другие, кто на дух его не переносил. Например Юрий Нагибин, причем обвинение опять шло по линии хулиганства и антисемитизма, как в его повести «Тьма в конце туннеля», где Шукшин выведен под вымышленной, но легко угадываемой фамилией:

«В Доме кино состоялась премьера фильма Виталия Шурпина "Такая вот жизнь", в котором Гелла играла небольшую, но важную роль журналистки. С этого блистательного дебюта началось головокружительное восхождение этого необыкновенного человека, равно талантливого во всех своих ипостасях: режиссера, писателя, актера. И был то, наверное, последний день бедности Шурпина, он не мог даже устроить положенного после премьеры банкета. Но чествование Шурпина все же состоялось, об этом позаботились мы с Геллой.

В конце хорошего вечера появился мой старый друг режиссер Шредель, он приехал из Ленинграда и остановился у нас. Он был в восторге от шурпинской картины и взволнованно говорил ему об этом. Вышли мы вместе, я был без машины, и мы пошли на стоянку такси. Геллу пошатывало, Шурпин печатал шаг по-солдатски, но был еще пьянее ее.

На стоянке грудилась толпа, пытающаяся стать очередью, но, поскольку она состояла в основном из киношников, порядок был невозможен. И все-таки джентльменство не вовсе угасло в косматых душах — при виде шатающейся Геллы толпа расступилась. Такси как раз подъехало, я распахнул дверцу, и Гелла рухнула на заднее сиденье. Я убрал ее ноги, чтобы сесть рядом, оставив переднее место Шределю. Но мы и оглянуться не успели, как рядом с шофером плюхнулся Шурпин.

— Вас отвезти? — спросил я, прикидывая, как бы сдвинуть Геллу, чтобы сзади поместился тучный Шредель.

— Куда еще везти? — слишком саркастично для пьяного спросил Шурпин. — Едем к вам.

— К нам нельзя. Гелле плохо. Праздник кончился.

— Жиду можно, а мне нельзя? — едко сказал дебютант о своем старшем собрате.

— Ну вот, — устало произнес Шредель, — я так и знал, что этим кончится.

И меня охватила тоска: вечно одно и то же. Какая во всем этом безнадега, невыносимая, рвотная духота! Еще не будучи знаком с Шурпиным, я прочел его рассказы — с подачи Геллы, — написал ему восторженное письмо и помог их напечатать. Мы устроили сегодня ему праздник, наговорили столько добрых слов (я еще не знал в тот момент, что он куда комплекснее обслужен нашей семьей), но вот подвернулась возможность — и полезла смрадная черная пена.

Я взял его за ворот, под коленки и вынул из машины. "Садись!" — сказал я Шределю. <...> Я сел в машину, и мы уехали.

В толпе на стоянке находился Валерий Зилов, злой карлик. Он стал распространять слухи, что я избил пьяного, беспомощного Шурпина. А что же он не вмешался, что же не вмешались многочисленные свидетели этой сцены?..»

В этом отрывке все узнаваемо, «Такая вот жизнь» — «Живет такой парень», Гелла — это Белла Ахмадулина, в ту пору жена Нагибина, Шурпин — Шукшин, Зилов — Василий Белов, которого взаимно терпеть не мог Нагибин, Шредель — режиссер Владимир Маркович Шредель, выведенный под своим собственным именем¹.

Было ли все именно так или хотя бы отдаленно так, как пишет Нагибин, действительно ли помогал Юрий Маркович Шукшину пробиться, о чем мы не имеем никаких сторонних свидетельств, был ли он и в самом деле им сначала очарован, а потом жестоко разочаровался — все это доподлинно неизвестно и остается частью той большой и очень разнородной шукшинской мифологии, которую никому не дано ни объять, ни развеять, и каждый останется при своем, лично ему удобном, понятном Шукшине.

Однако, говоря о Нагибине, вот на что стоит обратить внимание. Банкет в честь премьеры фильма «Живет такой парень» мог случиться никак не позднее сентября 1964 года, когда картина вышла на экраны. А полгода спустя, в феврале 1965-го, Шукшин был принят в Союз писателей СССР, и третью из рекомендаций ему давал Нагибин. «Проза Шукшина добра и достоверна, трудна и серьезна, как жизнь людей, которых автор всегда любовно имеет в виду, — писал он. — Шукшин хочет и умеет воспроизвести эту жизнь в совершенной подлинности, в точном соответствии с ее реальной сложностью и живописностью». Конечно, рекомендация могла быть дана раньше (но могла быть и отозвана, если уж для Нагибина все было так горько и принципиально в сцене с Шределем²) — показательнее другой факт.

В 1967 году Василий Макарович сыграл в фильме «Комиссар», снятом по рассказу опального Василия Гроссмана и тотчас положенном на полку. И вот вопрос: когда фильм был запрещен, кто бросился его спасать? «Василий Шукшин, который у нас снимался, встал и сказал, когда громили картину: "Да что вы делаете! Эта картина рассказывает о маленьком человеке, которого играет Быков. Он прекрасный человек, он замечательный семьянин. Но он не может сам себя защитить. А мы сильные, мы русский народ, мы обязаны его защитить!"». Именно так вспоминал слова Шукшина режиссер картины Александр Аскольдов, у которого не было никаких причин Шукшина «облагораживать» или что-то за него выдумывать.

Между беллетризованным свидетельством Нагибина и документальным Аскольдова нет противоречия. Шукшин мог в одном случае повести себя так, а в другом иначе, да и потом, между этими эпизодами прошло три года, но дело даже не в этом. Совершенно очевидно, что если Шукшин и позволял себе те или иные малополиткорректные устные высказывания в адрес конкретных евреев, он никогда не доходил до того, чтобы обвинять во всех своих личных несчастьях и трудностях, а также во всех горестях своего народа другой народ, ибо чувствовал, знал, верил в русское величие («Россия — Микула Селянинович» — осталось в его рабочих тетрадях), и для него слишком унизительным было бы предположить, что некая сторонняя сила могла погубить или хотя бы причинять ощутимое зло его родине (даже в пророческой пьесе-завещании «До третьих петухов» Ваньку травят не чужие по крови, а свои!), и его голос — это голос не униженного, затравленного, закомплексованного человека, а того, кто чувствовал, знал свою силу и свое первородство³.

Примечания

1. О Шределе, о его характере, судьбе сохранились очень интересные воспоминания Анатолия Гребнева в его книге «Записки старого сценариста», и судя по ним, это был абсолютный «чудик».

2. Примечательно, что в безжалостном нагибинском дневнике, где о ком только чего не прочитаешь, имя Шукшина почти не встречается, зато Шредель описан очень выразительно: «Даже Шредель не сумел изгадить вечер. Какой завистливый, неудачливый и противный человек!» Ну и кто после этого антисемит?

3. Хорошо понимая, насколько это вопрос раскаленный и сколько может вызвать резких отзывов и суждений, в том числе и у людей, Шукшина лично знавших, приведу одно личное свидетельство, с Василием Макаровичем напрямую не связанное, но, как мне представляется, имеющее к нему глубинное отношение. Как-то раз у меня зашел разговор об антисемитизме с одним из самых убежденных русофилов, человеком, заплатившим за свои слова и русские убеждения годами тюремного заключения, Леонидом Ивановичем Бородиным (кстати, невероятно любившим Шукшина и даже учредившим на собственные деньги вскоре по возвращении из лагеря премию его имени). И вот что он сказал, расхаживая по просторному кабинету главного редактора журнала «Москва»: «Господи, сколько я знал людей в патриотическом лагере, которые все валили на евреев. Евреи во всем виноваты, евреи всюду проникли, евреи все захватили, а потому делать ничего не надо, все равно не получится. Ругают евреев, чтобы оправдать собственную никчемность. Антисемитизм обессиливает русских патриотов».