Главная / Публикации / А.Н. Варламов. «Шукшин»

Я, ребята, сяду в машину пошикарней

Он снимал в эти годы кино и делал это с отменным удовольствием и, наконец-то, с успехом. Но и тут есть свой шукшинский поворот, чем-то отдаленно напоминающий расклад с литературными журналами. Получив в конце 1962 года долгожданную московскую прописку, Василий Макарович устроился работать вовсе не на «Мосфильм», куда так рвался и где его ждали, а на Киностудию имени Горького, которой руководил Сергей Герасимов, и снимать стал фильм не о рыболовах, борющихся за высокое звание бригады коммунистического труда, а совсем другое кино, и эта перемена в его жизни была гораздо важнее журнальной.

О том, как и почему она произошла, вспоминал Александр Саранцев:

«Ренита сумела договориться с Герасимовым, чтобы он посмотрел дипломную работу Шукшина "Из Лебяжьего сообщают". На просмотре были Герасимов, Макарова, Григорьевы, Василий и почему-то я (сидел в уголке). После просмотра фильма он (Герасимов) встал, прошелся задумчиво между стульев, затем повернулся к Шукшину.

— Ну что, старик... Прекрасно. Афористично. А эпизод у колодца — просто великолепно.

Герасимов пригласил Шукшина в качестве режиссера на студию, включил в план».

Письмо Шукшина режиссеру Рените Григорьевой, которое его публикаторы датируют ноябрем — декабрем 1962 года (то есть как раз тогда, когда Василий Макарович впервые отдал свои рассказы в «Новый мир»), уточняет воспоминания Саранцева:

«Было бы здорово, Ренита, если бы в пятницу были свободны. И пришли бы в институт. С.А. (Сергей Аполлинариевич Герасимов. — А.В.) будет смотреть какие-то работы и обещал посмотреть мою.

Может, у нас бы и разговор какой вышел бы».

Разговор вышел, и в судьбе Шукшина-режиссера началась новая история. Вообще поразительно, какую роль играли в его судьбе разнообразные великие советского кинематографического мира: Пырьев — заронил идею стать режиссером, Ромм — вскормил и обучил, Тарковский и Хуциев — открыли как актера, Герасимов — помог встать на ноги, а потом с них же и попытался сбить, когда Шукшин чересчур окреп и стал слишком много на себя брать, и — забегая еще дальше вперед — Бондарчук, искренне желая Макарычу помочь, его похоронил, добившись места на Новодевичьем кладбище. Судьба, по-другому не скажешь.

Итак, в 1963 году Герасимов дал ему шанс, которым Шукшин блестяще воспользовался, и все пошло не по-шукшински благополучно и по-шукшински весело. В марте 1963 года Василию Макаровичу и еще нескольким молодым кинематографистам устроили поездку по городам Сибири с побывкой в Сростках. Понятно, как много значило для Шукшина это событие, о чем позднее по обыкновению резко написал Анатолий Заболоцкий в опубликованном в газете «Русский вестник» открытом письме коллективу музея Шукшина в Сростках, полемизируя с недавно изданными дневниками Рениты Григорьевой: «Командировку в Сибирь от Бюро пропаганды Союза кинематографистов Шукшин равнял всему процессу обучения во ВГИКе. Ренита умалчивает, что поездка стала возможной в оттепель, благодаря авторитету Нины Васильевны Поповой, ее мамы, члена ЦК. Герасимов и организовал для Вашего совершенствования поездку. Попробуй прорвись с улицы в Бюро пропаганды Совкино! Макарычу подфартило посетить с Вами Новосибирский академгородок, Кузбасс, Братскую и Красноярскую ГЭС, такие глубинки, как Бийск, Абакан, и еще много мест Сибири. На просмотрах Макарыч увидел, как по-разному зритель смотрит его скучный дипломный фильм "Из Лебяжьего сообщают" и "Два Федора". Увидел, как будущие диссиденты захватывают трибуны, внедряя непротивленческие песни, идеологами везде выступают бородкины и клейманы, а Ренита сеет умиротворение в беседах спорящих и всегда будет в номенклатурной обойме. В той поездке он решил ломать Ваньку — пью-играю под дурака, тогда же зародилась у него идея собрать артель единомышленников, которую не дала завершить смерть».

В этих рассуждениях наверняка много спорного, но Заболоцкий всегда склонен в своих суждениях и воспоминаниях заострять личность Шукшина и пристрастно судить о его окружении, чем и интересен. Что же касается того, как встретило своего набирающего силу сына родное село, то здесь свидетельства мемуаристов разнятся. Согласно воспоминаниям Рениты Григорьевой, сростинцев не шибко интересовал Шукшин — чего они не видали в своем «пророке»? — и народ валил в клуб посмотреть на москвичей, согласно другим — все же шли смотреть на Васю. Последней версии придерживался Артур Макаров, писатель, киносценарист, приемный сын Сергея Герасимова и Тамары Макаровой, который с Шукшиным был одно время дружен и именно благодаря ему, к слову сказать, состоялось (хотя и не закрепилось) знакомство Василия Шукшина и Владимира Высоцкого в знаменитой квартире на Большом Каретном.

Артур Макаров оставил воспоминания, даже не воспоминания, а небольшой художественный рассказ о посещении Сросток в 1963-м. Текст этот через несколько лет после трагической смерти Артура Сергеевича был опубликован в «Алтайской правде» и большинству читателей почти неизвестен. Вот небольшой фрагмент из него:

«С утра к гостинице, ставленной некогда сибирскими купцами для приятного времяпрепровождения, подкатили две машины: "газик" предоставила кинофикация, а "Волгу" — райком комсомола. Кинофикатор и райкомовец были молоды, поначалу несколько чопорны, но это скоро прошло, и мы поехали.

В "Волге" катили Ренита Григорьева и туго схваченный за горло ангиной Наум Клейман, Иван Иванович Шеповалов улетал далее по маршруту нашей группы, остальные ехали в "газике". Кинофикатор начал с анекдотов, перешел на культурные запросы трудящихся, долго жаловался, как трудно было выжить из одного конкурирующего с клубом прихода попа и как неожиданно помог в этом сложном деле райпожинспектор товарищ "эн".

Словом, ехали весело.

У поворота с Чуйского тракта на Сростки "Волга" остановилась, поджидая нас, и Шукшин вылез, походил, крякнув, улыбнулся решительно:

— Я, ребята, сяду в машину пошикарней, а? Для мамашиного удовольствия и соседям поглядеть. По-нашему, по-деревенскому — надо.

Сростки вытянулись по-над Катунью, кое-где на быстринах она не замерзала, несмотря на мороз, и над темной водой поднимался пар.

Дом, возле которого остановились машины, не взял ничем особым, даже был маловат, на крыльцо вышла женщина, оправляя платок на плечах, сузив без того рысьи глаза, сказала кому-то в сенях:

— Так он же и есть — Василий! Пожаловал, наконец...

Все мы поняли, кто это, а Шукшин обнял ее, поздоровался, словно песню продолжил:

— Ну, здравствуй, ну, здравствуй, мамаша...

Оторвавшись от матери, представил нас, вошли в дом.

За тесной кухонькой, где хлопотали две родственницы, открылась небольшая комната, в ней уже был накрыт скатертью стол, на подоконниках трех окон светились на солнце бутылки. Телеграмму о приезде Шукшин дал загодя и сейчас, раздевшись и потирая руки, обеспокоился:

— А пельмешки, мама? Как с пельмешками? Хватит ли... Не то видишь, сколько нас, может, сварганим еще, а?

— Второй день стынут, — успокоила мать. — Всем и хватит.

— У нас выступление в семь, Вася, — напомнила Ренита, поглядывая на питьевые запасы при окнах. — Перед соседями все же, смотрите...

— Ренитушка, соседи поймут... Да сейчас вся родня набежит, нам и достанется только бы ополоснуть. Увидишь.

И набежали, и пришли скоро.

Всех уж не упомнить, но собралось человек пятнадцать, и Шукшин особенно обрадовался дяде Васе, недавно вернувшемуся из мест заключения. Сидел тот за какое-то бытовое "художество", сел не без помощи жены, и мужская часть родни считала, что безвинно, а женская допускала будто в том долю справедливости.

— Так ли, не так, а свое отработал честно, — дядя Вася положил на стол очень большие руки с широкими толстыми ногтями, темно-багровое лицо его было печально. — Вот теперь и скажи, племяшок, раз ученый: как дальше жить? С ней больше не хочу и не буду...

— Да она и сама убежала, — вставила тетка Шукшина. — Ага, не больно ждала!

— Так не буду, значит... Без бабы не могу, хотя волю мне дай, так я б их всех в одну коробушку да атомную бомбу на их! А раз не могу, так кого брать? Разведенку если — она со всеми делами знакомая, гулять станет, мне обратно к хозяину дорога тогда за нее. Девчонку? Они теперь сам знаешь какие, и что дальше из нее будет — опять не знаю.

— Да-а, сложное твое положение, дядя Вася, — озаботился Шукшин. — Ты вот с Ренитой посоветуйся, она у нас по моральной части голова. Ну, все знает! Что можно, чего нельзя и как надо жить... Ты вот знаешь? Я — нет».

Этот яркий, живой, а главное, точный рассказ при всей своей беллетризованности подтверждается и прозой Шукшина с ее упорным мотивом «войны» жен и мужей, и письмами Василия Макаровича, но куда более трагическими по тональности («Я про своих родных и думать-то, и рассказывать боюсь: дядя из тюрьмы не вылезает, брат — двоюродный — рецидивист в строгом смысле этого слова, другой — допился, развелся с женой, поделил и дом, свою половину он пропил, теперь — или петля, или тюрьма», — писал он несколько лет спустя Василию Белову).

Дальнейшее развитие сюжета в рассказе Артура Макарова очевидно — застолье, песни, разговоры, а между тем народ в клубе уже собрался и ждет, негодует самый трезвый член делегации молодых кинематографистов Ренита Григорьева и сердится на мужа, наконец приходят в клуб, у Василия Макаровича по понятным причинам нет никакой возможности выступать долго стоя, но публика милостиво и понимающе разрешает ему присесть.

«— Ну, вот он я, здорово, земляки, — сказал просто, и зал затих, а он оглядывал его в долгом молчании, усмехался и кивал, находя знакомые лица, стоял неотличный от собравшихся, в белых бурках, куда были заправлены брюки, в трикотажной расстегнутой рубашке, под которой виднелась тельняшка.

Затем начались и длились аплодисменты, а завклубом вынес табурет, и Шукшин сел.

Рассказал про свою учебу и своего педагога Михаила Ильича Ромма, рассказал про свой дипломный фильм и про то, что не так просто делать картины о деревне, раз хотят ее видеть купающейся в молочных реках с хлебными берегами, усаженными райскими яблоками... Рассказал, как непросто быть режиссером, раз помимо всего, волей его должен быть спаян коллектив из многих и разных людей... И потом, уже после, долго говорил о Степане Разине, о том, что-де есть байка, будто он тоже сибирский корень, а уж песни, во всяком случае, поют одни и здесь, и на Дону. И как хочется когда-нибудь сделать фильм про Разина, коли сил достанет... Еще читал свои стихи о Степане, и его никак не отпускали, хотя время шло, а одна кинопрограмма занимала у нас два часа с привесом».

А заканчивается вся эта история тем, что среди ночи Шукшина и компанию будят собравшиеся в школе и ожидающие его много часов пионеры, и он идет и выступает перед ними. Если это называется валять Ваньку, что ж...

 
 
Яндекс.Метрика Главная Ресурсы Обратная связь
© 2008—2024 Василий Шукшин.
При заимствовании информации с сайта ссылка на источник обязательна.