Н.И. Стопченко. «В.М. Шукшин во взаимосвязях и взаимодействии цивилизаций»

Цивилизационный подход к анализу культурно-исторического развития, в отличие от теории общественно-экономической формации, применим к истории культуры любого народа, страны или группы стран; цивилизационная теория в значительной мере учитывает опыт других школ, направлений и течений, носит явно компаративный характер.

История культуры русского народа в лице Шукшина рассматривается в свете данной теории не сама по себе, а в сравнении с историей культуры других народов планеты, переданная через восприятие историков и теоретиков культуры, философов, филологов-русистов и публицистов иных цивилизаций. Такой подход позволяет глубже понять культурно-исторические процессы и их особенности, способствует выявлению самоценности общества, его места в мировой истории и культуре, дает возможность освободиться от жесткой привязки любых культурных и исторических явлений к экономическому способу производства. К примеру, через интерпретацию, осмысление и бытование художественного наследия Шукшина принципы цивилизационного подхода позволяют определить место художника и его родины в мировой культуре и человеческом сообществе; углубленно понять некоторые особенности его творческого метода, поэтики и образной системы в сравнении с опытом разных художественных культур; дать цельное представление о творческой личности Шукшина во всей сложности, своеобразии его творческих и идейно-эстетических исканий; углубленно высветить проблематику его художественного творчества в различных ипостасях на разных этапах развития; раскрыть коллизии идейно-эстетической борьбы вокруг проблем аутентичного восприятия наследия Шукшина с оппозицией социально-политических и культурных структур (советология), победы демократических и гуманистических сил в зарубежных культурах.

Масштабно отразив «русскую точку зрения» (В. Вулф) на существенные проблемы жизни в эпоху постмодерна, пронизав её душевной болью и человеческим состраданием из-за несовершенства современного мира, гражданской ответственностью перед днем нынешним и завтрашним, Шукшин «выявил его болевые точки» (П. Падовани), «постиг его сверлящий нерв» (Л. Дебюзер), чем открыл себе дорогу к самой широкой иностранной аудитории, утверждая тем актуальность диалога культур как основы человеческого взаимопонимания. Проза, кинематограф и театр Шукшина выявляют в реальной действительности некоторые универсальные всечеловеческие ситуации и соотносят бытие человека с известными культурологическими концепциями, моделями и схемами. Шукшин выявляет своим участием в диалоге национальных культур степень коммуникативности цивилизаций как их сущностной и типологической черты.

Известный философ В.В. Розанов проливает свет на восприятие Шукшина другими культурами цивилизаций, когда отмечает, что «западным людям русская литература открыла эру нового нравственного миропорядка», а в свою очередь «русские никогда не увлекались нравственными характерами западных литератур, если это не были характеры «дополнительными для русской души»¹. Запад, убежденно фиксирует он, преклоняется вовсе не перед художеством русских писателей, довольно неуловимым в переводе, но перед новым нравственным миропорядком, какой открывается «просто картинами русской жизни и характерами русских людей». Розанов лично свидетельствует о «необыкновенном и исцеляющем действии, какое русская литература производит на иностранцев, американцев, немцев, англичан «в несчастий», в «ломке жизни», в «крушившейся судьбе». От шведов философу даже доведётся услышать: «Мы же знаем русскую жизнь, потому что мы читаем Толстого. И ваши деревни, и ваши мужики, и ваша религия — не чужие нам»².

Известность и популярность Шукшина во всём мире нарастают с публикацией всё новых сборников избранной прозы, исторических романов и «повестей для театра». С появлением повести и её киноверсии «Калина красная» (1974), триумфально обошедшей все континенты за последующие пять лет, к Шукшину приходит поистине мировая слава. В скорбные октябрьские дни 1974 г. итальянский публицист К. Бенедетти проницательно отмечает в некрологе: «Смелый режиссер, актер исключительной чуткости и таланта, автор произведений, посвященных жизни великой России, находится в центре внимания мировой кинематографии благодаря своей последней работе»³. Признание «русской точки зрения» на жизнь и искусство заключает в себе понимание привносимого Шукшиным в мировую культуру: с ним в художественное творчество входит нечто важное и недостающее, нечто такое, что настойчиво ищется и не всегда находится в зарубежных культурах — вдумчиво-философский взгляд на человека и общество, смелое экспериментаторство и реализм в области слова, кинообраза, жанра и стиля, пронзительный гуманизм и покоряющая народность.

«Открытие» Шукшина в зарубежных культурах сопровождается восприятием его как художника, с одной стороны, стремящегося выйти на пространственный уровень национального, в свете индивидуальной «поливалентности» — многосторонности дарования, а с другой — всечеловеческого универсума.

Особенности межцивилизационного восприятия русского художника как сложная система взаимосвязанных явлений всегда имеет место в каждом конкретном случае. В своё время знаменитый немецкий мастер исторического романа Л. Фейхтвангер проницательно констатировал, что немецкая аудитория лучше улавливает тонкости романов Генриха Манна, но общий облик Германии в них гораздо легче схватывается не немцем. С другой стороны, «мелкие» подробности в книгах М. Горького — и, надо думать, других крупных российских писателей, — не привлекающие внимания русской аудитории, приобретают особый смысл в глазах иностранца: они фиксируются в его памяти, в них он находит «Россию»⁴. Впечатляющая сила воздействия в зарубежных классических культурах-цивилизациях русских мастеров слова измеряется, по мнению немецкого публициста Р. Люксембург, не только талантом, но чем-то большим — «цельным и широким мировоззрением, придающим тончайшую чувствительность социальной совести русской литературы», продолжающим «трепетную до болезненности чуткость» и вдохновляющим её на «неустанный поиск и напряженные раздумья над социальными загадками»⁵.

Что делает исторический роман «Я пришел дать вам волю» заслуживающим прочтения, обращается немецкий переводчик Т. Решке к своим соотечественникам, так это не только исторические познания, но и знакомство с такими персонажами, как Степан Разин и его сподвижники, которые ни в коем случае не подаются невыразительными и неподвижными, а, напротив, выглядят колоритными и жизнестойкими. «Шукшин как кинематографист должен был видеть всё содержание в пластических картинах, изображая сцены из жизни России XVII в., напоминающие нам своей верностью жизни полотна Питера Брейгеля»⁶. Вместе с Т. Решке у многих исследователей-славистов на Западе шукшинские образы правомерно ассоциируются с известными творениями живописцев нидерландской школы. Развёрнутые послесловия Л. Дебюзер, сопровождающие отдельные тома немецкого собрания сочинений Шукшина, несомненно, принадлежат к лучшему, что сказано о нём в западных культурах-цивилизации. В частности, размышляя над романом о Разине и отражённой в нём эпохе, она приходит к выводу о «движении познавательного процесса автора от спонтанной апологии бунтаря к углубленному пониманию трагических противоречий исторического развития; оба пути познания — Разина и Шукшина — тема романа»⁷. Проницательный филолог-русист справедливо отмечает, что трагедийно-героический Разин принадлежит к тем фигурам мировой и русской культуры, к которым каждая эпоха вновь и вновь возвращается для своего самопознания — потому так богата литература о нем. Он легендарен, как Фауст, Дон Кихот, Уленшпигель, полагает носительница западной культуры, и вместе с тем историчен, как Цезарь, Жанна д'Арк, Иван Грозный и другие. Не случайно стоят в одном ряду исторические личности, герои литературы и фольклора. Каждая из этих фигур, независимо от своего происхождения, есть одновременно символ определенного способа мышления и поведения.

Свойственная Л. Дебюзер глубина цивилизационного осмысления феномена Шукшина позволяет проникновенно высветить философско-мировоззренческие и культурно-исторические аспекты его творчества. «Он отразил новые стороны человека нашей эпохи. Наследие его и он сам есть живое, важное для будущего выражение «двух душ» — русской жизни и русской литературы, которые находят друг друга»⁸. Чем лучше узнаешь героев Шукшина, размышляет она, тем яснее обозначается новый характер его «поэтического континента». «Он открывает новые закономерности, постигает сверлящий нерв нашего времени, всё больше думая о России»⁹. На цивилизационно-культурном уровне освоения романа о Разине немецкий славист А. Хирше утверждает, что творчески серьёзно занимает Шукшина столкновение утопической мечты о социальной справедливости с ещё не познанными законами истории в сознании народного заступника¹⁰.

Опытные исследователи современной русской культуры на Западе и Востоке особо интересуются художественной литературой, отражающей новое в российской жизни. Новое «притягивает» их в различных аспектах: будь то современный взгляд на события далёкого или недавнего прошлого, правдивый рассказ о сегодняшних драматических событиях российского общества. Именно поэтому финский публицист С. Маннила справедливо видит иное идейно-эстетическое кредо Шукшина-романиста в сравнении с западными литераторами: в романе о Разине автор «развивает свой опыт до социально-исторического масштаба, изображая народ созидательной силой, исповедует метод, каким до сих пор показывали в основном интеллектуалов»¹¹. Содержанием своих произведений, утверждает другой тонкий знаток Шукшина из Финляндии X. Томмола, русский художник немилосердно обличает ту нехватку человечности в отношениях между людьми, устраняющую пустоту жизни и состояние подавленности, называемое «бюрократической системой и мелочным самодовольством»¹². В актив западной культурологии входит также эссе финского публициста Ю. Тилли под выразительным названием «Шукшин, художник, гений» (1979). В нем дается углубленный обзор творческого пути кумира: от его «непосредственности отпущений» раннего Шукшина до «его стремления видеть мир с учётом многочисленных социально-психологических перемен, желания принимать во внимание многообразную культурную и моральную дифференциацию современного общества»¹³.

Скажет своё авторитетное слово о книге рассказов Шукшина «Калина красная» (1978) патриарх итальянской славистики, профессор ряда западных университетов и культуролог Э. Ло Гатто, автор множества работ о русской культуре, в том числе семитомной «Истории русской литературы», многое сделавший для того, чтобы по-итальянски заговорили персонажи А. Пушкина, И. Тургенева, И. Гончарова, А. Островского, Ф. Достоевского, А. Чехова и других. Большой ценитель русской классической и современной художественной культуры заявляет о пристальном внимании своих соотечественников к Шукшину-прозаику, «преждевременная смерть которого явилась тяжелой утратой для всей русской литературы и для тех, кто ею интересуется на Западе»¹⁴. Его произведения позволяют разглядеть европейцам те трансформации, что имеют место в СССР: «Творческое воображение художника рисует картины советской действительности, которые так перекликаются с теми же проблемами на Западе»¹⁵. Шукшин вносит важный вклад в межцивилизационный социокультурный диалог, с позиций которого наиболее интересна повесть «Калина красная», где герой предстает «исполнителем темы преступления и наказания» в духе Достоевского.

Современным западным концепциям творчества Шукшина свойственны, за редким исключением, преимущественно политизированные подходы, поиски глубинных смыслов текста, зашифрованных знаков его «оппозиционности». Так, в русле сказанного недвусмысленно отмечает американская исследовательница Д. Немец Игнашева: «Шукшин в СССР и на Западе занял видное место как политический и социологический феномен. Его социополитические и различные психологические интерпретации остаются предпочтительнее технического анализа»¹⁶ (13,14). Вопрос о диалектике притяжения и противостояния духовных потенциалов, сконцентрированных вокруг традиционных понятий «Россия», «Восток» и «Запад», продолжает волновать не только отечественных, но и зарубежных деятелей культуры. Летопись общения цивилизаций в XX и XXI веках содержит немало фактов взаимно заинтересованного и уважительного отношения.

Шукшин-художник обладает поистине неоценимым свойством «наводить мосты» в диалоге с другими культурами-цивилизациями. К примеру, крупный английский историк культуры и переводчик шукшинских рассказов Дж. Хоскинг, несмотря на известную идейно-социологическую оппозицию, находит в себе силы объективно признать: «В своих произведениях он затрагивает самые деликатные и сложные вопросы о роли человека в обществе. Как никто другой из писателей, он раздвинул границы познания человека»¹⁷. С ним солидарна американская славистка Ж. Уолл: «Шукшин становится феноменом в любой стране, являясь лучшим литературным талантом времени. Русским повезло, что его разрешили печатать в СССР, а мы, в свою очередь, счастливы, что его произведения публикуются у нас»¹⁸. В данных проницательных суждениях — культурологический ключ к объяснению непреходящего внимания и интереса в мире к творческой личности певца России.

Многосторонне проявляется высокий уровень аналитических оценок и сопоставлений, принципиального осмысления места и роли большого русского таланта в контексте цивилизационного культурного процесса, органично дополняющий межнациональный уровень диалога. На сей счёт убедительно высказывается японская русистка Мари Сэо: «Творчество Шукшина дает возможность лучше понять русского человека, знания о котором необходимы для понимания самой России в целом»¹⁹. Её мнение разделяет представитель западной цивилизации, немецкий переводчик романа о Степане Разине Т. Решке: «Произведения Шукшина больше других книг помогают нашему читателю понимать Россию»²⁰. Многоговорящее совпадение мнений о цивилизационной миссии художника.

Национальные культуры и цивилизация XX века — суть сообщающиеся сосуды, метафорически отмечает Г.Д. Гачев. Причем, культуры — вертикальны, а цивилизации действуют по горизонтали нынешнего состояния мира сего... «Родники и фонтаны национальных культур втекают в общий резервуар цивилизации XX века, что содействует распространению их творений. Но творить цивилизация не может. Она — рынок для уже рождённого и созданного»²¹.

Сам факт прочтения феномена русской культуры в лице Шукшина другими культурами, иначе говоря, его духовное постижение, есть и факт инонационального самосознания. Так выглядит Шукшин-художник в японском, пакистанском, китайском или монгольском (Восток), американском, немецком, итальянском или французском (Запад), польском, чешском, словацком, болгарском или югославском (Славянский мир) прочтении.

Большой и разносторонний талант русского писателя и кинематографиста по-разному прокладывает пути к уму и сердцу зарубежной аудитории, многих деятелей национальной культуры, представляющих вместе с тем свою цивилизацию. Зачастую его авторское кино порождает устойчивый массовый интерес и к писательскому наследию Шукшина. Именно так происходит в культурах Италии, Франции, Германии, стран Скандинавии и Латинской Америки, Китая, Индии, Японии... Деятели культуры иных цивилизаций ценят в Шукшине художника, поднявшегося до высот мировой культуры и не порывавшего своих связей с национальной народной почвой и классическими традициями искусства. Примечательно, что как раз в данном аспекте просматривается источник плодоносного творчества и мировой славы многих деятелей русской культуры разных эпох — М. Ломоносова, М. Горького, Ф. Шаляпина, С. Лемешева, С. Есенина, М. Шолохова, А. Платонова, А. Вампилова, И. Рубцова, В. Распутина и других.

Показателен впечатляющий характер диалога культур с различными кодами, представляющий новую страницу в летописи мирового признания Шукшина — проникновенные раздумья пакистанского писателя и переводчика на язык урду Фаиза Ахмада Фаиза. «Мне могут не поверить, но чувство близости, родства испытал я, когда принялся за перевод прозы Шукшина. Мне кажется, что в его деревне я узнаю нашу, пакистанскую, при всём их огромном несходстве»²². Несомненно, веским аргументом для такого рода сближения служит не только шукшинская тематика, но и крестьянские корни обеих культур, общее индоевропейское происхождение обоих народов при спасительном многообразии арийского мира, народное сознание, поднятое до уровня высокой культуры. Связанные с земледельческим трудом народы восточных цивилизаций видят в шукшинских произведениях своё «отражение». Потому они и кажутся Ф.А. Фаизу словно выросшими из самой пакистанской действительности. Восточный мир особенно ценит в Шукшине современника, не порвавшего своих связей с народной почвой.

Филолог-русист и культуролог М. Сэо, автор нескольких статей о Шукшине, многосторонне исследующая его эстетику и поэтику, впервые анализирует его восприятие в Японии. Чеховский принцип «объёмного лаконизма», весьма близкий японской классической поэтике, помогает ей понять и причину близости японцам известного «аскетизма» шукшинской прозы. «Долгие года мы, японцы, не могли знать, какие эмоции владеют людьми России, о чем думают простые люди в советском государстве. Именно поэтому живые герои в прозе Шукшина показались нам особенно интересными. В его прозе ярко выражается национальная культурная специфика русского народа и вместе с тем поставлены общечеловеческие проблемы, в частности, нравственные. Шукшинские герои — обыкновенные люди, показанные в конкретных жизненных эпизодах, в которых мы порою узнаем себя»²³. Их универсальность вызывает всё новые констатации в восточных и западных культурах.

Новые штрихи в творческий портрет Шукшина вносит его итальянская исследовательница А. Сантуари, правомерно сближая с ним писателя и кинематографиста П. Пазолини: их «общая любовь к деревенской культуре и тревога, вызванная тем отчуждением, которое принесла с собой урбанизация»²⁴. Солидарен с соотечественницей публицист Д. Бернардини, когда заявляет, что «популярность Шукшина вышла за рамки обычной популярности кинозвёзд»²⁵. Его «присутствие» в западном и восточном цивилизационном пространстве постоянно ширится, органично дополняя межнациональный уровень диалога.

Беспрецедентный успех во всём мире Шукшина-кинематографиста содействовал демонстрации по центральному телевидению Италии (июль-август 1978 г.) всех авторских фильмов и актёрского дебюта в «Двух Фёдорах» М. Хуциева. Показ его работ вызвал громкий резонанс среди деятелей культуры, стал значительным событием в культурной жизни итальянцев и всего Запада. Многих историков и теоретиков культуры покоряет творческая манера русского режиссера и актера, вызывая частые ассоциации и переклички с творениями звёзд мирового кино П. Пазолини, Д. Дина, Э. Ольми, Тавиани и других. Покоряющий гуманизм большого Мастера, магия его слова и кинообраза побеждают, как не раз бывало в зарубежных культурах, любые предрассудки и предубеждения. В оценке публициста В. Мауро автор «Калины красной» заставляет Прокудина почувствовать тепло человеческой любви и участия, раскрывая тем самым характер русской души, авторское видение мира, чистого и светлого, лишенного фальшивых театральных страданий, что вызвало огромную симпатию итальянской аудитории. В творческой личности Шукшина знаток русского искусства особенно ценит его «способность так чувствовать и понимать свой народ, так любить свою родину, говорящие нам о том, что он с пророческой точностью умел определить назначение человека, вернуть ему человеческий облик»²⁶. Несомненно, последнее замечание В. Мауро проливает свет на причину растущего интереса к искусству Шукшина в зарубежных культурах, особенно у западной аудитории, уставшей от иррационализма, мелочности и дешевых похождений безликих героев постмодернизма. На таком фоне суровый и честный реализм, гуманистический пафос русского художника в очередной раз производит сильное и неизгладимое впечатление.

В русле сказанного немецкому киноведу Г. Хофманну в «великой авторской ленте» «Калина красная» видится «сила русского народа»²⁷. Ему вторит Г. Собе: «Калина красная» — великий фильм, место которому в истории кино надёжно определено»²⁸. Р. Рихтер, рецензируя немецкую кинопремьеру «Печек-лавочек» вслед за «Странными людьми», фиксировал: «Колоссальный интерес, который нашли фильмы Шукшина в Советском Союзе, покоится на его способности как режиссера, писателя и актера создавать впечатляющие образы, затрагивающие нас непосредственно»²⁹. Для их соотечественника П. Аренса Шукшин — «один из великих социальной литературы и искусства кино нашего времени, умный наблюдатель, чуткий первооткрыватель, актуальный рассказчик и восхитительный актер»³⁰. Большой поклонник русского таланта призывает немецких кинематографистов «учиться его правде и простоте, жесткости и любви к людям, прекрасному реалистическому письму о жизни и мире — это нам очень нужно»³¹.

В Японии также не обойдён серьёзным вниманием Шукшин-кинематографист. Так, режиссер И. Ямада хорошо знаком с историей советского кино и его наиболее крупными представителями. Некоторые историки кинематографа, не без иронии замечает он, склонны считать, что десятая Муза Кино родилась в США, а затем получила теоретическое обоснование как вид художественного творчества в бывшем Советском Союзе. Однако следует сказать, что, получив распространение в США как форма развлечения, кино усилиями советских кинематографистов превратилось в искусство. В дальнейшем весь ход развития мировой кинематографии в значительной степени зависел от результатов творческого поиска советских режиссеров. «Из кинематографистов-современников мне, в первую очередь, хочется упомянуть Василия Шукшина. У меня сложилось мнение, что в его фильмах находят своё продолжение творческие принципы великих русских писателей — А. Чехова и М. Горького. И питаю самое глубокое уважение к Шукшину, именно его мне хочется отметить среди современных деятелей российской кинематографии, богатой талантами»³².

На арабском Востоке лучше знают и симпатизируют Шукшину-кинематографисту. В частности, режиссер М. Маласс во многом разделяет мнение своих сирийских коллег, добавляя в его выразительный портрет некоторые новые штрихи. В современном прогрессивном киноискусстве не найти такого направления, концепции или творческого приема, истоки которого не восходили бы к работам классиков советского кино — С. Эйзенштейна, Л. Кулешова, М. Ромма... Многих из них М. Маласс убежденно считает своими учителями: в созданном каждым из них он открыл для себя что-то новое, плодотворное, ставшее частью и его опыта. Изучение творчества классиков российского кино он и сегодня считает одной из своих важных задач. «Если говорить о современниках, то наибольшее влияние на меня как режиссера оказали фильмы Василия Шукшина. В подобном ключе мне хотелось бы снять ленту на материале о современной жизни: некоторые из проблем, которые он ставит, весьма актуальны и для нас»³³.

Другой сирийский режиссер Н. аль-Малех фиксирует ведущую роль советских мастеров в становлении национального кинематографа как вида художественного творчества, в превращении его в могучий инструмент познания жизни, её социальных, морально-этических и философских проблем. Российское кино отличает стремление глубоко осмыслить окружающую действительность. От этой главной цели реалистического искусства неотделимы поиски новых выразительных средств кинематографа, совершенствование киноязыка. «Подобную задачу ставит перед собой, в частности, Василий Шукшин, которому, как мне кажется, удалось передать в новаторской кинематографической форме своё индивидуальное видение мира»³⁴.

Приход Шукшина в культуры иных цивилизаций, органическое «врастание» его художественного наследия в инонациональную духовную жизнь убедительно свидетельствует о непреложной истине: художник, чтобы добиться мирового признания, должен быть, прежде всего, национальным. Проницательно и весомо судит об этом французский киновед М. Мартен: «Шукшин сумел задеть в нас самые глубокие струны. С нами говорит гигант, и он заслуживает того, чтобы мы отвели ему по праву принадлежащее место как в своих энциклопедиях, так и в своих сердцах»³⁵.

Таким образом, серьёзной культурологической мысли Запада принадлежит весомая роль в освоении художественного наследия русского классика. Своя специфика культурно-цивилизационного опыта сказывается на формировании его восприятия. Зарубежное восприятие его творчества в диалоге с классическими культурами Востока уже приобретает межцивилизационный уровень — как всечеловеческая ценность. Освоение художественно-эстетического опыта Шукшина базируется на активном процессе, тесно связанном с запросами национальных культур-цивилизаций. Особенно импонирует художественным культурам традиционного Востока обращение русского классика к крестьянской тематике, ориентация на народную культуру

Исследуя восприятие и освоение творчества Шукшина на цивилизационном уровне, нельзя не отметить не только широкий социокультурный резонанс на него в классических культурах Востока и особенно Запада, но и по достоинству оценить его масштабность освоения в пограничных «неклассических» культурах-цивилизациях Латинской Америки и Славянского мира. В них художественно-эстетическое воздействие русского художника представляет собой закономерное проявление традиционного обмена духовными ценностями. Интерес к нему обусловлен глубиной культурологического содержания наследия, выражающего духовный облик русского человека в планетарных по резонансу и достижениям, несомненно, русского XX века и тем самым содействуя осмыслению сложных проблем современного мира. Более того, в названных пограничных «неклассических» цивилизациях рецепция наследия Шукшина предстаёт в качестве «духовного ядра», когда ищут Россию, её народ и культуру. Вместе с тем славянские деятели культуры проявляют определённую аутентичность его восприятия, основанную на принадлежности к одной цивилизации, известной близости культурных архетипов. По данной причине «славянский Шукшин» выделяется — в сравнении с культурами-цивилизациями Востока и Запада — особой глубиной постижения философско-культурологической мысли и освоения. Своя специфика социокультурного опыта, свои национальные традиции в видении русского художника сказались на формировании своеобразия его цивилизационного восприятия.

Из множества проницательных наблюдений и оценок серьезной философско-культурологической, филологической и публицистической мысли формируется объективно-ёмкий взгляд на Шукшина-мыслителя в русской традиции, большого писателя и кинематографиста. Сегодня очевидно, что мировое признание и популярность его наследия в известном смысле объединяет деятелей культуры разных цивилизаций, кодов и типов культуры. Магия его творчества определяется мощью богатейшего художественного дара, высокой духовностью и мастерством, без которых этот дар не мог бы по-настоящему раскрыться. Почти полвека к нему продолжает обращаться немало различных по своим мировоззренческим и эстетическим взглядам носителей зарубежных культур. Среди них имеются представители — их более всего, — кто находит в книгах и кинематографе Шукшина ценные культурологические познания в области истории, социологии, философии жизни и быта, ментальности русского народа. Одних шукшинские персонажи привлекают в первую очередь напряжённостью нравственно-этических и духовных исканий, драматургическими коллизиями судеб. Другие ищут в его произведениях прямых уроков профессионального мастерства. Имеются и такие, кого покоряет сама органическая целостность, мощь и оригинальность дарования автора «Калины красной», покоряет в иных случаях настолько, что заставляет переосмыслить свою позицию неприятия идейного или эстетического кредо русского феномена. Его масштабной личности отдает должное известный польский шукшиновед и культуролог Э. Павляк: «Жизнь и творчество Шукшина привлекают нас с такой силой, так остро действуют на наши души и воображение, что часто под их влиянием мы еще раз пересматриваем наш взгляд на определенные проблемы как жизни, так и искусства»³⁶.

«Польский Шукшин» с характерной для него апелляцией к национально-русскому и всечеловеческому содержанию наследия дает основание культурологу и филологу-русисту А. Жебровской констатировать: «Своим творчеством он ответил потребностям определенного времени, выразил какой-то существенный настрой нашей литературно-общественной эпохи и тем самым открыл себе дорогу к самому широкому адресату, в том числе иностранному»³⁷. Соединение в творчестве Шукшина национальных черт и цивилизационных художественных ценностей мирового значения убедительно фиксирует болгарский публицист С. Игов: «Не знаю, каким другим словом можно определить его творчество, кроме как — русское, бесконечно русское всё, созданное им. Да, его творчество поистине дышит Русью, оно — целая русская вселенная в современной культуре³⁸. В то же время его польский коллега К. Муха существенно раздвигает границы резонанса духовности. «Рассказы Шукшина — русские в том смысле, что фоном для них служит русская действительность. Но они — «не только русские», как не «только французской» является проза Сент-Экзюпери и не «только американской» — проза Хемингуэя»³⁹. Мера человеческого содержания определяет активное бытование наследия большого Мастера за рамками своей национальной культуры.

То авторское кино, которое предлагает нам Шукшин, проницательно отмечает польский публицист В. Саневски, — это по своим философско-этическим масштабам высокогуманистическое кино, обращенное к человеку и его проблемам. То, как приняты его фильмы, подтверждает, что «именно такого киноискусства ждут и зрители, и критика; что вопросы, которые затронул этот художник, актуальны и за пределами его отчизны — они универсальны»⁴⁰. С этой позицией солидарны и многие деятели культуры Латинской Америки. Транскультурное синкретичное пространство латиноамериканских народов с атмосферой напряжённых идейно-эстетических исканий в широком диапазоне «философии латиноамериканской сущности», «нового кино», и «нового романа» являлись весьма благодатной почвой для цивилизационного осмысления русского дарования. Становились всё значительнее понимание творческой личности Шукшина и раскрываемых им проблем. Определяя причину художественно-эстетического влияния Шукшина на «пылающем континенте», авторитетные деятели культуры зачастую констатировали покоряющую народность его искусства и исключительное внимание к внутреннему миру простого «маленького человека». В русле сказанного кубинский публицист П. Пино Пич, фиксируя громкий успех «Калины красной» в культурах Латинской Америки, отмечает, что все актёры, несмотря на географическую, языковую и цивилизационную отдалённость, с «большой любовью и правдой» доносят до латиноамериканской аудитории впечатляющих персонажей «этой замечательной киноленты»⁴¹.

В раздумьях-суждениях многих исследователей открываются всё новые цивилизационно-культурные уровни постижения Шукшина-художника. Всечеловеческое и национальное находятся в диалектическом единстве, определяемом соответствующим качеством мирового историко-культурного процесса.

Из многочисленных наблюдений и проницательных оценок серьезных деятелей зарубежных культур вносятся всё новые значимые штрихи в творческий портрет художника, чьё наследие перестает быть только национальным достоянием. «Как прозаик и кинематографист, — справедливо фиксирует А. Жебровска, — Василий Шукшин включился в общемировую тенденцию поисков нравственной гармонии и цельности в период грандиозных общественных сдвигов и, благодаря яркому таланту, сумел придать своему голосу индивидуальное звучание»⁴². Значительность данного вывода по-своему резюмирует словацкий культуролог В. Черевка: «Шукшин оставил наследие, которое будет служить ещё многим поколениям»⁴³.

Непреходяще внимание к поразившей зарубежное сознание творческой личности Шукшина, его художественным ипостасям. Чешские и словацкие теоретики и историки культуры вносят свой весомый вклад в создание национального «мозаичного портрета» русского писателя и кинематографиста. Так, для чешского публициста Я. Секеры он — «необыкновенная личность, человеческий феномен, которому долг этого мира проник до мозга костей», «им просматривается универсальное решение проблем бытия возможное в советском варианте развитие цивилизации»⁴⁴. Высокая оценка объясняется воистину всечеловеческой сутью художественного наследия Шукшина. Именно по данной причине «личность настолько многостороннюю нельзя заменить ничем: её опыт неисчерпаем, другие будут использовать и нести его дальше, к новым открытиям в искусстве, на пользу нового мышления нашей эпохи. Шукшин — большое явление мирового искусства»⁴⁵. Деятель культуры славянской цивилизации подтверждает масштабное «присутствие» художника-мыслителя. «Творчество Шукшина немалое, — заявляет чешский публицист Ш. Влашин, — и принадлежит к мировой прозе и кино последних десятилетий»⁴⁶.

Для болгарского филолога-русиста Д. Цветковой, глубоко изучившей творческую лабораторию автора, очевидно на цивилизационном уровне восприятия «непреходящее воздействие творчества Василия Шукшина, ибо он успевал откликаться на каждое событие, каждый спазм нашего времени, глубоко и тонко понимая природу современного человека»⁴⁷. Разделяя мнение многих коллег, словацкий культуролог и филолог-русист О. Марушьяк тоже оценивает духовно-нравственный вклад Шукшина на уровне «культурных миров». «Он пишет об историческом развитии цивилизации, когда большая часть сельского населения чувствует потребность уже сегодня жить качественно иной жизнью⁴⁸.

Российская кинематография всегда являлась источником вдохновения, примером активного освоения задач искусства, обоснованно резюмирует чешский режиссер А. Кахалик, делая ретроспективный взгляд на историю развития кино в СССР. Разнообразие творческих концепций и подходов формируется в единое по своей направленности явление — феномен российского кинематографа. Для его развития характерно постоянное сочетание поисков в области художественных средств с обогащением всё более глубокого содержания, затрагивающего самые разнообразные стороны жизни человека и общества. Чешскому деятелю культуры ближе и интереснее мастера — режиссеры нового поколения, активно работающие в кино в 1970-х гг. Как и их предшественники-классики, они стремятся найти свой творческий путь, на котором кинематографу предстояло развиваться. Они привносят в киноискусство не только новые формы, но и новые идеи, что является особенно ценным и перспективным. «Самым заметным режиссером этого поколения считал Василия Шукшина», — фиксирует славянский мастер⁴⁹.

Театральные режиссеры, культурологи и публицисты в славянских культурах находят всё новые «точки зрения» в интерпретации и постижении поистине неисчерпаемых произведений Шукшина. К примеру, в «Энергичных людях» и других своих комедиях, полагает польский театровед Э. Жмудзка, «удивительный и очень русский писатель потрясающим образом охватил сущность и противоречия нашего века — то, что в нас наиболее запутано и темно»⁵⁰.

Восприятие и освоение творчества Шукшина на цивилизационном уровне позволяет отметить широкий социокультурный резонанс на него во многих классических и неклассических культурах, особенно в их научных кругах, видящих синтетические слагаемые феномена русского писателя и кинематографиста в высоком мастерстве, покоряющем гуманизме и истинной народности, новаторстве и преемственности традиций классики. Он остается в поле зрения серьезных специалистов по русской культуре XI—XXI вв. вне зависимости от политического климата в современном мире: К. Бенедетти (Италия), М. Мартен (Франция), Дж. Гивенс (США), Фаиз Ахмад Фаиз (Пакистан), Мари Сэо (Япония), И. Цветков (Болгария), Э. Павляк (Польша), Г. Бинова (Чехия), Л. Келечени (Венгрия) и другие. В восточной, западной, латиноамериканской и славянской философско-филолого-культурологической мысли Шукшин воспринимается как участник создания граждански честной, написанной «изнутри» хроники жизни и трагедий советского общества, тем самым по праву являясь историческим художником. Среди многих свидетельств выделяется резюме сербской поэтессы М. Божич: «Шукшина вижу хроникёром своего времени, занимающим лидирующее место в современной культуре»⁵¹.

Авторитетные зарубежные исследователи культуры видят в художественном наследии Шукшина важную составную часть духовного мира человечества, в котором живут и действуют памятные образы, идеи и идеалы. Для персонажей большого художника и мыслителя в русской традиции естественное существование на Земле отражает их понимание жизни как источника Добра, Правды и Красоты. Вместе с тем они постигают её смысл, отдавая должное принципиальной гражданственности и нравственной чистоте человека как её главной духовной основе. Болгарский культуролог А. Свиленов на сей счёт убеждённо заявляет: «Значение Шукшина будет пребывать с годами»⁵².

Система ценностей Российской цивилизации, представляемая феноменом Шукшина, создаёт все условия для его духовного самоопределения, стремления послужить своим творчеством национальному возрождению: «Важно прорваться в будущую Россию!». Тем самым он как «реалист в высшем смысле» (Ф. Достоевский), свидетельствует, что Россия является мощным фактором мировой цивилизации через свою культуру, искусство, науку, через свою многовековую цивилизацию. Шукшин даёт последовательно и многосторонне ёмкий анализ духовного — в индивидуально-психологическом, социального — в интимно-личном. Он несокрушимо верит в способность человека познать завещанную ему истину, постичь красоту, творить добро. «С ним российское и вообще мировое искусство потеряло исключительно талантливого писателя, сценариста, режиссера и актёра», — заметил венгерский кинодеятель В. Банлаки⁵³. В этом сказывается неиссякаемый нравственный оптимизм, всечеловеческое звучание его слова и кинематографа, по достоинству оцененные в зарубежных культурах и цивилизациях. С публикацией на различных языках мира всё новых переводов произведений и ретроспективных демонстраций фильмов «выдающегося искусства Василия Шукшина» (Д. Фини, США) становится очевидным тот факт, что в сознании теоретиков, историков и деятелей культуры, читательской и зрительской аудитории Востока, Запада, Латинской Америки и Славянского мира с ним прирастает слава русской культуры XI—XXI столетий.

Примечания

1. Розанов В.В. Собр. соч.: Среди художников. — М., 1994. — С. 356.

2. Там же. С. 357.

3. Benedetti C. Fu interprète fedele della vita Contadina // L'Unita. — Roma, 1974. — 4 ott. — P. 7.

4. Фейхтвангер Л. Литература — сила, сближающая народы // Фейхтвангер Л. Собр. соч. в 6 тт. Т. 6, кн. 1. — М., 1991. — С. 723.

5. Luxemburg R. Die Seele der russischen Literatur // Luxemburg R. Schriften über Kunst und Literatur. — Dresden, 1979. — P. 61.

6. Reschke Th. Stenka Rasin — Mensch und Legende // Buchlub-65. — 1978. — № 4. — P. 12.

7. Debüser L. St. Rasin — Geschichte, Legende, Literatur // Schukschin W. Ich kam euch die Freiheit zu bringen. — Berlin, 1978. — P. 472.

8. Debüser L. Unwirklich muß man über Rußland nachdenken // Schukschin W. Kalina Krasnaja. Novellen. Filmszenarien. Selbstzeugnisse. — Berlin, 1981. — P. 651.

9. Там же. P. 636.

10. Hiersehe A. Ein legendärer Rebell aus dem Heute gesehen // Neues Deutschland. — Berlin, 1979. — 17. / 18. Febr. — P. 14.

11. Mannila S. Suksin V.: Stenka Razin // Kansat Uutiset. — Helsinki, 1977. — 12 marrast. — P. 8.

12. Tommola H. Fenomenet V. Sjuksjin // Horisont. — Vasa / Stockholm, 1980. — № 3. — P. 78.

13. Tilli J. Suksin, taiteilija, nero // Kansan Uutiset-Helsinki, 1979. — syys. 30 — № 263. — P. 8.

14. Lo Gatto E. Il viburno di Sciukscin // Il Tempo. — Roma, 1978. — 20 mag. — P. 9.

15. Там же.

16. Nemec Ignashev D. The Art of Vasilij Shukshin: Volya throgh Song // Slavic and East European Journal. — 1988. — vol. 32. — № 3. — P. 14.

17. Hosking G. The Fiction of Vassily Shukshin // Shukshin V. Snowball berry Red and other stories. — N.Y., 1979. — P. 19.

18. Woll J. A soviet writer above ground // New leader. — N.Y., 1979. — vol. 62. — № 4. — P. 19.

19. Язык прозы В.М. Шукшина: Теория. Наблюдения. Лексикографическое описание. — Барнаул, 2001. — С. 47.

20. Reschke Th. Stenka Rasin — Mensch und Legende // Buchlub-65. — 1978. — № 4. — P. 11.

21. Гачев Г.Д. Ментальности народов мира: сходства и отличия. — М., 2003. — С. 34.

22. Фаиз А.Ф. Достояние общества // Иностр. литература. — 1985. — № 1. — С. 170.

23. Язык прозы В.М. Шукшина: Теория. Наблюдения. Лексикографическое описание. — Барнаул, 2001. — С. 47.

24. Santuari A. Un poeta — contadino senza nostalgie // Paese sera. — Roma, 1978. — 8 lug. — P. 3.

25. Bernardini D. Il viburno rosso // Rassegna Sovietica. — Roma, 1978. — № 7. — P. 21.

26. Mauro W. Vasilij Suksin е la persona umana // Il Popolo. — Roma, 1978. — 10 febbr. — P. 8.

27. Hofmann H. Berendtes Zeugnis von der Kraft des Menschen: «Kalina Krasnaja» — ein bedeutendes sowjetisches Filmwerk // National — Ztg. — 1975. — 23. Sept — P. 7.

28. Sobe G. Auf dem Wege einer Hoffnung // Berliner Zeitung. — 1975. — 26. Sept. — P. 6.

29. Richter J. ... denn das Dorf ist schon keine Insel mehr // Neues Doutschland. — 1976. — 24. Apr. — P. 4.

30. Ahrens P. Schukschin im Kino und ein paar Fragen //Weltbuhne. — 1976. — № 26. — P. 820.

31. Там же.

32. Выдающееся явление мировой культуры // Искусство кино. — 1979 — № 8. — С. 181.

33. Выдающееся явление мировой культуры (продолжение) // Искусство кино. — 1979 — № 9. — С. 138.

34. Там же.

35. Martin M. Le chant de la terre // Aspects du cinema soviétique. Publie par l'Association France — URSS: Vassili Choukchine. — Paris, 1981. — № 2. — P. 18.

36. Pawlak E. Fenomen W. Szukszyna // Miesięcznik Literacki. — 1977. — № 12. — P. 88.

37. Жебровска А.И. Восприятие творчества В. Шукшина в Польше (1964 — 1980): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. — М., 1982. — С. 10.

38. Игов С. Таланта руски // Пламък. — София, 1977 — № 4. — С. 218.

39. Mucha K. Szukszyn — bliżej do serca // Kamena. — 1979. — N. 23. — P. 5.

40. Саневский В. Гуманистическое кино Шукшина // Сиб. огни. — 1979 — № 7. — С. 177.

41. Pichs P.P. El sauquillo rojo // El Caiman Barbudo. — La Habana, 1978. — № 9. — P. 5.

42. Жебровска А.И. Восприятие творчества В. Шукшина в Польше (1964 — 1980): Автореф. дис... канд. филол. наук. — М., 1982. — С. 6.

43. Čerevka V. Sučastnost v Šukšinovej tvorbe // Šukšin V. Červena kalina. — Bratislava, 1981. — P. 378.

44. Sekera J. Vasilij Šukšin // Šuksin V. Postskriptum. — P., 1981. — P. 296.

45. Там же. С. 307.

46. Vlašin S. Nad povidkami V. Šukšina // Tvorla. — 1976. — C. 4. — P. 9.

47. Цветкова Д. Памяти В.М. Шукшина // Болг. русистика. — София, 1964. — № 6. — С. 12.

48. Marušiak O. Pozvi ma do jasnych dial'av // Slovenské pohlády. — Bratislava, 1978. — C. 8. — P. 140.

49. Выдающееся явление мировой культуры (продолжение) // Искусство кино. — 1979. — № 9. — С. 172.

50. Żmudzka E. Szukszyn — inaczej. Teatr Polski, Poznań: Ludzie energiczni // Teatr. — 1980. — № 8. — P 10.

51. Из архива автора: письмо поэтессы Милки Божич от 3.02.1983 г., Белград. — С. 116.

52. Свиленов А. Василий Шукшин отблизо // Пламък. — София, 1975. — № 6. — С. 197.

53. Baniaki V.V. Suksin vilaga // Kritika. 1975. № 11. — P. 33.

Литература

1. Выдающееся явление мировой культуры // Искусство кино. — 1979. — № 8, 9.

2. Гачев, Г.Д. Ментальности народов мира: Сходства и отличия. — М.: Эксмо, Алгоритм, 2003. — 544 с.

3. Жебровска А.И. Восприятие творчества В. Шукшина в Польше (1964 — 1980): автореф. дис. ... канд. филол. наук. — М., 1982.

4. Игов С. Таланта руски // Пламък. — София, 1977. — № 4.

5. Из архива автора: письмо поэтессы Милки Божич от 3.02.1983 г., Белград.

6. Розанов В.В. Среди художников. Собрание сочинений. / Под общей редакцией А.И. Николюкина. — М. Республика, 1994. — 494 с.

7. Саневский В. Гуманистическое кино Шукшина // Сибирские огни. 1979. — № 7.

8. Свиленов А. Василий Шукшин отблизо // Пламък. — София, 1975. — № 6.

9. Фаиз А.Ф. Достояние общества // Иностр. литература. — 1985. — № 1.

10. Фейхтвангер Л. Литература — сила, сближающая народы // Фейхтвангер, Л. Собрание сочинений. В 6 т. Т. 6. Кн. 1. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 721—723.

11. Цветкова Д. Памяти Василия Макаровича Шукшина // Болгарская русистика. — София, 1984. — № 6. — С. 10—15.

12. Язык прозы В.М. Шукшина: Теория. Наблюдения. Лексикографическое описание: межвуз. сб. ст. — Барнаул: Изд-во АГУ, 2001. — 172 с.

13. Ahrens P. Schukschin im Kino und ein paar Fragen // Weltbuhne. — 1976. — № 26.

14. Baniaki V.V. Suksin vilaga // Kritika. — 1975. № 11.

15. Benedetti C. Fu interprete fedele della vita Contadina // L'Unita. — Roma, 1974. — 4 ott.

16. Bernardini D. Il viburno rosso // Rassegna Sovietica. — Roma, 1978. — № 7.

17. Čerevka V. Sučastnost v Šukšinovej tvorbe // Šukšin V. Červena kalina. — Bratislava, 1981.

18. Debüser L. St. Rasin — Geschichte, Legende, Literatur // Schukschin W. Ich kam euch die Freiheit zu bringen. — Berlin, 1978.

19. Debüser L. Unwirklich muß man über Rußland nachdenken // Schukschin W. Kalina Krasnaja. Novellen. Film Szenarien. Selbstzeugnisse. — Berlin, 1981.

20. Hiersche A. Ein legendärer Rebell aus dem Heute gesehen // Neues Deutschland. — Berlin, 1979. — 17/18. Febr.

21. Hofmann H. Berendtes Zeugnis von der Kraft des Menschen: «Kalina Krasnaja» — ein bedeutendes sowjetisches Filmwerk // National — Ztg. — 1975. — 23. Sept

22. Hosking G. The Fiction of Vassily Shukshin // Shukshin V. Snowball berry Red and other stories. — N.Y., 1979.

23. Lo Gatto E. Il viburno di Sciukscin // Il Tempo. — Roma, 1978. — 20 mag.

24. Luxemburg R. Die Seele der russischen Literatur // Luxemburg R. Schriften über Kunst und Literatur. — Dresden, 1979.

25. Mannila S. Suksin V: Stenka Razin // Kansat Uutiset. — Helsinki, 1977. — 12 marrast.

26. Martin M. Le chant de la terre // Aspects du cinema sovietique. Publie par l'Association France — URSS: Vassili Choukchine. — Paris, 1981. — № 2.

27. Marušiak O. Pozvi ma do jasnych dial'av // Slovenské pohlády. — Bratislava, 1978. — C. 8.

28. Mauro W. Vasilij Suksin e la persona umana // Il Popolo. — Roma, 1978. — 10 febbr.

29. Mucha K. Szukszyn — bliżej do serca // Kamena. — 1979. — N. 23.

30. Nemec Ignashev D. The Art of Vasilij Shukshin: Volya throgh Song // Slavic and East European Journal. — 1988. — vol. 32. — № 3.

31. Pawlak E. Fenomen W. Szukszyna // Miesięcznik Literacki. — 1977. — № 12.

32. Pichs P.P. El sauquillo rojo // El Caiman Barbudo. — La Habana, 1978. — № 9.

33. Reschke Th. Stenka Rasin — Mensch und Legende // Buchlub-65. — 1978. — № 4.

34. Richter J. ... denn das Dorf ist schon keine Insel mehr // Neues Doutschland. 1976. — 24. Apr.

35. Santuari A. Un poeta — contadino senza nostalgie // Paese sera. — Roma, 1978. — 8 lug.

36. Sekera J. Vasilij Šukšin // Šukšin V. Postskriptum. — R, 1981.

37. Sobe G. Auf dem Wege einer Hoffnung // Berliner Zeitung. — 1975. — 26. Sept.

38. Tilli J. Suksin, taiteilija, nero // Kansan Uutiset-Helsinki, 1979. — syys. 30 — № 263.

39. Tommola H. Fenomenet V. Sjuksjin // Horisont. — Vasa / Stockholm, 1980. — № 3.

40. Vlašin S. Nad povidkami V. Šukšina // Tvorla. — 1976. — č. 4.

41. Woll J. A soviet writer above ground // New leader. — N.Y., 1979. — vol. 62. — № 4.

42. Żmudzka E. Szukszyn — inaczej. Teatr Polski, Poznań: Ludzie energiczni // Teatr. — 1980. — № 8.