«Мария, моя бывшая жена...»

Из автобиографии В.М. Шукшина:

В 1943 году я окончил сельскую семилетку, некоторое время учился в Бийском автотехникуме, бросил. Работал в колхозе, потом в 1946 году ушел из деревни.

И тут самое время сказать о первой юношеской влюбленности Васи Шукшина, свече негасимой в душе его, которую он пронес потаенно от всех, чистой и непогрешимой, будучи виновен и невиновен перед ее небесным ликом и внутренним сиянием, которого непосвященному просто видеть и знать не дано.

Они познакомились, когда Василию было пятнадцать, а ей — четырнадцать лет. Никто не представлял их друг другу. Просто все знали среди молодежи Сросток, что это Вася Шукшин, который учится в автомобильном техникуме в Бийске, с такими же сверстниками, как он, в том числе и из Сросток. После семи классов вместе с другими мальчишками он упросил мать отпустить его в Бийск. Мария Сергеевна была против, настаивая, чтоб сын десятилетку закончил, но, как всегда, не устояла. Уговорил. И права была в изначальном своем упорстве: не доучился Василий в этом техникуме, не понравилось ему там. Да и появилась в это время у молодого человека сердечная тайна.

Останется след от воспоминаний об этой красивой девочке и в одном из юношеских дневников Васи Шукшина.

Она приехала из Березовки, что находилась в десяти километрах по Чуйскому тракту от села Сростки. Молодежь искала общения и собиралась по домам — книжки почитать, чайку попить, в карты поиграть да погадать. Тогда ни о каком вине или водке и помину не было, как и о других хитростях да премудростях, присущих уже нашему времени.

В одном из таких сельских домов и встретились Вася Шукшин и Маша Шумская. Невзначай или по сговору, но их посадили напротив друг друга. В карты играют да переглядываются, уткнувшись в королей треф да пиковых дам. Что понравились друг другу, поняли с первого взгляда, но признаться в этом не хотели даже себе.

Что и говорить — Машей тогда увлекались многие. Один — Иван Баранов, сын директора МТС, — не получив взаимности, пытался даже отравиться! И были «петушиные бои» из-за этой девушки. «Красивая», «улыбчивая», «обаятельная», «доверчивая» — такими теплыми эпитетами награждают Марию Шумскую все, кто ее когда-либо знал близко.

После смерти Василия Шукшина при разборе его архивов было найдено несколько листков машинописного текста, правда, дата написания их отсутствовала. Они не были включены ни в один из последних сборников прозы автора, ни даже в тот, что вышел уже посмертно в издательстве «Молодая гвардия». Рассказ назывался «Письмо» и начинался так:

В пятнадцать лет я написал свое первое письмо любимой. Невероятное письмо. Голова у меня шла кругом, в жар кидало, когда писал, но писал.

Как я влюбился.

Она была приезжая — это поразило мое воображение. Всегда почему-то поражало. И раньше, и после — всегда приезжие девушки заставляли меня волноваться, выкидывать какие-нибудь штуки, чтобы привлечь к себе их внимание...

На этот раз я разволновался очень. Все сразу полюбилось мне в этой девочке: глаза, косы, походка. Нравилось, что она такая тихая, что училась в школе (я там уже не учился) [В период с 1944 по 1945 г. Шукшин учился в автомобильном техникуме города Бийска в 35 километрах от Сросток, домой часто ходил пешком. — Т.П.], что она — комсомолка. А когда у них там, в школе, один парень пытался из-за нее отравиться (потом говорили — только шутил), я совсем голову потерял.

Потом я дня три не видел Марию — она не ходила в клуб.

«Ничего, — думал, — я за это время пока осмелею».

Успел подраться с одним дураковатым парнем.

— Провожал Марию? — спросил он.

— Ну.

— Гну! Хватит. Теперь я буду.

Колун парень, ухмылка такая противная. Но здоровый. Я умел «брать на калган» — головой бить. Пока он махал своими граблями, я его пару раз «взял на калган» — он отстал.

А Марии — нет. (Потом узнали, что отец не стал пускать ее на улицу.) А я думал, что ни капли ей не понравился и она не хочет видеть меня, молчуна. Или — тоже возможно — опасается: выйдет, а я ей всыплю за то, что не хочет со мной дружить. Так делали у нас: не хочет девка дружить с парнем и бегает от него задами и переулками, пока не сыщется заступник.

И вот тогда-то и сел я за письмо.

«Слушай, Мария, — писал я, — ты что, с этим Иваном П. начала дружить? Ты с ума сошла! Ты же не знаешь этого парня — он надсмеется над тобой и бросит. Его надо опасаться, как огня, потому что он уже испорченный. А ты девочка нежная. А у него отец родной — враг народа, и он сам на ножах ходит. Так что смотри. Мой тебе совет: заведи себе хорошего мальчика, скромного, будете вместе ходить в школу и одновременно дружить. А этого дурака ты даже из головы выкинь — он опасный. Почему он бросил школу? Думаешь, правда, по бедности? Он побывал в городе, снюхался там с урками, и теперь ему одна дорожка — в тюрьму. Так что смотри. С какими глазами пойдешь потом в школу, когда ему выездная сессия сунет в клубе лет пять? Ты же от стыда сгоришь. Что скажут тебе твои родные мать с отцом, когда его поведут в тюрьму? Опасайся его. И никогда с ним не дружи и обходи стороной. Он знается с такими людьми, которые могут и квартиру вашу обчистить, тем более что вы богатенькие. Вот он на вас-то и наведет их. А случись ночное дело — прирезать могут. А он будет смотреть и улыбаться. Ты никогда не узнаешь, кто это тебе писал, но писал знающий человек. И он желает тебе только добра».

Вот так.

Много лет спустя Мария, моя бывшая жена, глядя на меня грустными, добрыми глазами, сказала, что я разбил ее жизнь. Сказала, что желает мне всего хорошего, посоветовала не пить много вина — тогда у меня будет все в порядке.

Мне стало нестерпимо больно — жалко стало Марию и себя тоже. Грустно стало. Я ничего не ответил.

А письмо это я тогда не послал.

Предисловие же у этого «Письма» таково, и не верить в него не имеет смысла. Все именно так и произошло.

Однажды возвращалась Маша по Чуйскому тракту с очередной молодежной вечеринки домой. От наступившей темноты к душе подступал легкий страх, но тогда еще не опасно в одиночку ходилось: люди добрее были. Неожиданно девушка заметила, что за ней кто-то упорно следует. На всякий случай свернула с обочины, и незнакомец туда же за Машей, которая страшно перепугалась. Вдруг молодой человек подбежал стремительно к ней, прижал к груди так крепко, что преследуемая невольно вскрикнула! А юный рыцарь, словно ветром его сдуло, исчез, ни слова не сказав. Так Вася Шукшин впервые в любви признался девочке, не умея еще иначе выражать свои сердечные чувства. Рос он, как дикая придорожная трава, — не до нежностей! — потому и неуклюжим оказался, как медведь.

Конечно, Мария Шумская успела узнать в этом странном кавалере Васю Шукшина, с которым недавно в паре играла в одном из сросткинских домов в карты. Заспешила успокоенная девочка домой, счастливая от только что пережитого. Долго удивленно улыбалась себе в зеркало, кружась по комнате. Случившееся потрясло Марию и ее юного воздыхателя. Вот как он вспоминал этот ошеломительный миг в том же рассказе:

«Ну, гадство! — думал. — Теперь вы меня не возьмете!»

Сильный был в ту ночь, добрый, всех любил. И себя тоже. Когда кого-то любишь, то и себя любишь.

Однако первое опьянение, как обычно, сменилось муками неизвестности и сомнений. А тут еще отец Марии запретил дочери выходить из дома, усмотрев странную перемену в девочке, вызвавшей у него внутреннее родительское беспокойство. Две недели Василий и Мария не виделись, и Шукшин испереживался: может, она его избегает? У него волосы дыбом вставали при одном воспоминании о собственной дерзости в сумерках той дивной ночи!

А мальчик, травившийся из-за Марии Шумской, и взрослым продолжал преследовать девушку. Идет, бывало, она по бережку реки, а подговоренные им сорванцы в спину Марии камнями кидаются! Не простил поклонник своего поражения и таким образом исподтишка мстил.

Через две недели страданий Василий не выдержал и накатал вышеназванное «письмо», конечно, несколько приукрашенное позже.

Вскоре Василий Шукшин встретился вновь с Марией на одной из вечеринок и стал с тех пор постоянно провожать ее домой, оградив своим присутствием девушку от ненужных приставаний других кавалеров. Из того же «Письма»:

Помню, была весна. Я даже не выламывался, молчал. Сердце в груди ворочалось, как картофелина в кипятке. Не верилось, что я иду с Марией (ее все так называли, и мне это очень нравилось), я изумлялся собственной смелости. Иду и молчу как проклятый. А ведь мог и приврать при случае.

Такой он был во времена своей полудетской, полуюношеской влюбленности, пока москвички не отесали Василия Макаровича. Набравшись житейского опыта, он потом снежным барсом подкатывался к своим симпатиям, хотя легкости побед всегда пугался. И всякий раз в этом случае память возвращала его к той, что доступной не слыла, хоть была кроткой и доверчивой.