Наряд для Беллы

В двух соседствующих домах в проезде Русанова жили преподаватели ВГИКа и работники Киностудии им. Горького. ВГИК и детская киностудия находятся рядом с ВДНХ, нынешним ВВЦ, и, конечно, в конце дня автобусы, подвозившие жителей Свиблова после работы домой, были всегда переполнены. В салоне теснились не только служащие, но и рабочие, в поношенных, загрязненных фуфайках и комбинезонах. Среди них я увидела знакомое лицо мужчины, в фуражке, простом пиджаке, но никак не могла припомнить, кто и откуда. К тому же человек отвернулся к окну, занятый чем-то своим, а я гадала: где же его видела?

И каково же было мое изумление, когда на конечной остановке мужчина вышел из автобуса и направился к нашему дому. И тут мне стало стыдно: я не узнала Шукшина! Давно не видела и не узнала.

Своему принципу одеваться неброско Шукшин однажды изменил. Увы, это случилось опять же на первой его самостоятельной кинокартине «Живет такой парень», когда в киногруппе появилась Белла Ахмадулина. Василий Макарович уговорил ее сняться в роли журналистки, интервьюирующей по ходу сюжета Пашку Колокольникова — Леонида Куравлева. Изящная, всегда модно одевающаяся, артистичная, «восходящая звезда в поэзии», Белла подействовала на «восходящую звезду в кинематографе» так, что Василий Шукшин вдруг стал приходить на съемочную площадку разодетый, как на званый прием. Это помнят до сих пор многие на Киностудии им. Горького.

Василий и Белла познакомились на телестудии «Останкино». Поэтесса встретилась со взглядом-«окликом», в котором отразилась ее «инопланетность столичного жителя». Василий был «неуверенным и бездомным», Белла «бежала благополучия». Этот нелюдимый, «неукрощенный взгляд», «вольная умственная независимость» вызывали тревогу. Но спор двух творческих людей шел не на равных, потому что Москва была городом Беллы, где ее знало множество домов, которые не однажды принимали их вдвоем. И эти дома навсегда запомнили будущую знаменитость — Василия Шукшина. А он тосковал по Алтаю и не принимал «интеллигентную заумь» поэтессы, хотя на всем протяжении жизни относился с уважением к таланту Ахмадулиной.

Не надо забывать, что Беллу и Василия отличал в то время невозможно молодой возраст, оба ходили по одним кругам, где не знали пока сдержанности умудренных опытом жизни стариков. Василий и Белла проявляли естественное любопытство друг к другу, как истые художники, и даже этим одним были уже хороши!

Но вскоре модную одежду Шукшина сменила повседневная, полуботинки — сапоги.

Мне рассказывали, что во время съемок фильмов, режиссируемых Василием Макаровичем, его часто не узнавали журналисты, которым поручено было взять у Шукшина интервью. Объектом их внимания, как правило, был оператор Валерий Гинзбург, одевающийся с иголочки, бросавшийся в глаза своей респектабельностью. Гинзбург с Шукшиным придумали нечто вроде розыгрыша. Оператор невозмутимо рассказывал о новой киноработе, прекрасно понимая, за кого его принимают, а когда журналист вдруг произносил опрометчивое:

— Василий Макарович, а...

— «Василий Макарович»? — перебивал незамедлительно журналиста Валерий и делал широкий жест в сторону Шукшина: — Это туда!

И работники прессы слегка обалдевали, видя Шукшина в фуфайке и сапогах, без всяких, как говорится, излишеств. Но в Василии Макаровиче была какая-то непонятная сила, которая останавливала панибратство и вызывала уважение.

Представление же о моде Василий Макарович позже выразил весьма своеобразно в слове:

Если армия молодых людей зашагала по улицам в узких штанах, то часть их, этак с батальон, обязательно выскакивают вперед и начинают отчаянно обращать на себя внимание. И они-то, думая, что они — народ крайне интересный, смелый, скоро начинают раздражать.

Потому что искусства одеваться здесь нет, а есть дешевый способ самоутверждения. Здесь налицо пустая растрата человеческой энергии, ума, изобретательности — почему же на это не указать? Другое дело, мы указывать не умеем. В борьбе за их (этого батальона молодых людей) самостоятельность утрачиваем разум и спокойствие. Я, например, так увлекся этой борьбой, так меня раззадорили эти «узкобрючники», что, утратив еще и чувство юмора, всерьез стал носить сапоги. Я рассуждал так: они копируют Запад, я «вернусь» назад, в Русь.

Вот ведь как Шукшин относился к своему ношению сапог. А его пытались некоторые скульпторы увековечить навсегда в подобной сермяжной обуви. Да мудрость матери Василия Макаровича помешала совершить эту бестактность. Но в Сростках, возле Дома-музея, Шукшин все-таки стоит в сапогах, в простой одежде — таким он вышел из этих мест.