На правах рекламы:

• Ремонт и обслуживание пластиковых окон в Екатеринбурге . В преддверии осенне-зимнего сезона стоит задуматься о замене старого уплотнителя. Обслуживание окон может быть направлено на улучшение их характеристик. Мы заменим старую оконную фурнитуру на более современную.

В.В. Десятов. «Любовь Степкина: Борис Акунин и Василий Шукшин»

Пожалуй, первым очевидным обращением Бориса Акунина к творчеству Василия Шукшина стал роман «Алтын-толобас», во многом ориентированный на советскую культуру 1960—1970-х годов. В романе прямо называются и цитируются [Акунин, 2000, с. 63, 65, 129, 138, 192] фильмы «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика» (1966, реж. Леонид Гайдай), «Девять дней одного года» (1961, реж. Михаил Ромм), мультфильм «Ежик в тумане» (1975, реж. Юрий Норштейн). Шукшинские аллюзии появляются здесь в связи с образом киллера Шурика, который определяется героиней так: «Киллер нового поколения, со своим стилем. Патриот шестидесятых: техасы, кеды, Визбор и все такое. Короче, "Кавказская пленница"» [Акунин, 2000, с. 192].

Высокопрофессиональный киллер Шурик стреляет в Николаса Фандорина почти в упор и не попадает. Затем, гонясь за Николасом, он говорит грузину, мимо которого пробегает: «— Мильпардон, генацвале» [Акунин, 2000, с. 94]. Главный герой шукшинского рассказа «Миль пардон, мадам!» (который был впервые опубликован в 1968 году и стал литературной основой для одной из новелл фильма «Странные люди», 1969) Бронька Пупков — прекрасный стрелок. Однако он все время рассказывает вымышленную историю о том, как стрелял почти в упор в Гитлера и промахнулся.

«Алтын-толобас» открывает акунинский цикл «Приключения магистра». Во втором романе этого цикла «Внеклассное чтение» тоже имеется ссылка на Шукшина. Названиями всех глав романа стали заглавия известных литературных произведений. «Шестнадцатая глава "Внеклассного чтения" называется "Бригадир". Акунин намечает вектор идеологического движения от XVIII (Фонвизин) к XX веку (социалистический реализм), от просветительского утопизма к утопизму советскому. Фамилию «бригадир» тоже носит советскую — Любавин (отсылка к соцреалистическому роману В. Шукшина). Он основал «Солнцеград», в жизни которого явственно различимы ростки тоталитаризма» [Десятов, 2006, с. 241].

Один из персонажей «фильмы третьей» «Летающий слон» акунинского романа-кино «Смерть на брудершафт» механик Степкин, влюбленный в красавицу Зосю, собирается на ней жениться. И фамилия героя, и его брачное намерение восходят к рассказу Шукшина «Степкина любовь» (1961). Шофер Степка влюбляется в девушку и, ни разу с ней как следует не поговорив, сватается. Девушка тут же оставляет своего прежнего кавалера Ваську, тоже собиравшегося на ней жениться. Акунин демонстрирует печальные последствия «слепой» любви, поспешного сватовства. Зося изменяет своему жениху Степкину, и ее измена становится трагедией не только для него, но и для всей России.

Механика Степкина зовут Митрофан [Акунин, 2008б, с. 146]. Самый известный Митрофан русской литературы — это, конечно, главный герой комедии Фонвизина «Недоросль», Митрофанушка, знаменитый своим желанием жениться. Фрагмент рассказа «Степкина любовь»: «На четвертый день Степан заявил отцу: — Хочу жениться» [Шукшин, 1992, с. 40]. Едва ли Шукшин цитирует Фонвизина. Сближает Фонвизина с Шукшиным Акунин — вновь, как и в романе «Внеклассное чтение». Чем объяснить такую настойчивость?

Одна из возможных причин — сближение языка шукшинских героев и языка персонажа Фонвизина, сделанное П. Вайлем и А. Генисом. Противопоставляя мертвенным речам положительных героев пьесы «Недоросль» полнокровный, свежий, живой язык героев отрицательных, соавторы пишут: «Тарас Скотинин, хвалясь достоинствами своего покойного дяди, изъясняется так, как могли бы говорить герои Шукшина <...>» [Вайль, Генис, 1995, с. 19]¹.

Другая причина того, что в сознании Акунина Шукшин соседствует с литературой XVIII века, кроется, быть может, в необычном обращении самого Шукшина к литературному образу, созданному в конце XVIII столетия. Идеальную героиню Н.М. Карамзина бедную Лизу Шукшин неожиданно превращает в отрицательную («До третьих петухов»). Акунин, как бы развивая интертекстуальную стратегию Шукшина, делает отрицательного карамзинского героя Эраста идеальным («Азазель»).

В «Летающем слоне» Акунин тонко и с незаурядным чувством юмора воспроизвел интертекстуальную стратегию Шукшина раннего — вернее, еще полное отсутствие таковой. Степка влюбился в «Эллочку» [Шукшин, 1992, с. 38]. Начинающего писателя, судя по всему, нисколько не заботило, что имя «Эллочка» влечет за собой вполне определенные литературные ассоциации, не предвещающие степкиному браку ничего хорошего. В романе И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» семейная жизнь Эллочки Людоедки и инженера Щукина заканчивается разводом.

Акунинский Степкин собирается жениться на Зосе. Наиболее известная литературная Зося — это опять же героиня Ильфа и Петрова Зося Синицкая (роман «Золотой теленок»). И так же, как шукшинская Эллочка, акунинская Зося не имеет со своей литературной предшественницей ничего общего².

Может возникнуть вопрос, зачем Акунину вообще нужно было обращаться к раннему рассказу Шукшина?

Ответ в том, что рассказ этот хотя и ранний, но для творчества Шукшина принципиально важный. Собственно, это первый удачный рассказ писателя и первое его произведение, из-за которого начали ломать копья критики: «рассказ стал объектом полемики между критиками Г. Митиным и В. Кожиновым...» [Аннинский, Федосеева-Шукшина, 1992, с. 549]. «С рассказом "Степкина любовь" должны быть знакомы многие: он обрел "вторую жизнь" — звучал по радио в прекрасном исполнении Михаила Ульянова, записан на пластинку» [Коробов, 1988, с. 84]. По мнению Владимира Коробова, «Степкина любовь» принадлежит к числу лучших рассказов не только раннего, но и всего творчества Шукшина [Коробов, 1988, с. 89]. Степки, Стеньки, Степаны, Степановы — всегда положительные шукшинские герои, наиболее близкие и дорогие автору, который всю жизнь был заворожен фигурой Степана Разина (рассказы «Степкина любовь», «Стенька Разин», «Степка», роман «Я пришел дать вам волю», фильмы «Ваш сын и брат», «Печки-лавочки»).

Итак, «Степкина любовь» — первый «настоящий Шукшин», пусть еще не достигший вершин мастерства. Пишущему эти строки довелось высказать мысль, что первым «настоящим Набоковым» стал рассказ «Картофельный Эльф», который затем послужил основным претекстом для дебютного и программного рассказа А. Синявского-Терца «В цирке» [Десятов, 2006, с. 214—224]. В финале акунинской повести-фильмы «Младенец и черт», открывающей роман-кино «Смерть на брудершафт», сталкиваются два претекста: первый «настоящий Конан Дойль» — повесть «Этюд в багровых тонах» (1887), в которой автору посчастливилось изобрести Шерлока Холмса, и первый настоящий Набоков — рассказ «Картофельный Эльф» (1924). Немецкий шпион-диверсант фон Теофельс говорит Алексею Романову, пытающемуся ему противодействовать: «Держу пари, что вы любитель Конан Дойля. "Этюд в багровых тонах" читали? Про Божий Суд. Как двое американцев пилюли глотают?» [Акунин, 2008а, с. 202].

Романов соглашается повторить дуэль конандойлевских героев «на пилюлях». Стаканчик вина с ядовитой пилюлей достается Теофельсу, и он умирает — в соответствии с конандойлевской идеей справедливого Божьего суда. Но через несколько страниц оказывается, что дуэль-брудершафт была спектаклем, шпион обманул своего наивного противника, изобразив агонию: «— Маленький фокус, потом маленький спектакль.» [Акунин, 2008а, с. 209]. Автором же этого «фокуса» является фокусник Шок, персонаж набоковского рассказа «Картофельный Эльф». Добавив каких-то капель в свою рюмку вина и выпив ее, Шок сообщает жене, что отравился, а затем чрезвычайно правдоподобно имитирует «смертельную» агонию, чтобы через несколько минут «воскреснуть» [Набоков, 1999, с. 132—134]. При этом и набоковский, и акунинский читатели не уверены в том, что же на самом деле в этих сценах происходит. Таким образом, брудершафт «младенца» (Алексея Романова) и «черта» (фон Теофельса) в интертекстуальном аспекте можно толковать как брудершафт Конан Дойля с Набоковым.

«Картофельный Эльф» цитируется и в повести-фильме «Летающий слон». Обращает на себя внимание уже одинаковая формально-ритмическая структура самих названий двух произведений: «Картофельный Эльф» — «Летающий слон». Формальную симметрию дополняет смысловое соотношение. О происхождении прозвища набоковского героя в рассказе сообщается: «...первый же антрепренер, занявшийся им, счел нужным отяжелить смешным эпитетом понятие "эльфа"...» [Набоков, 1999, с. 122]. Эпитетом «картофельный» отяжеляется «эльф» — дух воздуха. Этот комический парадокс Акунин и заострил заглавием своей повести, заставив летать самое тяжелое животное.

Прозвище русскому самолету придумали немцы. Генерал фон Мак говорит: «Наши пилоты прозвали эту машину "Летающий слон"» [Акунин, 2008б, с. 39]. В.Н. Карпухина подсказала мне, что по-немецки «Летающий слон» звучит «Der fliegende Elefant». Акунин имплицитно воспроизводит аллитерацию (FLIE / LEF) прозвища «Картофельный Эльф» (ФЕЛЬ / ЭЛЬФ). Подразумеваемая интерлингвальная игра характерна для творческой манеры Набокова: имя карлика-англичанина Фред является параграммой английского слова dwarf (карлик), отсутствующего в тексте рассказа «Картофельный Эльф».

Огромному русскому «Летающему слону» не могут противостоять немецкие самолеты «эльфауге»: «по сравнению с этой слоновьей тушей «эльфауге» казался мелкой зверушкой» [Акунин, 2008б, с. 29]. Получается, что эльфауге бессилен против элефанта (еще одна имплицитная аллитерация-подсказка любителям Набокова)³.

Теофельс в «Летающем слоне» называется «американским циркачом» [Акунин, 2008б, с. 147] — согласно его легенде, он работал в американском «летучем цирке» [Акунин, 2008б, с. 65]. Персонаж набоковского рассказа фокусник Шок гастролирует по Америке [Набоков, 1999, с. 130]. Да и сам Набоков со временем все более напоминал своим читателям «американского циркача», художника-фокусника. (С фокусником он сравнивает себя в послесловии к американскому изданию «Лолиты» [Набоков, 1997, с. 385]).

Комментируя рассказ «Картофельный Эльф», Набоков писал: «Хотя я вовсе не стремился к тому, чтобы рассказ походил на сценарий или разжигал фантазию сценариста, его структура и повторяющиеся изобразительные детали действительно имеют кинематографический уклон» [Набоков, 1999, с. 762]. «Этот рассказ, превращенный в сценарий, мог бы принести всемирную известность Набокову за много лет до «Лолиты», если бы осуществилось намерение Льюиса Майлстоуна, голливудского режиссера, лауреата премии «Оскар», рассказ экранизировать (помешала Великая депрессия, подорвавшая бюджет киностудии)» [Десятов, 2006, с. 214]. Эти факты также могли привлечь к «Картофельному Эльфу» внимание автора «романа-кино».

Число параллелей между «Смертью на брудершафт» и «Картофельным Эльфом» нетрудно умножить. Но нужны они в данном случае только для того, чтобы продемонстрировать логику Акунина, сталкивающего положительных героев дебютных произведений разных писателей (под «дебютом» здесь подразумевается, повторим, первый «настоящий», удачный текст). Повесть-фильма «Младенец и черт» сталкивает Конан Дойля с Набоковым, повесть-фильма «Летающий слон» — Набокова («Картофельный Эльф») с Шукшиным («Степкина любовь»). Герою набоковского типа «фокуснику» Йозефу фон Теофельсу противостоит герой шукшинского типа Степкин.

Эллочка, в которую влюбился Степка, «жила у стариков Куксиных» [Шукшин, 1992, с. 39]. Куксин — фамилия отчима Шукшина, который отозвался о нем так: «это был человек редкого сердца — добрый, любящий... Будучи холостым парнем, он взял маму с двумя детьми...» [Шукшин, 1992, с. 362]. (Имеются в виду дети от первого брака с М.Л. Шукшиным). Павел Николаевич Куксин, погибший во время Великой Отечественной войны, стал, очевидно, прототипом акунинского фронтовика Степкина. Зося скрывает от Степкина, что у нее двое внебрачных детей. Однако Зося «достаточно изучила своего Степкина и имела основания надеяться, что из-за малюток он на нее зла держать не станет. Он правда хороший был, Степкин» [Акунин, 2008б, с. 123].

В «Снах матери» (1973) Шукшин воспроизводит рассказ Марии Сергеевны Шукшиной (во втором браке — Куксиной) о П.Н. Куксине: «— А это уж, как война началась <...> он рядом сидел, отчим твой, Павел-то. И только я задремала, вижу сон. <...> Сварила я похлебку да даю ему попробовать: "На-ко, мол, спробуй, а то тебе все недосол кажется". Он взял ложку-то, хлебнул, да как бросит ложку-то и даже заматерился, сердешный. Он редко матерился, покойничек, а тут даже заматерился — обжегся. И я сразу и проснулась. Проснулась, рассказываю ему, какой сон видела. Он послушал-послушал да загрустил. Аж с лица изменился, помутнел (побледнел). Говорит печально: "Все, Маня. Неспроста этот сон: обожгусь я там". И — обжегся: полгода всего и пожил-то после этого — убило» [Шукшин, 1993, с. 348—349]. В «документальной поэме» Шукшина «Вот моя деревня.» сон пересказан несколько иначе: «Вот захотела же я пить. Да так захотела — душа горит. И вижу будто чайник какой-то. <.> Ну, взяла я тот чайник да как хлебну с жадностью-то — там кипяток. И проснулась. Проснулась, рассказываю этот сон бабам, а те говорят: "Э-э, матушка, худо: обожгесся". Вот и обожглась: в 42-м похоронную получила» [Шукшин, 1981, с. 79].

Акунинский Степкин по вине Зоси «обжегся» на фронте в самом буквальном смысле слова:

— Степкин, плесни чайку, — лениво пошутил стрелок.

Узкоголовый, круглый в своей пухлой безрукавке механик действительно был похож на кипящий самовар [Акунин, 2008б, с. 146—147];

— ...Две пятьсот, — прыснул второй пилот, развеселившись шутке про самовар.

В ту же секунду Степкин издал громкий хлопающий звук, словно в самом деле был самоваром и лопнул от нестерпимого жара. Прямо на груди у механика, вырвавшись из-под куртки, выплеснулось пламя, да не простое, а жидкое, и потекло вниз. Вспыхнула ватная безрукавка. <...> Его лицо страшно раздулось, с него свисали клочья лопнувшей кожи [Акунин, 2008б, с. 153, 156].

Несмотря на свое состояние, Степкин совершает подвиг, сумев отремонтировать самолет вслепую и прямо во время полета: «С воплем Степкин свесился головой вниз, словно гимнаст на трапеции. Качнувшись взад-вперед, дотянулся рукой до брюха самолета и, кажется, ухватился за что-то» [Акунин, 2008б, с. 158]. Этот «цирковой» подвиг Степкина явно противопоставляется многочисленным фокусам «американского циркача» фон Теофельса.

Напрашивается аналогия с Алексеем Мересьевым, героем «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого: Мересьев остался летчиком, несмотря на ампутацию ног. И следовательно, интертекстуальными «соседями» Шукшина Акунин делает (вновь, как в романе «Внеклассное чтение»), с одной стороны, Фонвизина, а с другой — социалистический реализм.

Вскрытые аллюзии свидетельствуют, что и в XXI веке Шукшин продолжает оставаться актуальной фигурой, порождая интертекстуальное «эхо» в произведениях популярнейшего писателя последнего десятилетия.

Примечания

1. Рупор авторских идей в «Недоросле», Стародум, подобно Шукшину, восхищается сибиряками и Сибирью, недоверчиво относится к Западу. «Примечательные рассуждения Стародума о Западе ("Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случалось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель") напоминают о всегдашней злободневности этой проблемы для российского общества. <...> Возникает ощущение, что Фонвизину очень хотелось быть Стародумом. Однако ему безнадежно не хватало мрачности, последовательности, прямолинейности. <...> Слишком блестящ был юмор Фонвизина, слишком самостоятельны его суждения, слишком едки и независимы характеристики, слишком ярок стиль. Слишком силен был в Фонвизине Недоросль, чтобы он мог стать Стародумом» [Вайль, Генис, 1995, с. 21—23].

2. С другой стороны, ход ассоциаций автора «романа-кино» определяется, вероятно, принципом взаимодействия кинематографа и литературы. В телесериале «Золотой теленок» (2006, реж. Ульяна Шилкина) роль Зоси Синицкой исполнила Ольга Красько. Немного ранее она сыграла Варвару Суворову в экранизации романа Бориса Акунина «Турецкий гамбит» (2005, реж. Джаник Файзиев). Варвара Суворова и Зося «Летающего слона» — женщины, которые во время войны невольно помогают вражескому диверсанту. Приведем попутно еще пару наблюдений, связанных с кинематографом. Роль Остапа Бендера в телесериале «Золотой теленок» исполнил Олег Меньшиков, который ранее сыграл Фандорина в экранизации «Статского советника» (2005, реж. Филипп Янковский). «Интонация, с которой заикается Фандорин-Меньшиков, живо напоминает заикание Леонида Куравлева, исполняющего роль Павла Холманского в фильме Шукшина «Живет такой парень». Этот дебютный фильм Шукшина вышел на экраны в 1964 году — в том же, кстати, году, когда был снят «Фантомас» (реж. Андре Юнебель), имевший большой успех у советских зрителей. Фантомасу противостоит журналист Фандор, от имени которого, по наблюдению Л. Данилкина, и образована фамилия Фандорин [Данилкин, 2002, с. 316]» (Обмокни И. Живет такой барин. Рукопись).

3. Эвфонический эффект прозвища набоковского персонажа Акунин воспроизвел и в полном имени своего героя «Йозеф фон Теофельс»: ЕФФО / ОФЕ (+ ФЕЛЬ). Причем это имя содержит тот самый греческий корень, смысл которого именем иллюстрируется: ЕФФОН — евфония (благозвучие).

Литература

Акунин Б. Смерть на брудершафт. Роман-кино. Младенец и черт: фильма первая. Мука разбитого сердца: фильма вторая. М., 2008а.

Акунин Б. Смерть на брудершафт. Роман-кино. Летающий слон: фильма третья. Дети Луны: фильма четвертая. М., 20086. Аннинский Л., Федосеева-Шукшина Л. Комментарии // Шукшин В.М. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 2. М., 1992.

Вайль П., Генис А. Родная речь. М., 1995.

Данилкин Л. Убит по собственному желанию // Акунин Б. Особые поручения. М., 2002.

Десятов В. Русский постмодернизм: полвека с Набоковым // Империя N. Набоков и наследники. Сборник статей. М., 2006. Набоков В. Собрание сочинений американского периода: в 5 т. Т. 2. СПб., 1997.

Набоков В. Собрание сочинений русского периода: в 5 т. Т. 1. СПб., 1999.

Шукшин В. Вопросы самому себе. М., 1981.

Шукшин В. Собрание сочинений: в 6 томах. Т. 2. М., 1992.

Шукшин В. Собрание сочинений: в 6 томах. Т. 3. М., 1993.