Суздаль — Владимир. Странные люди

Мне предстояла студенческая летняя акварельная практика в Суздале. Меня все-таки уговорили работать на архитектурном факультете строительного института. Смутно представлял себе эту практику. Студенты-архитекторы должны были изучать древние памятники (церкви) в Суздале, а как соединить живопись с точным отображением этих памятников?

В Москве проездом зашел повидаться к Василию на Свиблово. Посмотреть, что и как у него, давно не виделись. Дверь открыла Лида, заметно пополневшая.

— Проходи... А Вася во Владимире, в киноэкспедиции. Снимает фильм «Странные люди».

Ну вот, а я этого не знал. Объяснил Лиде, какими судьбами я здесь.

— А я еду со студентами в Суздаль. На летнюю практику...

Вот это да! — подумалось: расстояние от Владимира до Суздаля всего 12 километров.

В Суздале меня с напарником поселили в маленькой городской гостинице. А наших студентов, пятьдесят человек, в Спасо-Евфимиевом монастыре. Этот монастырь имел традиционно дурную славу, здесь раньше находилась тюрьма. В книге-спутнике о Суздале читаем: «В 1767 году на славное имя Суздаля падает черная тень: в Спасо-Евфимиевом монастыре организуется центральная тюрьма для духовных и политических преступников — страшная пожизненная могила для вольнодумцев». А в советское время там же находится тюрьма для преступников-малолеток...

Но наши студенты освоились и, узнав все и вся, не унывали. Сразу с первых дней набросились на многочисленные храмы, писали, рисовали, а вечером был всеобщий просмотр и обсуждение каждого этюда. Питались и местной столовой и на дешевом местном рынке. Постепенно жизнь в Суздале мне начала даже чем-то нравиться. Общение со студентами, возвращение к технике акварели... после мощных киевских акварелей Шовкуненко, и мы, его ученики, когда-то пробовали себя в этой технике...

Однажды после этюдов со студентами я прилег у себя в гостинице и задремал. Как вдруг дверь без стука открылась, смотрю, в дверях стоит Василий и говорит:

— Ваня, ты как здесь?

Фраза явно обдуманная заранее, а у него была такая привычка — говорить заранее обдуманными фразами. Обнялись, поудивлялись, — такой вот казус или случай, называй как хочешь, но жизнь богата на такие сюрпризы.

Оказывается, он приехал с киногруппой выбирать места для съемок городских эпизодов в своем фильме.

— Давай, собирайся. Пойдем повыбираем крылечки, подворотни, лестницы...

Внизу уже стояла синяя знакомая машина с надписью «Киносъемочная». Там же главный оператор. Долго мы ходили по городу, Василий восторгался памятниками, дивился соразмерностью их пропорций. И, вспоминая все это, думается, он написал великолепный рассказ «Мастер» про нашу якобы талицкую церковь, которая спряталась за косогором от праздного взора, и только тому, кто шел к ней, она являлась вся сразу... Вот так и человек, если он настоящий, с большим содержанием добра и воли, — не выказывает зря всех своих достоинств, до поры до времени... Древний городок этот и отразил Василий в своем рассказе, с очень глубокой мыслью обращаясь к тому предку-мастеру, создавшему такую красоту: «Милый, дорогой человек!.. Не знаешь, что и сказать тебе — туда, в твою черную жуткую тьму небытия, — не услышишь. Да и что тут скажешь?» Теперь эта фраза звучит как пророческая...

Под вечер, уже уставшие, мы захотели где-нибудь пообедать. Нашли «Монастырский погребок», там была и уха, и севрюга заливная, и прочие лакомства. Василий к тому времени ничего, кроме минеральной, не употреблял, по своим сказал, дескать, на меня внимания не обращайте. На прощание он взял с меня слово, что я обязательно выберусь к нему в киногруппу погостить.

Правда, попал я туда нескоро. Потому что мой напарник не согласился подменить меня и поработать с моими студентами. Начал качать свои права, хотя накануне сам ездил в Москву по своим делишкам. Но, наконец, он еле-еле «смилостивился»...

В гостинице во Владимире, где остановилась кино-группа, я застал только администрацию. Они как раз собирались ехать в деревню, где в это время работали все остальные. На «УАЗике» мы долго кружили по проселочным дорогам. Василия застали на съемке эпизода «У шалаша». Увидев меня, он обрадовался:

— О, братка приехал!

Поздоровались. В это время в шалаше разыгрывалась какая-то сцена, которая в фильм потом не вошла.

Когда мы вернулись в гостиницу, Василий поставил, вернее сказать, приказал поставить в своем узком гостиничном номере раскладушку для меня и предупредил, к моему удивлению, чтобы я нигде никому ничего не рассказывал.

— Что-то я стал замечать, — сказал он, — что за мной следят. Обилие корреспондентов всех мастей, задают каверзные вопросы, чтоб сшибить меня на какую-нибудь провокацию. А может, это связано с «Разиным»?.. Не знаю, что им надо...

— Ладно, — говорю, — я ненадолго.

— Нет уж, погости, мне тут тошно одному!

В этом фильме снимался и Сергей Никоненко, он тоже был в курсе дела, что «какая-то зараза» преследует «Макарыча». Не знаю, но думаю, что и другой известный актер Евгений Лебедев был посвящен в это...

Мы каждый день ездили на съемки на озеро. Долго снимали сцену рассказа Бронислава Пупкова (Евгений Лебедев). При этом оба они — и Лебедев, и Василий — плакали. Лебедев по роли, а Вася от восхищения игрой актера, и так по несколько дублей кряду.

Лебедев произносил по тексту:

— Я стрелил... — Тут длинная пауза со всхлипыванием. — Я промахнулся... — Снова слезы, и откровенная игра Броньки на своих слушателей получалась у актера одновременно и правдивой, и гротесковой.

Василий всегда объяснял очень коротко: «сливки» его идеи фильма, зачем он хочет ставить, зачем и чему посвятить. Так вот, идея и смысл его новелл «Странные люди» сводились к тому, что есть люди, которые в своих действиях со стороны нам кажутся странными — потом кто-то окрестит их «чудиками». Но их поступки — есть искренние, настоящие, что ли, как у того же Пашки Колокольникова, которого Василий ставил серьезно, ни в коем случае не хотел рассмешить публику. Но получилась, как говорили потом критики, — комедия. Василий страшно переживал.

— Ну что же тут смешного. Это мы со своими странностями и условностями смешны и нелепы.

Якобы незатейливость происходящего в его фильмах постепенно от фильма к фильму переходит все больше в трагизм: «Ваш сын и брат» — «Печки-лавочки» — «Калина красная».

Однажды утром я проснулся, Василия в номере не было. Думаю, куда бы это он ушел? Обычно он вставал и говорил:

— Пора, надо ехать.

А тут нет его. Случайно посмотрел в окно на улицу. Перед гостиницей площадь была не закатана асфальтом, а покрыта какими-то цементными квадратами. Смотрю, Василий шагает по этим квадратам, то вбок, то прямо, вымеряет что-то своими шагами. Странно было смотреть на это его занятие, честно говоря, я ничего не понял.

Через некоторое время он заходит. Я смотрю на него вопросительно. Он понял, что я видел, чем он только что занимался. Объяснил. Потом в фильме под титрами я видел эти квадраты и Васины ноги, шагающие по этим квадратам...

Или вот эпизод с каруселью, обыгранный Василием. Пригласили очень упитанных теть и дядь, посадили на детскую карусель и долго делали дубли, снимали с запасом, а в фильм вошло совсем мало. В другом фильме «Калина красная» он тоже использует карусель с подтекстом, когда дело касается свадьбы Егора Прокудина.

Были и другие выезды за те дни, что я гостил у него в киногруппе. За это время мне открывались многие секреты кинопроизводства и секреты взаимоотношений Василия с людьми, его окружавшими. Хотя мне, человеку, привыкшему к тихой работе с холстами, разобраться в этом было очень сложно. Но то, что я увидел, дало основание предположить — на такой нервной работе, как у него, человек сгорает быстро.

Вот, например, такой случай произошел на съемках какого-то незаметного эпизода. Шла репетиция. У камеры главный оператор Валерий Гинзбург. Несколько раз все проверили. Вроде бы все нормально. Василий говорит:

— Мотор!

И пошло-поехало.

— Стоп...

После паузы Василий спрашивает:

— Ну как?

Оператор спокойно, очень спокойно отвечает:

— Вон тот человек, возлежащий на солнышке, попал в кадр.

Все испорчено: пленка, время и... нервы. Василий катался по земле и чуть не плакал.

— Почему так? Откуда такое разгильдяйство? Вы думаете это так легко? Ну где ваши глаза, ваша совесть?

И долго еще он не мог прийти в себя, не мог успокоиться. К нему в таких случаях никто не подходил, знали, будет хуже. Тяжелая, изнурительная работа кино. Особенно достается главному режиссеру, оператору, актерам. Остальные, как я заметил, элементарно бьют баклуши.

Как-то под вечер, когда уже приехали со съемок, Василий вдруг предложил пройтись по городу.

— Пойдем, — сказал он, — я покажу, где я работал.

Шли долго куда-то на окраину. Очутились перед Владимирским тракторным заводом.

— Вот тут я работал.

— Кем?

— Слесарем-такелажником.

Походили кругом, посмотрели. Что он думал в этот момент? Это своего рода пройденный путь, наверное, у Васи мысли были об этом.

— О! Базарчик! Давай возьмем арбуз и «отметим» это дело! Славно!

Поздно вечером мы вернулись в гостиницу...

Однажды на берегу, где снимался эпизод рассказа Броньки Пупкова о том, как он промахнулся в Гитлера, я пошел прогуляться по берегу. Под ногами был вязкий песок. Нечаянно я пнул ногой маленький камешек. Когда я его взял и рассмотрел внимательно на ладони, у меня вспыхнуло лицо от нахлынувшей догадки. На ладони лежал кремниевый наконечник стрелы. В перерыве я показал находку Василию. Он принялся внимательно рассматривать его на своей ладони, удивлялся:

— Конечно, это оттуда... Из какого же века?.. А ты сходи в краеведческий музей и спроси.

Так я и сделал. Мне сразу же предложили продать этот наконечник, сказали, какого он века. Нет, решил я, возьму его на память, на память о съемках Васиного фильма на этой древней Владимиро-Суздальской земле.

Как-то неожиданно Василий придумал сцену Броньки Пупкова с художниками. В фильм этот эпизод не вошел, но мне запомнилась игра Лебедева.

Дело было так. По сценарию Броньке Пупкову мешали рассказывать свою «версию» то рыбаки, то художники, зашедшие «на огонек» к костру. Мне дали в пару девушку с этюдником. Актеру надо было «отправить назад» этих художников, то есть сказать деликатно, не грубить. Что только ни выделывал Евгений Лебедев перед нами: и кувыркался через голову, и подходил убеждал меня, хлопая по моей груди рукой, кстати очень больно. Находиться с ним рядом было как-то не по себе, даже жутко — так убедительно он играл. К слову сказать, одному рыбаку, Александру Саранцеву, он так засветил по спине веслом, что тот аж скорчился. Переиграл малость. Потом извинялся, знал за собой такую слабость — увлекаться, «входить в роль».

В один из ненастных дней, непригодных для съемок на свежем воздухе, Василий предложил сходить в знаменитый Успенский (Владимирский) собор.

— Там есть рублевские росписи, а если повезет, службу послушаем, — сказал он.

Действительно, на службу мы попали с самого начала. Очень долго и торжественно звучал церковный хор.

Мы обошли весь храм внутри и снаружи. Удивительное сооружение. На высоком крутом яру над Клязьмой высится легкий храм, как будто над землей летит. Чем-то это мне напомнило Киев.

Тут Василий поведал мне свою печальную попытку добиться аудиенции у Владимирского патриарха. Хотел поговорить с ним о работе.

— Но, увы, он меня не принял... — печально закончил Василий.

Время моего гостевания у Василия подходило к концу. Но еще одно событие, которое произошло в киногруппе, я не могу обойти вниманием. Все дружно собрались в двухместном номере В. Гинзбурга. Василий сел у телефона, он заказал разговор с Москвой, ожидал прибавления семейства и волновался. Вспомнилось его недавнее: «Мы скоро вас догоним...»

Всю жизнь Василий мечтал о сыне, это и понятно, хотел что-то передать, выучить...

Все в номере старались не шуметь. Напряжение возрастало. Но все равно, звонок раздался неожиданно. Василий буквально вжался в трубку, желваки позеленели, кровь схлынула с лица.

— Кто-кто? — Пауза, очень длительная. Потом молча положил трубку и сказал. — Надо же, третью девку струганул...

Кругом все взревели! Делать нечего, Василий, помню, достал из внутреннего кармана деньги и отдал Сергею Никоненко:

— На вечер.

Мы решили отпраздновать это событие здесь, в просторном номере В. Гинзбурга.

— Сегодня всем отдыхать, а молодому женскому персоналу заняться кухней. Нужно хоть как-то сварганить стол на день рождения дочери (Ольги).

С этого празднования мне запомнились «теневые представления» на пальцах. Тени от пальцев проецировались на стенку, а Сергей Никоненко комментировал их «солеными» словечками. Смешные тени-человечки двигались у него слаженно, а комментарии звучали остро. Василий сидел во главе стола, окруженный бутылками минеральной воды. А вокруг длинного стола сидела вся без исключения киногруппа. Василий чувствовал себя здесь добрым хозяином, который одинаково уважительно относился ко всем, будь то осветитель, шофер или простой плотник-постановщик. Долго еще «кипела» компания, подогреваемая спиртным, отметили появление нового человечка на славу. Помню, как смущалась за столом жена Сергея Никоненко, худенькая, миниатюрная девушка, по-моему, она тогда была еще студенткой, и наши «соленые» разговоры были непривычны для нее.

Потом, когда я уехал, с Василием приключилась беда. Осенью на съемках он нечаянно заснул на холодной земле и сильно простыл, получил двустороннее воспаление легких. Опять больница, теперь во Владимире. Поэтому городские съемки ему пришлось снимать не в Суздале, как он намечал, а уже зимой в Ялте. Это я узнал в сентябре 1968 года, будучи в Москве на II съезде Союза художников РСФСР. В то время Василий лежал еще в больнице во Владимире, и я, помню, все порывался туда съездить. Но мне у него дома сказали, что его вот-вот выпишут, и я не поехал.